Иногда, в минуты отдыха, она рисовала на листках бумаги себя — на причале, с бумажным стаканчиком в руках, из которого тонкой струйкой поднимался пар. На горизонте маячили парусники, надо головой летали чайки. Однажды такой рисунок нашли молодые сотрудницы, работавшие с ней в одном кабинете, посмеялись над ней.

— Да куда тебе море? Мы тут головы не поднимаем, а ты все в мечтах…

— Ага, еще и яхты нарисовала… Ты что, лучшей жизни хочешь?

Надя тогда ничего не ответила, рисунок порвала. Что на них было обижаться? У обеих мужья-алкоголики, по трое детей. Но рисовать не перестала, пряча рисунки в самый дальний ящик стола в своей комнате. Правда, со временем, на них стал появляться еще один персонаж — где-то вдалеке маячила неясная фигура того, кто, возможно, встретит ее на этом причале, когда придет час. Но приблизить его к себе Надя никак не могла, ибо совершенно не представляла себе, каким он должен быть. Похожим на отца? Однозначно нет — ее отцу нужна была только такая женщина, как ее бессловесная мама, а Надя бессловесной не будет. Тогда каким?

Прошел год, потом еще один и еще…

Каждое утро, просыпаясь, Надежда открывала глаза и вспоминала о том, что она дома, в своей девической комнатушке. Она искренне умоляла ангелов-хранителей сделать что-нибудь такое, чтобы родители, ее, наконец, отпустили, но ангелы-хранители не слышали. Один раз, когда она заранее, никого не предупредив, купила билет на автобус в Херсон, папа попал в больницу с аппендицитом. Билет пришлось сдать. Мама, узнав об этом, горько расплакалась, обвинила дочку в черствости. Надя промолчала, решив про себя, что в другой раз, отстаивая свое право на поступление, она сделает это открыто. Но на следующее лето неожиданно поломалась машина, все деньги пришлось потратить на капитальный ремонт мотора — новая Головенкам оказалась не по карману, а совсем без машины жить было невозможно. Время было упущено, она снова никуда не поехала. За эти годы Надя окончила заочные экономические курсы, получила водительское удостоверение, стала ездить вместо отца по делам. Обязанности по посещению детской поликлиники с Мишкой и покупке продуктов вечно занятый Василий Алексеевич с облегчением переложил на Надины плечи, относясь к ней теперь, как к взрослому члену семьи, и все свое внимание переключил на маленького сына.

Заполненные деловой суетой долгие рабочие часы разбавляли заботами тоскливо тянущиеся стылые дни, особенно в межсезонье. Надя нумеровала и подшивала документы в архиве, считала склад, приходовала и списывала готовую продукцию. Она легко запоминала номера служебных автомобилей, фамилии водителей, быстро вписывала их в путевые листы, когда подходило время отгрузки. Директор Иван Афанасьевич, встречаясь с ней в коридоре конторы, шутил, что с такими способностями она скоро станет его замом по коммерции. Надежда весело с ним соглашалась, но про себя думала, что ни за какие деньги на этом производстве работать не будет. У нее была мечта о Крыме, но ни с кем, даже с родителями, она не хотела делиться, опасаясь насмешек.

Шло время. Каждый прожитый в Цюрупинске день лишал Надю уверенности в себе. Она задыхалась в стоячем воздухе родного города, понимая, что еще чуть-чуть, и ей не хватит решимости разбить сонное благополучие налаженного семейного быта. А через пять-десять лет, окончательно смирившись, она станет похожей на соседскую тетю Любу — грудастую, горластую тетку необъятных размеров, напоминавшую бочонок с ногами.

Но тревожно было не только Наде, сильное беспокойство испытывала и мать. Однажды, улучив удобный момент, когда они вместе занимались хозяйством, Галина Борисовна осторожно намекнула дочери на то, что хорошо бы ей завести собственную семью, а не возиться с маленьким братом.

— Доча, ну посмотри, уже все с мужьями, у меня давно мог бы быть внук.

— Мам, тебе Мишки мало? И так еле живая ходишь.

— Да не в этом дело! Тетя Люба говорит, что на тебя все пальцем показывают.

— Ну и пусть показывают, в нашей городской деревне выходить замуж бессмысленно, а за кого попало я не пойду. И детей рожать от кого попало не буду.

— Значит, останешься старой девой.

— Значит, останусь.

После этих слов Надя обняла свою маму очень крепко:

— Не бойся, мамуль, старые девы не так уж и плохи. Буду тебе помогать воспитывать Мишку.

— Зря ты так, доча. Не нужно выделяться.

— Нужно, мам, если я так хочу. Это моя жизнь. Мнение тети Любы меня не интересует.

— Ты вся в отца, такая же упрямая!

Галина Борисовна обиделась, отвернулась, стала похожа на большую нахохлившуюся птицу. В ее глазах застыла боль, будто она, будучи счастливой, чувствовала вину за то, что у дочери такого счастья нет. Надя не могла ей объяснить, что ее счастье не в захолустном Цюрупинске, и жизнь у нее будет другой — не похожей на родительскую. Подождав несколько минут, когда мать перестала дуться, дочь поцеловала ее, уговорила улыбнуться, убедила в том, что обязательно все будет хорошо. Та ей поверила и успокоилась — до следующего разговора с тетей Любой.

Так незаметно промелькнули пять бесконечных лет.

За эти годы Надежда превратилась из простодушной выпускницы школы с мечтательным взглядом в замкнутую немногословную девушку. Свободное время она проводила в собственной комнатушке за книгами, с отцом за шахматами или в хлопотах по саду — домашнее хозяйство девушка не любила, с удовольствием предоставляя возможность управлять домом матери. Семейная жизнь Головенок неспешно катилась по наезженной колее, но в отношениях Нади с родителями появилось незримое напряжение. Выражалось оно в нежелании обсуждать с ними общие дела, словно это было ей давно не интересно.

Когда в начале мая Наде исполнилось двадцать три года, последней каплей стал подслушанный в хлебном магазине разговор местных кумушек. За спиной, в очереди, краем уха она выхватила обидное слово «порченая». Так в городке называли одиноких девушек или женщин, которые держались в стороне, ни с кем не водили дружбу, замуж не выходили. Почему-то здесь считалось, что нужно обязательно хоть какое-то время жить вместе с мужчиной, пусть даже агрессивным алкоголиком, и заботиться о нем, полностью испив чашу собственного горя до дна. В противном случае женщину осуждали, считая ее слишком разборчивой. Для Нади такая перспектива казалась кошмарной. Любые отношения, унижающие женское достоинство, виделись ей грязными и порочными. Она не собиралась приносить себя в жертву общепринятому мнению.

На следующий вечер после дня рождения, за ужином, Надежда очень спокойно, почти бесстрастно, сообщила родителям о своем решении уволиться с завода и сдавать экзамены на факультет экономики. Впервые за долгое время кажущегося спокойствия в семье Головенко состоялся крайне бурный разговор. Отец недовольно ворчал, что дочь не знает, чего хочет, потому что у нее есть все — дом, работа, образование. Мама ему слабо возражала, утверждая, что Надя одинока, ей срочно надо замуж, образование и работа здесь ни при чем. Надежда возбужденно фыркала и спрашивала, уж не на аркане ли мать притащит ей жениха? На это отец отвечал, что дочь и сама могла бы побеспокоиться о себе, а не сидеть над глупыми книгами, что она вбила себе в голову бог знает что, мечтает черт знает о чем, стала совсем странная, не от мира сего. Надежда резко ответила ему, что он сам ее этому научил. Отец обиженно замолчал и задумался.

Мишка смотрел на них, сидя в углу на табуретке, грыз пряник с повидлом и настороженно удивлялся, не понимая, радоваться происходящему или, на всякий случай, зареветь. Впервые при нем взрослые так громко разговаривали, энергично размахивая руками. Уходить из кухни он не собирался, ему было интересно.

— Ты вообще куда надумала? В Херсон, надеюсь? — отец спросил с плохо скрываемым сарказмом, словно уже готов был смириться с ее решением, но категорически не хотел признавать победу дочери над собой.

— Нет, в Крым, в Симферопольский университет.

Отец от неожиданности закашлялся, а мама открыла рот.

— В Кры-ым? Но туда ехать двести пятьдесят километров!

— Я уеду в Крым. И буду жить в Симферополе, — она проговорила эти слова тихо, но настолько четко и веско, словно уже наперед знала свое будущее.

Отец отчаянно махнул рукой:

— Уезжай!

— Как уезжай?! — мама горой поднялась из-за стола и посмотрела на мужа широко открытыми глазами, — Вася, да куда она поедет-то?!

— Все, Муся, разговор закончен, хочет — пусть едет хоть на Аляску, — он добавил в сердцах нечто крепкое, матерное и ушел в спальню, громко хлопнув дверью.

Мать отправилась за ним и не вернулась. Надя, подождав некоторое время, покормила брата, повела его спать, прочитала сказку про трех поросят.

Когда она выходила из спальни, Мишка вдруг ее позвал — осторожно, словно проверял, откликнется или нет:

— Надь!

— Что?

— Ты уедешь?

Она вернулась к нему, села на кровать, погладила по светлым, как у матери, волосам, поправила одеяло.

— Уеду, мой хороший.

— А ты будешь ко мне приезжать?

— Обязательно!

— Хорошо, тогда уезжай, — Мишка, успокоенный, отвернулся к стене.

Глядя на его нежный розовый затылок, Надежда внезапно расстроилась — будто маленький брат единственный из всей семьи дал ей позволение на исполнение мечты. Она не понимала причину жесткого сопротивления родителей и думала, что это, возможно, связано с нежеланием матери с ней расставаться: слишком она привыкла к дочери, нуждаясь в ежедневной поддержке. Но что было такого печального в этом расставании, если у нее оставались рядом муж и сын? А, может, причина была более глубокой, не ясной ей самой? Страх потери, например? А может, что еще хуже, она втайне боялась отца и не хотела оставаться с ним одна? Нет, не похоже. Тогда что?!