- Разве ж можно? - Айями изумилась кощунству. Книги и в огонь?!

- Выбирай: покрыться инеем с томиком Лекиселя или сидеть в тепле, нагретом с помощью томика Лекиселя? А за окном зима и минус двадцать.

Подумав, Айями признала, что лучше сидеть дома, в тепле. А стихи Лекиселя останутся в памяти.

 

Каждое утро обязательный ритуал - поход с тележкой на набережную реки. Зачерпываешь ведерком воду, переливаешь в бидон и с наполненной емкостью возвращаешься к дому, минуя три квартала. Тележка гремит по мостовой. Хорошо, что Айями живет на первом этаже. Она затаскивает, вернее, заволакивает бидон осторожно, чтобы у тележки не отлетели колесики.

Света нет, канализация не работает, водоснабжения и отопления тоже нет. Население греется у печек, дымовые трубы с зонтиками торчат из форточек. Отхожее место - во дворе, общее на трехэтажный дом, бывший когда-то бараком, позже отремонтированным и перепланированным под квартиры. Скрипучие деревянные лестницы, неровные щербатые полы, высокие потолки, худые окна, старые батареи в хомутах, протекающая крыша... Ну и пусть протекает! Зато собственное семейное гнездышко. Как счастливы были Айями и Микас, получив ордер на отдельный уголок на окраине! Счастье лилось фонтаном. Три месяца идиллии, пока не началась война.

Они и не поссорились толком ни разу. Не ругались и не спорили, как многие семейные пары со стажем. Замужняя жизнь Айями уложилась в три месяца, о чем напоминает фотография в рамке на комоде. На ней Микас и Айями - молодые и смеющиеся. Свадьба получилась без прикрас, зато веселая. Невеста в простом светлом платье и жених в черном костюме. Микас вручил букетик ромашек, и пара отправилась в ратушу - жениться. И друзья пришли, чтобы поздравить. Дарили цветы, желали счастья. Где они теперь, друзья? Кто на войне сгинул, кто уехал, а кто вместе с Айями работает на фабрике. Уставшие, задерганные. Кто-то надеется и ждет весточек с фронта, а кто-то, как Айями, давно перестал ждать.

- Это твой папа, - показывает она на лицо улыбающегося мужчины.

- Папа, - повторяет Люнечка с благоговением и проводит пальчиком по снимку.

 

Однажды, катя тележку с водой, Айями увидела у ратуши толпу женщин - шумную, крикливую.

- Пойдем к фабрике! - схватила за локоть Илларея, бывшая одноклассница. Тоже вдова, но бездетная. - Пусть отдадут заработанное. Иначе протянем ноги с голодухи.

Наскоро перепоручив тележку Эммалиэ, гулявшей с дочкой у дома, Айями бросилась за взбудораженной толпой. Доведенные до отчаяния женщины двинули к воротам фабрики, где их встретил сторож - хромоногий Ториам, наставивший ружье на волнующееся людское море. Он залез на охранную вышку и целился свысока.

- Ториам! Мы знаем, склады полны! Открой ворота. Нам нужно на что-то жить! У нас дети пухнут с голоду! - кричали ему.

- Представь, сколько там добра, - сказала возбужденно Илларея. - Каждому достанется по баулу, а то и по два. Можно распродать по деревням и купить угля или продуктов на зиму.
- Как-то нехорошо... - предложение показалось Айями святотатством. Запасы предназначались для фронта, а их хотели растащить.

- Айями, ты с нами или нет? - спросила Илларея. - О нас забыли: как хочешь, так и выживай. А как выживать? Лапу сосать?

- Ториам! Открывай! - налегла на ворота толпа, раскачивая.

- Четыре шага назад, или я за себя не отвечаю! - выкрикнул сипло сторож и закашлялся.

- Неужто будешь в своих стрелять? - воскликнул кто-то.

Буду. Четыре шага назад, мародёрки! Считаю до трех: раз... два... - прищурился Ториам, наводя ружье.

Бунтовщицы отступили, не веря до конца. Хлоп, - в дорожной пыли взметнулся фонтанчик. Эхо выстрела раскатилось по окрестностям.

Женщины подались назад, отхлынув. Пригибались к земле, закрывая головы. Кто-то завизжал.

- Три! Не подходи! Не пожалею! - крикнул Ториам. - Мое дело - сберечь, и я сберегу. Шкурой за добро отвечаю.

- Паскудник ты, Ториам! Оттого бабы от тебя и бегут! - закричали женщины, отойдя от ворот. Как уесть того, у кого явное преимущество? Только ядовитым словом.

- Пусть бегут, - ответил тот, утерев пот со лба. - Идите, милые, отсюда, всеми святыми прошу. Не доводите до греха.

Через два дня Илларея перехватила Айями на набережной и предупредила вполголоса:

- На рассвете фабрику подорвут, гады. Окна береги, - и, всхлипнув, побежала по улице.

Вечером Айями и Эммалиэ выставили оконные рамы, переложили посуду и бьющиеся предметы страничками, вырванными из книг. Айями изображала весёлость, чтобы не напугать дочку.

- Это новая особенная игра, - успокоила Люнечку, одевая её потеплей.

Ночь вышла бессонной и тревожной. Женщины вздрагивали от малейшего шороха и ждали. Ошиблась Илларея или нет?

На заре громыхнуло впечатляюще, с оранжевыми отсветами в небе и в окнах. Тряхнуло несколько раз, отчего посыпалось со звоном стекло, заходили ходуном стены. Хоть бы выдержали, - взмолилась Айями.

- Мама! - дочка спросонья схватила за руку, когда кровать подпрыгнула на месте.

- Тише, милая. Это гром гремит, дождик будет, - Айями прижала кроху к себе, а по щекам катились злые слезы. Отступая, арьергард армии предпочел устроить диверсию, взорвав фабрику, и сжег складские запасы, чтобы те не достались интервентам.

Черный дым на двое суток заволок небо над городком, а воздух пропитался сладковатостью. Так пах особый сорт каучука, который использовали при производстве термоткани.

Когда пламя пожарища погасло, наиболее решительные отправились к руинам фабрики. Вдруг не всё сожжено дотла, и что-нибудь ценное осталось на пепелище? К вечеру прогремели два взрыва, согнав птиц с крыш и заставив жителей испуганно вздрогнуть. Оказалось, территория возле фабрики заминирована. А три женщины, в том числе Илларея, не вернулись в город.