И не разговаривать бы мне с тобой сейчас честь по чести, если бы не Борька Мухин, который еще в ту пору отличался тем, что беспрестанно совал свой нос туда, куда его и не просят. Я одно время подозревал, что Ольга Федоровна его на меня натравливала. Все может быть.

Оськин приметил у забора бревна сложенные. Предложил:

— Присядем. А то в ногах правды нет.

Сели мы. Я уж загорелась, хочется знать, что дальше было.

— Что дальше? — отвечает Оськин. — Привязался Борька ко мне в тот субботний вечер: поедем да поедем в какой-то особый туристический поход. И рыбалка там, и уха у костра. А меня за главного кашевара агитирует. Не утерпел я, потому кашеварить люблю. Думаю, вещички в квартире полежат одну ночь, их не убудет, тем более, квартира на замке. Ну и поехал. А ночью, на привале, все честь по чести Борьке Мухину и рассказал. Расположил он меня чем-то. Или уху, мной сваренную, похвалил, или еще что, только никому я раньше про свои дела ни слова не проронил, а тут как на духу все поведал.

Взбеленился Борька страшно, когда узнал про все мои похождения. Ругал меня последними словами: и балбесом, и псом шелудивым. В общем, слово взял: чтоб к Ваньке Косолапому больше ни ногой. Как отрезало. Я согласился, но с него тоже клятву взял: никому о нашем разговоре не сообщать, словно его и не было. На этих условиях и союз заключили.

К Ваньке Косолапому я больше не пошел. Все. Отучил меня Борька. Правда, Косолапый в покое меня не оставил. Все пугал да стращал. А раз затащил в подвал и угрозой хотел на свою сторону повернуть. Устоял я, не сдался. Слово, данное Борьке, помнил.

— Ну и как же? — поторопила я.

— А никак, — ответил Оськин. — На этом все и кончилось. А я к тому говорю, что зря на Борьку напраслина такая возводится. Он скорее на грабителя бросится или хулигана остановит, чем на нечестный поступок решится. Я век ему благодарен буду, что от Косолапого отучил. Только теперь понял: засосало бы меня в трясину, не выбраться.

— Ты бы следователю это сказал, — опять упрекнула я.

Оськин обиделся. Поджал губы. Встал с бревен. Медленно побрел по тропке. Я за ним.

— Чудачка, — заговорил, наконец, он. — А я тебе о чем толкую? Все, как тебе, так и ему рассказал. Да еще постращал: Борьку, мол, в обиду не дам. Зубами за него драться буду.

Долго мы бродили за околицей села в тот вечер. Увидел бы кто из наших, наверняка на другой день на классной доске крупно вывели б мелом: «Олег + Нина = любовь». Но никто нас не видел. Уже темнело. Над деревьями небо стало синим-синим. А с низины от реки сильно повеяло прохладой. Потом взошла луна. Залила все бледным, матовым светом. И мы с Оськиным оказались будто в другом мире. Где все игрушечное: избы, деревья, тракторы на машинном дворе. Только люди — настоящие.

Наговорившись, мы шли молча. Оськин впереди. Я сзади. Старалась наступить на его бледную тень.

Вдруг из переулка вышел Мухин. Хорошо еще, что я по голосу заранее узнала его, и мы с Оськиным отпрянули к забору. Боря шел с Першиным. И опять они говорили о завершении ремонта техники.

— Ребята помогут, — горячо убеждал Боря. — У нас мастера есть. В прошлом году в школе модель управляемого по радио трактора соорудили.

Першин не спорил.

— Посмотрим, посмотрим, — соглашался он.

Они прошли совсем близко от нас. Оськин ругнулся вслед:

— Фу ты, черт. Мы гуляем, а он все о деле, все о деле…