ПРОЛОГ

Гроза уходила за горизонт. Выполосканные теплым дождем, как-то сразу посвежели и приободрились листья на деревьях. С них еще падали вниз тяжелые, набухшие капли воды, мягко исчезая в искрящейся изумрудом траве. Заходящее солнце высветило на востоке семицветную радугу. После оглушительных раскатов грома все вдруг смолкло, и пришла такая тишина, что слышно было, как на станции, отстоявшей от ракетных позиций на добрые пять километров, постукивал по рельсам скорый поезд. Казалось, что природа, ударив без расчета, теперь прислушивалась, не сильно ли она напугала обитателей этого укромного уголка земли.

Командир зенитного ракетного полка полковник Зимин шагал размашистой походкой по взмокшей, взбухшей под звенящим ливнем тропинке и ругал себя. Справа, за потемневшими стволами берез, виднелись огневые позиции, и, бросив лишь беглый взгляд на них, командир полка понял, что там еще идут тренировки. Зимин хотел было повернуть направо, но потом посчитал, что его появление лишь собьет темп занятий, и круто взял влево, где купались в вечерней заре дома их военного городка. Зимин был недоволен собой. Конечно, он спешил. Завтра стрельбы, и у него все не шла из ума тревожная мысль, сумеет ли молодой командир батареи справиться с новой для него задачей. И тут, почти без связи, Зимин вспомнил, что старался все сделать так, как просила молоденькая, застенчивая пионервожатая, умолявшая его, как ветерана войны и как ракетчика, выступить в их пионерском лагере. Кажется, он сказал все: и что техника у них сложная, и что очень нужны им парни, знающие физику и математику, так что тем, кто преуспевает в этих науках, легко будет служить в ракетных войсках. И слушали его вроде внимательно, и ловили каждое слово, и благодарили, и провожали потом до самого леса, и все же ему казалось, что чем-то он обманул надежды ребят и не сказал им, как он теперь считал, главного и очень для них важного.

Лес поредел. На горизонте совсем посветлело, и чем ярче разгоралась заря, тем больше мрачнел и хмурил белесые брови Зимин.

— Эх, надо было рассказать о Петьке! — сокрушался он, уже берясь за ручку двери своей квартиры и по привычке широко распахивая ее.

Вовка бросился ему навстречу и повис на шее, болтая в восторге ногами. Зимин легонько, но твердо отстранил сына.

— Погоди. Не до тебя.

Нина оторвалась от пишущей машинки, поднялась из-за стола.

— Ну как, Дятел, стучишь? — заставил себя улыбнуться Зимин.

— Стучу. — Нина подошла к мужу поближе, положила руку ему на плечо.

— И не надоело тебе? — больше для приличия, чтобы что-то сказать, спросил Зимин.

— Почему же надоест? Диссертация приближается к концу. Скоро защита. Работаю с увлечением. А у тебя что, неприятности по службе?

— Да нет, на службе все в порядке. — Зимин приблизился к столу, потрогал аккуратно сложенную стопочку бумаги. — Перед пионерами только что выступал. Просили, как ветерана войны и ракетчика.

Нина понимающе улыбнулась:

— Поди, про меня опять хвастал. О себе-то ты не любишь говорить.

— Да нет, — пояснил Зимин. — Вот именно что не хвастал. А теперь жалею. Понимаешь, осталось такое чувство, словно я не все сказал и не так, как надо бы. Ведь им через пять лет, может быть, служить в нашем же ракетном полку.

Зимин устало опустился на диван, провел рукой по широкому, чуть тронутому продольными морщинами лбу. Вовка, до этого молча прислушивавшийся к разговору, подошел к отцу, пристроился сбоку на диване.

— Пап, а пап! — простонал он. — Все-таки это нечестно. К пионерам ходишь, рассказываешь… А мне? Мне ты еще ни разу, ни словечка про войну не рассказывал. Сегодня в школе опять сочинение задали: «Как сражались за советскую Родину ваши отцы и деды». А что я напишу?

Нина подсела к Зимину с другой стороны.

— Правда, Николай, — поддержала она сына. — Может быть, уже пора ему все рассказать. А?

— Так я же не против, — пожал плечами Зимин. — Только все времени как-то не хватало.

— Вот и начни сейчас. Не откладывай, — попросила Нина.

Вовка захлопал в ладоши, закружился, запрыгал по комнате на одной ноге, потом, опять плюхнувшись на диван, прильнул к отцу.

Зимин провел рукой по мягким, льняным волосам сына и вдруг резко встал, словно какая-то пружина подтолкнула его, и очень молодо, энергично, будто он сразу сбросил со своих плеч лет двадцать, прошелся по комнате, взял со столика планшет.

— Сейчас нельзя! — голос его зазвучал тверже. Так было всегда, когда он спешил. — С часу на час ждем начала учений. К пионерам шел и то рисковал. Никто не знает, когда объявят тревогу. Вот забежал перекусить и — опять в полк.

Вовка с унылой миной на лице сполз с дивана.

— Вот всегда так, — недовольно пробурчал он. — Все некогда, некогда… Другие отцы и в школу приходят, рассказывают… А ты ни разу…

— Но ведь мама тоже может рассказать, — попытался оправдаться Зимин. — Она не меньше…

— У мамы диссертация, — напомнил Вова. — А потом…

— Конечно, Николай, — вступила в разговор Нина, — тебе удобнее. Все-таки ты мужчина.

— Ничего не могу поделать. — Густые брови Зимина угрюмо сдвинулись у переносья. — Придется отложить до следующего раза.

Отец с сочувствием глянул в глаза сыну и тотчас же отвернулся. Вовка старался сдержать себя. Но глаза выдали его. Обычно светлые, с едва приметной голубизной, они теперь были затуманены слезой. Где-то в глубине их притаились горечь и немой укор.

— До следующего! — простонал Вовка. — Когда его дождешься, следующего-то!

Зимин беспомощно развел руками. Дескать, что поделаешь, служба. Вовка, привыкший все, что касалось полной тревог и волнений службы отца, почитать святым и пока что недоступным для него, школьника, молча побрел вслед за матерью на кухню.

— Погоди-ка! — остановил его отец. — Что это ты сразу раскуксился? Нельзя так быстро сдавать позиции. Поди сюда. Я, кажется, нашел выход из положения.

Но Вовка знал, что, если предстоят учения, к отцу лучше не приставать со своими просьбами. Поэтому вернулся он неохотно и встал в дверях, небрежно прислонившись плечом к косяку. Так он стоял, пока Зимин торопливо рылся в книжном шкафу, перебирая и отбрасывая в сторону папки и книги.

Наконец он достал с полки старую с голубыми тесемками папку и улыбнулся обрадованно:

— Это может выручить нас обоих.

Он поманил сына к себе, они снова уселись на диван, и Вовка уже заинтересованно заглянул в развязанную отцом папку.

— Вот здесь, — хлопнул Зимин широкой ладонью по крышке папки, — я по свежим еще следам записал все, что знал о мальчишке, с которым случайно свела меня судьба в годы минувшей войны. Так что, — Зимин поднял папку высоко над головой и торжественно опустил в протянутые Вовкины руки, — вручаю тебе по наследству сей скромный труд. Ребятам тем было примерно столько же лет, сколько сейчас тебе. Если будут вопросы — после учений я в твоем распоряжении.

Вовка, прижимая драгоценную папку обеими руками к груди, с благодарностью смотрел на отца. Такого подарка он не ожидал.

— Спасибо, папа, — справившись с волнением, вымолвил он.

— Ну, чего там, — махнул рукой Зимин. — Я даже рад, что вспомнил о ней. Только смотри, чтоб эта папочка не отвлекала тебя от уроков. Я полагаюсь на твое благоразумие. Понял?

— Да, да, понял, — машинально ответил Вовка и побежал к себе в комнату.

С радостным волнением развязал он шелковые тесемки и перелистал пожелтевшие от времени страницы рукописи. Ему не терпелось поскорее встретиться со своими сверстниками времен войны, с теми, на чью долю выпали тяжкие испытания. Ему хотелось понять, как же выдюжили они, где нашли силы. Вовка вгляделся в заглавную страницу:

«Этот парень поразил меня с первой же встречи. Подвижной, нетерпеливый, он не признавал компромиссов и страстно рвался в бой, в самое пекло. Если он что-нибудь задумывал, то тут же приводил в исполнение. Большого труда стоило убедить его поостеречься. Я думаю, он был так зол на фашистов, что ненависть к врагу постоянно клокотала в его груди. И глаза, большие, неспокойные, метали молнии. Как-то я сказал:

— Ты бы не лез на рожон, Петька. Не ровен час, схватят тебя фашисты.

Он сверкнул глазами, отвернулся, недовольный, и буркнул:

— А чего мне бояться? Я дома. Нехай они боятся.

Иногда он принимался рассказывать. О своих друзьях-товарищах, о детских шалостях, о рыбалке на реке Тетерев, об играх, которые сами же они выдумывали. Потом вдруг замолчит, насупится, скажет:

— Полицай у нас в Коленцах дюже лютый. Надо бы его проучить. Да командир на операцию не пускает. Эх! — и махнет в сердцах рукой, и пойдет прочь от землянки.

Уже после войны я записал все, что помнил о нем и его друзьях по его рассказам, что знал по личным встречам и наблюдениям. Эти свои заметки и отдаю на суд читателей. Две первые главы о детстве, думаю, позволят лучше понять Петьку и его товарищей».

Вовка вздохнул, перевернул страницу и углубился в чтение.