На близкой церкви зазвонили колокола; когда звонарь утомлялся, мелодию подхватывали собаки – так, будто лай был припевом колокольной песенки. Под деревом лежал ужасно грязный пьяный и его тянул за штаны огромный бежевый дог.

– Брось, Диана, он все равно не поднимется, – сказал хозяин и собака, выплюнув клок одежды, стала лаять пьяному в ухо.

На скамеечке сидел старый нищий и подавал копеечки молодым нищим – видно, ему сегодня очень повезло или у него был день рождения. Пьяная женщина с цветами вышла на дорогу и пыталась остановливать машины грудью. Машины притормаживали и ловко уворачивались. Висело большое, нарисованное от руки, обьявление :

ОТРЕМОНТИРУЮ САНТЕХНИКА

Рядом с обьявлением колыхались три краснолицых мужчины – по всей видимости, сантехники, нуждающиеся в ремонте. У стадиона стоял замасленный бензовоз, собравший очередь старушек: из шланга бензовоза вытекало молоко. Водитель бензовоза, разливавший молоко по бидонам, имел совершенно безволосое лицо и бороду, растущую на шее, ниже подбородка. Мимо пробежала женщина в зимнем пальто и в кедах. Очевидно тренировалась, так как бежала трусцой. Ее лицо было таким хмурым, будто она только что прохоронила четырнадцать родственников. Со всех ног бежала железная скамья – то есть, так казалось – местные хулиганы так изогнули ее ножки, что скамья казалось бегущей. Из дряхлой хибарки вырастал белокаменный стоп, похожий на Вавилонский. Столп уже дорос до шестого этажа. В детском садике сидели на скамейке мужчина и женщина. Мужчина причесывал женщину детскими пластмассовыми грабельками, найдеными здесь же, в садике. Женщина была на вершине блаженства.

– Я тоже так хочу, – сказала Богомолова. – У меня в детских игрушках остались грабли. Вы мне так сделаете, ладно?

Капитанов согласился.

Всего за час они стали свидетелями одного ограбления и одного угона.

Ограбили ларек: женщина взяла бутылку водки, убежала и села в машину; машина рванула и скрылась за поворотом. Угнали коляску. Молодой мужчина высадил младенца на асфальт (пока мать разговаривала с подругами, ослепнув и оглохнув на время) и побежал с коляской. Мать схватила младенца и погналась за угонщиком (подруги продолжали разговаривать, ничего не заметив). Младенец трепыхал руками, подпрыгивая при каждом шаге матери, и не знал, реветь ему или смеяться.

– Я согласна, – сказала Богомолова, прощаясь. – Город точно такое же сумасшедшее место, как и сумасшедший дом. А может быть, еще более сумасшедшее.

У меня уже нет сомнеий – завтра стреляемся там. У бетонного пня.

Следующим утром Капитанов встал очень рано, около пяти, умылся и побрился, трижды распутав при этом самозавязывающийся шнур бритвы. После завтрака он еще раз взглянул на шнур – шнур снова был завязан на несколько узлов. Шнур, как и большинство других предметов в городе, был сумасшедшим.

Потом он зашел к Богомоловой и причесал ее детскими пластмассовыми грабельками.

– Это было приятно, – блаженно сказала Богомолова, – мне еще никто так не делал. Вы идите, а я прийду потом, мне нужно пережить это сладкое впечатление в одиночестве. Нет, сделайте это еще раз. Ведь это последний раз.

Ее цепочки вздрагивали и завивались.

Капитанов снова стал расчесывать.

– А знаете, – сказала Богомолова. – обыкновенная пуля меня не убьет. В меня уже стреляли тысячу раз. Поэтому дуэль будет неравной. Если хотите, вы можете отказаться.

– Нет, – сказал Капитанов и продолжил расчесывать.

– Как мало счастья в нашей жизни, вы не находите? – спросила она.

– Не нахожу. Сейчас я счастлив и мне этого достаточно.

– Спасибо.

– Пожалуйста.

– Скажу вам еще кое-что. У меня плохое зрение, но я стреляю без промаха. Я попадаю с закрытыми глазами в любую мишень. Мои цепочки создают особое поле…

– Это не имеет значения, – ответил Капитанов. – Мы ведь стреляемся из-за принципов. Вы ведь не хотите, чтобы я предал принципы?

Он пришел в лечебницу чуть раньше намеченного времени и погулял по территории. Тихо и спокойно. Никаких следов прессы. Богомолова появилась в одиннадцать пятнадцать.

– Никто так и не пришел, – сказал Капитанов. – Вам не удалось сказать свою речь.

– Ничего, я скажу ее все равно.

– Но ведь некому.

– Так что же делать? Пускай мои слова услышит только эхо, но я все равно скажу то, что думаю. Пистолеты я пока положу здесь. Осторожнее, они уже заряжены. На всякий случай я отравила пули, так что у вас будет шанс.

– А яд подействует?

– О, это инопланетный яд, по материнскому рецепту.

– Тогда все в порядке.

Она поднялась на камень и обвела взглядом пустоту.

– Вы не собрались здесь, – начала она, – чтобы не увидеть великое событие и не участвовать в нем. Ибо то, что произойдет здесь – поистине достойно называться великим. Пусть это не перевернет мир, как революция. Но сегодня мы зароним в сердца людей зерно, из которого вновь прорастет честность и благородство. Ведь сердца людей единственная почва для таких чувств, и если они не растут там, то где же они? Где же они, я спрашиваю? Мы сегодня зажжем такую свечку, которую, да услышит меня Господь, не затушить никакому гнилому болоту.

Я сейчас спрошу вас, что такое порядочность? Кто сможет мне ответить точно? А в ответ тишина, только ветер в листьях. Каждый смутно представляет себе порядочность, потому что редко видит ее в жизни. Пусть кто-то скажет мне, что такое честь. Что? – никто не может? Конечно, если честное слово дают лишь для того, чтобы надежнее обмануть. И еще я хочу спросить: почему не стало клеветников? Потому что все пороки стали нормальны и клевета умерла. Не на что больше возводить напраслину – любая напраслина стала правдой. Пусть выйдет вперед тот, кто не продажен. Вы, предположим, журналист. Вы пишете то, за что вам платят. А вы, кажется писатель? Вы сочиняете лишь то, что можно продать, а не то, что считаете хорошим. Вы бизнесмен? – вспомните сколько секретов вы украли у своих друзей и сколько секретов они украли у вас? А сколько раз вы обманули государство? Столько же, сколько оно обмануло вас. Впрочем, государство обманывает всех – и чем безответнее человек, тем гнуснее обманывает.