ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Эрнст Штрауб уже свыше двух месяцев находился при казачьем правительстве «всевеликого войска Донского». Впрочем, нельзя сказать, что он постоянно находился при этом правительстве: эмиссары постарше все время старались отправить его в экспедицию поответственней, как бы опасаясь, что он перехватит их замыслы и поймет интриги. Так, например, он побывал два раза в Царицыне, а как ни слабы были там органы Советской власти, все же с пойманными агентами они обращались достаточно сурово, чтобы Эрнст Штрауб мог прекратить свое существование. Последний раз он провел в Царицыне десять дней.

Вначале он жил на квартире у лютеранского пастора возле кирки, а затем, когда в Царицын приехал нарком Сталин, революционная бдительность в городе усилилась, начались аресты спекулянтов, саботажников и заговорщиков, Штрауб переехал в «Московские номера», что возле пристани.

За свою жизнь Штрауб видел множество гостиниц и постоялых дворов, но такой духоты, такого количества клопов, как в «Московских», он не встречал никогда. И все же здесь было очень удобно. В окно своего номера он любовался пристанью, баржами, пустыми цистернами. На барже «Мария 17» водоливом служил его агент, тот, который переводил его через фронт. Баржа была гружена железным ломом и стояла здесь с незапамятных времен. Вся пристань знала, что Иван Сергеич, водолив «Марии 17», страстный поклонник преферанса и что к вечеру он уже стоит на сходнях и ловит «перекинуться» всех проходящих мимо баржи знакомых.

С баржи видны нефтяные резервуары, серые и круглые, к ним деревянный переход над цистернами и над зданием железнодорожной станции, покрытым ржавой жестью, которую надо давно сменить. Видны также мрачные здания сталелитейного завода, да и весь город перед тобой. Приятно сознавать, что знаешь, как, почему, где и кто живет.

В будку водолива собрались почти все, ожидали только «ответственнейшего». Водолив, с багровым длинным носом и узкими губами, сморкаясь в цветной платок, сказал:

— Не спуститься ли нам, господа, в трюм?

Гуськом прошли в трюм. На реке, сияющей так, что непременно надо было поднести козырьком руку к глазам, разворачивалась волжская флотилия. Матросы, синие, коренастые, перекликались могучими голосами.

В трюме пахло илом, неподалеку от трапа были настланы доски, и на них стояли стулья, стол, покрытый голубой клеенкой, на которой играли отсветы солнца. Возле стола стоял бочонок со льдом, грязным и тающим так быстро, как будто он только и ждал того, чтобы показаться людям и исчезнуть. В воде, окруженные кусочками льда, лежали бутылки нарзана.

— Роскошь-то какая! — сказал водолив, хлопая рукой по бочонку и поглядывая на Эрнста. — Это по случаю вашего отъезда.

По трапу спустился низенький истомленный человек в военном кителе. Несмотря на то, что у него стало такое худое лицо, от которого, казалось, уцелело только одно название, несмотря на то, что резко изменились походка и голос, все Же Эрнст сразу узнал его. Это был Овцев, комендант крепости в Ковно, отец Веры. Овцев же не узнал Эрнста. Он небрежно пожал ему руку и хотел было отойти. Эрнст, чтобы не темнить сознания и не думать о постороннем, важном в иное время, спросил:

— Вы не узнаете, генерал?

— Кажется, из Сибири? — спросил, моргая серыми веками, Овцев. Эрнст понял, что это не насмешка. А просто Овцев видел такое количество людей, так устал, так ему трудно вспоминать, что на минуту даже Эрнсту показались мелочными вся эта воскресшая внезапно любовь к Вере, все эти думы о ней и мечты о том, что она до сих пор не вышла замуж. Какое там не вышла. Вышла преотличнейшим образом и страшно заботится о толстом муже, страдающем одышкой и завистью к более удачливым коллегам.

— А Вера Николаевна?

— И Вера здесь, — устало ответил Овцев.

— А зять?

— О зяте я доложу особо, — так же устало добавил он. И не смог удержаться, чтобы не повторить остроты, которой, видимо, сильно гордился: — Овцу на быка переменила.

Фамилия зятя — Быков, он служит во Всероссийском главном штабе. Советскую власть, так же как и его тесть, он считает явлением временным. Овцев служит в артиллерийском управлении комиссариата Северо-кавказского военного округа, отступавшем и недавно прибывшем в Царицын.

Овцев достает из кармана листки разграфленной чистой бумаги и кладет перед собой — во время прений он привык рисовать барашков. Он сидит вялый, пустой и слегка раздраженный, в коротеньких худых пальцах его — карандаш.

— Так как значение Царицына после недавних успехов антибольшевиков возрастает, — без всякого вступления начинает Штрауб, — то возрастает и необходимость борьбы с большевиками внутри города. Я попрошу Николая Григорьевича доложить нам, что сделано в сферах Северо-кавказского военного округа.

Овцев, глядя на листки белой бумаги, заговорил ровным и усталым голосом:

— Приезд Сталина несколько осложнил обстановку. Но это преодолимо. У него большой партийный авторитет, и это имело бы значение, если бы партийные организации в городе обладали какими-либо силами, а вам известно, наверное, что в городе всего полторы тысячи партийцев и мало, как говорится, «испытанных товарищей». Сталин — глубоко штатский человек и, как всякий штатский, попадающий в армию, начнет с переформирований. На этот предмет… — он заметно улыбнулся, стукнув средним пальцем по столу, что означало насмешку, — на этот предмет у нас создан проект переформирований, посланный на утверждение во Всероссийский главный штаб. Я имею все основания думать, что проект этот будет утвержден. Сущность этих мероприятий заключается в том, что мы берем за основу штаты сибирского стрелкового корпуса старой армии и формируем на основе этих штатов дивизии пехоты. Штаты создают громоздкость, малоподвижность, расширяют тыл, и в тылу можно спасаться, как в кустарнике.

— Конкретно, что это даст? — спросил Штрауб.

— Дивизия будет иметь шестьдесят тысяч стрелков и тридцать тысяч лошадей — вот что это даст, — ответил Овцев не без гордости.

— Вы, значит, создаете позиционную дивизию?

— Да.

— Превосходно. Но этого мало.

— Вот как?

— Да. Сталин, кажется, будет настаивать на создании бронеавтомашин, а в особенности бронепоездов. Вы вот забыли, что у Царицына существует круговая железная дорога, вращаясь по которой бронепоезд может создать стальное непроницаемое кольцо…

Он подчеркнул слово «стальное» и пристально посмотрел на Овцева. Тот сидел, бесстрастно моргая и постукивая средним пальцем по столу. Остальные слушали внимательно.

— Вы все, господа, надеетесь на внутренние восстания, а тем временем армия врага крепнет…

— Где же это? — спросил Овцев.

Штрауб, не слушая его, продолжал:

— Носович, мне известно, связался с представителем добровольческой армии Савинковым и с Лаверни — представителем французского штаба. От обоих он получил и привез сюда деньги на заговор. Инженер Алексеев, «специалист-организатор по транспортированию нефтетоплива», тоже приехал с заговором и с деньгами…

— А вы без денег разве? — спросил его сидевший за водоливом толстый и потный офицер.

— …Заговорщики думают опереться на сербские отряды, находящиеся в городе, — продолжал было Штрауб.

— Сталин ввел карточную систему, это вам известно? — сказал, вставая, толстый и потный офицер. — Город на пайке. А город привык сытно есть и пить. Это вам не почва для восстания? Город трепещет от жажды битвы!

И он вытер мокрую шею рукавом. Рядом с ним вскочил другой офицер, посуше и позвончей голосом:

— Да, город желает драться, город готов.

— Сейчас готов? — спросил Штрауб сухо.

— Почти, — с некоторой заминкой ответил офицер.

Штрауб спросил:

— Почему же вы не подняли восстания, не арестовали Сталина?

Молчание. Штрауб продолжал:

— Вы, господа, склонны преувеличивать свои силы и вырабатывать собственные инструкции, а мы требуем выполнения наших инструкций. А инструкции таковы: мешать всеми силами в первую очередь созданию боеспособной армии.

Он посмотрел на толстого, побледневшего и обсохшего уже офицера.

— Каково ваше мнение об отрядах Ворошилова, пробивающихся сейчас через Дон? — спросил Штрауб.

— Бандиты, шайка.

— А я говорю, что это очень цельная и очень закаленная армия с громадным ядром из рабочих. Такая армия в умелых руках может оказаться чрезвычайно полезной. Я неоднократно высказывал и рад повторить свое мнение перед вами, что не надо преуменьшать возможностей и силы рабочих. Оттуда могут появиться крепкие люди — и важно этих крепких людей уничтожать при самом их появлении. Поэтому я считаю, что армия Ворошилова не должна появиться в Царицыне.

— Штаб южного фронта нам поможет, — сказал Овцев. — Носович, Снесарев…

— Мало. Вы приложите все силы, соберете все факты, чтобы соответственно тому, как размышляет этот господин… — Штрауб указал на толстого офицера, — соответственно информировать Сталина.

— Я найду возможность лично доложить ему.

«А старик не дурак», — одобрительно подумал Штрауб. Он оглядел присутствующих. Строгий той эмиссара, видимо, подействовал на них. Они сидели, протянув руки по швам. Подполковник Звенко, тоже, как и Овцев, из артиллерийского управления СКВО, подал ему записку. Он просил рассказать побольше об армии Ворошилова. Эрнст сказал:

— Меня просят рассказать об армии Ворошилова. Скажу коротко, что она все время бьет казаков. Вот печатный меморандум, составленный нами. Он отправлен в Киев. Я привез копию.

Офицеры склонились к узенькому листку с печатными буквами. Толстый офицер читал текст, слегка задерживаясь на тех местах, где приводились названия урочищ, речек, поселков. Офицеры про себя вспоминали очертания карты.

К запахам ила и плесени в трюме присоединились откуда-то запахи протухшей рыбы. Время от времени хлопала пробка, и вода, испещренная пузырьками газа, лилась в жестяные кружки. Лед давно растаял, вода в бочонке была совсем теплая, но нарзан был все-таки приятен. В люк мимо полуоткрытой двери, на которой плавилась смола, текли широкие лучи солнца.