НОВОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

«Дорогие Костя и Лида!

Вы, конечно, правы в том, что я тогда несправедливо обидел Галю. Но что поделаешь! Я в то время был очень зол на нее. Вернее, не на нее, а на ее маму, на Анну Петровну. Зачем она пошла к бывшему полицаю? Выходит, она виновата перед нашими, выходит, верно про нее говорят.

В общем, настроение у меня в те дни было прескверное. Мне казалось, что мы зря взялись за поиски партизанских связных, что ничего не найдем, только напрасно потеряем время, а другие ребята, пока мы пытаемся искать там, где ничего нет, познакомятся с интересными людьми, приоткроют какую-то тайну войны. Теперь-то я понимаю, что был не прав. Мы уже тогда многое нашли и внесли свою долю в общую копилку школы. Достаточно вспомнить дневник Иры или письмо бывшего партизана Захара Анатольевича Бокунова. Они сами по себе ценны, их каждому интересно почитать.

Но я как-то об этом не думал, а целиком отдался своему скверному настроению, хандрил, одним словом.

А поиск между тем продолжался. Не мы же с Колькой одни его вели. «Соколята» встречались с ветеранами войны, записывали их воспоминания. Столкнувшись как-то в коридоре школы с командиром нашего отряда «Сокол» Генкой Завьяловым, я оттащил его в сторону.

— Слушай, Генка, — сказал я. — Зря я вспылил тогда на заседании штаба. Помнишь, когда я свое направление поиска отстаивал? Ты все же оказался прав.

Генка поморгал глазами. Дело было давно, забыл, наверное, все. Но он почуял какую-то опасность в моих словах и сказал:

— Но вы не бросайте поиск. Ваше направление оказалось очень перспективным. Такие интересные материалы! Я читал. Малоизвестные страницы войны. Мы хотим вас в пример поставить.

Я, конечно, не собирался бросать поиск, но, честно признаюсь, немного к нему охладел. Главное, выходило, что зря я кипятился, зря ссорился с отцом, с Генкой, пытаясь свое доказать. А что вышло? Вышло, что они правы. Многое неясно со связной Аней Шумиловой. Тут и взрослый запутается, не то что мы, ребята.

Так я думал. А для успокоения совести ссылался на отца. Тот часто говорил, что в жизни бывают приливы и отливы. Но ребят я не расхолаживал. Напротив, Кольку отослал к одному бывшему партизану, который был схвачен гитлеровцами на конспиративной квартире, долго сидел в фашистских лагерях смерти и уже после войны вернулся домой. Колька пропадал у него подолгу. А однажды пожаловался:

— Не могу я один. Уже четыре тетрадки исписал. А он все рассказывает и рассказывает. Их группа по подрыву действовала. На железной дороге. Поезда и рельсы рвали. И из лагеря он, оказывается, бежал. В Югославии в партизанском отряде пулеметчиком был. Пойдем со мной. Интересно. Не пожалеешь.

И я пошел. Чтоб немного отвлечься. От дум о Гале. Все-таки жалко ее было. Ходит как неприкаянная.

Встретил нас пожилой человек с испещренным морщинами лицом, с живым, заинтересованным взглядом голубоватых глаз. По глазам он казался значительно моложе своих лет. А было ему пятьдесят пять.

— Любимов, Павел Петрович, — представился он, когда мы вошли.

Колька сказал обо мне, что я руководитель следопытского отряда и пришел, чтоб ему помочь. Павел Петрович предложил нам чаю, но мы отказались. Тогда он пригласил нас в свой кабинет, и мы принялись за дело, Колька раскрыл тетрадь и стал записывать дальше рассказ ветерана, а я с разрешения Павла Петровича начал рыться в многочисленных его бумагах и документах. Тут были всякие справки, полученные уже после войны от командиров партизанских отрядов, наших и Югославии, письма от фронтовых друзей. Совершенно неожиданно я наткнулся на фотографию, вернее, на половину фотографии. Другая половина была отрезана чем-то острым (ножницами или бритвой). Не без волнения я перевернул фотографию. На обороте ее было написано: «Рыжей Галке. На добрую память от Старика». Все ясно. Другая ее половина хранилась у Анны Петровны, матери Галки. Рыжей Галки. Что за чертовщина! Надпись сделана во время войны, когда Галки и в помине не было. Но Павел Петрович и Анна Петровна… У них одинаковые отчества. Может быть, это брат и сестра. Им чем-то дорога эта фотография, и они разделили ее пополам. Моя мысль работала с лихорадочной быстротой. Зачем разрезать фотографию, когда можно ее переснять, размножить?

Павел Петрович обратил внимание на то, что я верчу в руках половинку фотографии. И наверное, очень недоуменным было мое лицо, так как он спросил:

— Интересуетесь?

— Да, — машинально ответил я. — Странная фотография.

— О! — воскликнул Павел Петрович. — С этой фотографией связаны многие мои злоключения. Хотите послушать?

— Конечно! — обрадовался я. — Рассказывайте.

Так я узнал хранившуюся со времен войны и оставшуюся неразгаданной тайну.

С этой половинкой фотографии Павел Петрович шел на конспиративную квартиру. Его должен был встретить связной, у которого была вторая половинка фотографии. Но встреча не состоялась. Едва Любимов ступил на порог дома, как был схвачен гестаповцами. Он успел выбросить фотографию и видел, как хозяйский мальчишка подобрал ее. После войны он нашел ее в целости и сохранности и хранит теперь, как дорогую реликвию.

— А вы не знаете, с кем должны были встретиться?

— Не знаю.

— И потом не пытались найти этого человека?

— Я не ставил себе такой задачи. Немыслимо. Ведь я не знал ни фамилии, ни имени связного. Не знал даже, мужчина это будет или женщина. Эта половинка фотографии — единственный документ, который помог бы нам найти друг друга. Связной предъявил бы вторую половинку.

— Но тут написано: «Рыжей Галке…»

— Это могла быть чисто условная запись. Или кличка. В лучшем случае. Меня, например, звали в отряде Стариком. Так я и подписался. Смешно. Мне было тогда двадцать пять.

— Так, может быть, и Рыжая Галка существовала?

— Может быть. Даже наверняка. Но где ее найти? Слишком мало отправных данных для поиска. К тому же она пришла на место явки вслед за мной и тоже нарвалась на засаду.

Колька, конечно, ничего не понимал из нашего разговора. Он же ведь не видел второй половинки фотографии.

— Павел Петрович, — сказал я взволнованно. — А вы хотите посмотреть на вторую половинку фотографии?

— Конечно! Но где ее найти?

— Я вам помогу.

— Разве можно так шутить, парень, — строго сказал Павел Петрович. Он поднялся со стула и в волнении зашагал по кабинету. — Для вас, может быть, это только игра, а для нас в этом была жизнь. Да, да, — повторил он, — жизнь!

Я рассказал все. И про Анну Петровну, и про Галку, и про половинку пожелтевшей, помятой фотографии, хранившейся в заветной коробочке. Условились, что Павел Петрович придет к Анне Петровне завтра. Я дал ему адрес. Мы с Колькой будем в это время уже там, в гостях у Галки.

Когда мы возвращались, Колька долго молчал. Только сердито сопел. Потом не выдержал и упрекнул:

— Что ж ты мне ничего не сказал? Про фото. А еще друг называется.

— Погоди, — отмахнулся я. — Кажется, начинается самое главное.