21

21

Имар тоже озвучил своё предположение, заглянув в комнату переводчиц.
- Думал, сегодня вы не выйдете на работу.
- Почему? - спросила Мариаль.
- В знак протеста.
- Да, нас потрясло случившееся, как и то, что наши соотечественники устроили самосуд, наказав мирное население, - ответила Айями, подбирая тщательно слова. - Но в любом случае, мне жаль, что они не упокоились с миром.
- Той же ночью и упокоились, - ответил Имар, и переводчицы непонимающе переглянулись. - Ваши патриоты позаботились.
- Откуда вам известно? - удивилась Айями.
- Правильнее спросить, что нам неизвестно, - ответил Имар снисходительно. - Наше руководство отдало команду не препятствовать инициативе горожан.
Его слова ошарашили переводчиц. Оказывается, при свете дня жители не рискнули проявлять смелость, зато под покровом ночи самые отчаянные раскопали братскую могилу и тайком доставили тела казненных в храм, не подозревая, что даганны наблюдают в бинокли и посмеиваются.

Даганны навскидку неотличимы друг от друга, и всё ж Айями выделяла его из прочих. Мгновенно. Уму непостижимо, почему. Быть может, по развороту плеч или по стрижке. Или по взгляду. Или по походке и наклону головы. Или по прищуру.
Он смущал. Вроде бы ничего особенного, покуривает человек на крыльце ратуши и как бы между прочим говорит: "Здравствуй. Осваиваешь?" И Айями, потупившись, отвечает: "Здравствуйте. Да, осваиваю". Или сталкиваются на лестнице, и он освобождает дорогу, пропуская. Или утром она бежит на работу, а у ратуши урчат машины на низком старте, но он медлит, не торопясь открывать дверцу автомобиля. И заметив издалека Айями, машет своим: "Едем!"
Более сумбурной недели у неё еще не случалось. Чтобы вникнуть в суть перевода, приходилось прилагать усилия. Что ему надо? Чего он добивается? О том, чтобы спросить напрямик, Айями и подумать не могла. Раньше было проще: деловые отношения и не более. Когда-то Айями продала, а он купил и попользовался. Но это случилось давно, а по прошествию времени и вовсе стало неправдоподобным. Айями старательно забывала о "торговле", и ей даже удалось. А сейчас вдруг усложнилось. Мысли против воли возвращались к тому вечеру в клубе, и сердце начинало биться как загнанное, а каждодневные покаянные молитвы на коленях под образами святых стали привычным делом. Нужно избавиться от навязчивых образов. Но как?
А потом он исчез. Не курил утром на крыльце, не попался навстречу в коридоре и не пошел с сослуживцами на обед в столовую. Прошел день, второй, третий... Айями и не заметила, что высматривает знакомую фигуру и разочарованно вздыхает. На уроках общалась с Имаром вполуха. Записывала различия между страдательным и действительным залогами в даганской грамматике, а думы витали... не о том. Вернется завтра или уехал навсегда? Снова в рейде или взял отпуск, чтобы повидаться с родными? Тьфу, что за напасть. В конце концов, ей нет никакого дела до того, ранен он или убит.
Вечером Эммалиэ заметила:
- Дед Пеалей который день не приходит за кашей. Нужно проверить, может, занемог.
Одевшись теплее и взяв свечу, женщины отправились этажом выше, а Люнечку оставили дома и строго-настрого наказали не баловаться. На стук в дверь стариковского жилища начали выглядывать соседи. Столпившись на лестничной площадке, они строили различные предположения. И Ниналини прибежала, на ходу застегивая пальто, а её супруг Сиорем пришел с ломиком. На даганских харчах сосед раздобрел: лицо округлилось, походка стала вальяжной. Расклинив замок ломиком, Сиорем поднажал плечом, и облупившаяся дверь поддалась с визгливым скрипом петель.
Дед Пеалей жил бедно, практически нищенствовал. Стекла не смог уберечь, поэтому заколотил рамы досками. Щели проткнул тряпицами, но они не защищали от сквозняка, колебавшего пламя свечи. Комната походила на мрачный и убогий склеп. Айями казалось, что потолок и стены давят на неё, пригибая к полу.
Хозяин лежал с закрытыми глазами на продавленной кровати, сложив руки на груди. Будто уснул.
Обойдя комнату, Эммалиэ нашла засиженный мухами осколок зеркала и поднесла ко рту старика. Долго вглядывалась, определяя признаки дыхания.
- Тише! Ишь, разгалделись, - прикрикнул Сиорем на расшумевшихся женщин, которые обсуждали скудную обстановку жилища.
- Отошел, - заключила Эммалиэ, и её слова послужили сигналом к действию. Женщины, повысив голоса, заспорили, кому достанется обшарпанный стол с драной клеенкой, а кому - шаткие стулья. О наследниках старика не знали, поэтому хозяйское имущество по умолчанию делилось между соседями.
- Хватит! - прикрикнула Эммалиэ. - Разве не совестно? Еще не упокоили человека, а уже растаскиваете чужое добро?
Окрик возымел действие. Кто-то из женщин принес таз с водой, чтобы обтереть лежащего.
Дед Пеалей и при жизни был сух телосложением, а после смерти совсем истаял. Когда он умер? Наверное, больше двух суток назад. В комнате пахло немытым старчеством, но не мертвечиной. Холод замедлил процесс разложения. А может, причиной стало хику. Достигшие неземного блаженства засыпают сном младенца, и тлен не трогает тела неделями.
Сиорем обшаривал шкафчики.
- Пеалей... Пеалей... Должны же быть документы...
После обмывания возник спор: как доставить умершего в храм. Соседи мялись, каждый хотел урвать кусочек от нежданного "наследства". Пока протаскаешься туда и обратно, более расторопные растащат имущество. Наконец, одна из женщин выделила велосипед, и Сиорем прицепил тачку к багажнику. Тело завернули мумией в простыню - абы как, неумело. Храмовник провел бы службу по всем правилам, но за приглашение нужно платить.
Пришлось Эммалиэ и Айями провожать старика в последний путь, потому что соседи вдруг вспомнили о неотложных делах. Женщины прихватили в дорогу Люнечку, побоявшись оставлять маленького ребенка надолго без присмотра.
- Смотри, тачку не прогадай. Умыкнут из-под носа - не расплатишься, - наставлял Сиорем.
- Баб, это кто? - показала Люнечка на покойника.
- Это, милая моя, тот, чья душа освободилась от бренных мук.
- А кто такая дуса? А для чего нузна мука? И почему бъенные? - завалила вопросами дочка.
- Не мука, а мука, - пояснила Эммалиэ. - А душа - это то, что отличает одного человека от другого.
Так за вопросами и ответами женщины и докатили велосипед до дверей храма. Снаружи давно стемнело, но благодаря горящим фонарям и прожекторам троица добралась по вечерним улицам без осложнений.
- Он лёгкий. Донесем. Берись за плечи, а я - за ноги. Люня, отойди в сторонку. Раз, два, взяли!
Соседка не соврала. Дед Пеалей весил ничуть не больше Люнечки. Вдвоем они отнесли тело на территорию Хикаяси и положили в каменную плоскую чашу в форме сведенных ладоней. Айями старалась не смотреть на фигуру богини, купающуюся в бледно-голубоватом свете.
- Мам, а почему у тёти сетыле уки? - спросила дочка. Задрав голову, она зачарованно смотрела на статую.
- Потому что это необычная тётя.
- Она плинцесса? Как её зовут? Она умеет говолить? А почему нет ботиночек? - прорвало Люнечку.
Ножки - понятие относительное для полуметровых ступней каменного изваяния.
Поток вопросов прервал служитель Изиэль. Его внезапное появление напугало девочку, и она спряталась за Эммалиэ.
- Кто таков? - спросил храмовник.
- Дед Пеалей. Полного имени не знаем. Родственников нет.
На чело служителя набежала тень разочарования. С родни умершего можно затребовать вспоможение для храма, а за упокойную молитву - заработать дополнительное вознаграждение.
- Имени достаточно. Великая Хикаяси милосердна ко всем, - ответил он важно. - Ступайте и помолитесь за душу усопшего и за легкое упокоение.
Сегодня в храме дышалось легче из-за ветерка, проникавшего через систему вентиляционных труб. По ногам тянуло свежестью, голова не кружилась, и сладковатый запах благовоний не чувствовался. А может, их запасы подошли к концу.
Стоя перед образами святых, Айями смотрела на колеблющееся пламя оплывающей свечки. Дед Пеалей прожил долгую жизнь, вырастил детей, а те родили внуков, но на старости лет не нашлось никого, кто подал бы стакан воды и проводил в последний путь. Хорошо, соседи хватились и то не сразу. Сейчас Айями остро ощутила своё одиночество. Конечно же, у неё есть Люнечка и Эммалиэ - её дружная семейка. Но одиночество засело глубже, забившись гвоздем по самую шляпку.
Родственные связи амидарейцев неглубоки. У деда Айями по линии матери народилось многочисленное потомство, но Айями ничего не знала о судьбе своих тёток и дядьёв, не говоря об их детях. Потому как не принято. Заведено иначе: мой дом - моя крепость. Изолированный мир, и чужим нет места в нём. Весь смысл существования амидарейцев сводится к семье. Дети вырастают и вылетают из гнезда, и со временем семейные связи слабеют. Если бы не война, Айями и её брат встретились бы через несколько лет, став чужими людьми. А может, не встретились бы вовсе.
Люнечка заглянула во все уголки храма, но не решилась сунуться к Хикаяси. Две бабушки, пришедшие помолиться, посматривали с неодобрением на любознательную девочку.
- Вы любили своего мужа?
- И тогда любила, и сейчас, - ответила Эммалиэ, глядя на огонек свечи.
- Почему же...
- Почему не последовала за ним? - вздохнула соседка. - Потому что меня попросила остаться дочь. Ей и восьми не исполнилось, когда обнаружили опухоль и объявили: "Неоперабельная". А мы боролись. Врачи отказались, а у нас осталась надежда. И вера. Сколько храмов я обошла, моля о чуде, - не перечесть, и везде слышала от служителей одно и то же: значит, такова воля великой Хикаяси, богине угодно забрать незрелое дитя... И тогда я отказалась от веры. Кому она нужна, если убивает надежду?... Мия ушла тихо, светло. И напоследок сказала: "Я вернусь, мама. Дождись меня". И я до сих пор жду. И верю, что её душа выберется из лап Хикаяси... Муж последовал за Мией через два года. А я живу. И знаю, что не ошибусь. Почувствую родную душеньку в любом обличии, - голос женщины дрогнул.
- Непременно, - обняла Айями соседку. Крепилась Эммалиэ, и всё ж на глаза набежали слезы.
- Баб, мам, почему плачите? - обняла их обеих Люнечка. - Я зе ничего не плолила и не азбила. Чесно-чесно!
- Да ты просто золотко. И что на тебя сегодня нашло? - поддела шутливо Эммалиэ. - Пойдем-ка домой, а то чужую тачку уведут.
Первыми, кого увидела Айями, очутившись на пороге святилища, стали два офицера. Они разглядывали здание храма и переговаривались словно туристы, любующиеся местной достопримечательностью. Один даганн - незнакомый, а второй... А'Веч. Он приехал! Вернулся! Сердце Айями, трепыхнувшись, замерло в испуге, потому как второй заместитель полковника прервал разговор на полуслове, уставившись на женщин недобрым взглядом.
Взявшись дрожащими руками за руль, Айями повела велосипед, а взбудораженная дочка забралась в тачку. Путешествие в сказочный замок стало для Люнечки настоящим приключением.
- Баб, а злой и ысый дядя - это коёль?
- Почти, - хмыкнула Эммалиэ, шагая рядом. Благодаря ребяческой наивности служитель Изиэль получил монарший титул, не подозревая о свалившемся счастье.
- У колоя долзна быть колоева, - пояснила дочка прописную истину.
- Этот король одинок, потому что не любит ни девочек, ни женщин, ни старушек, - ответила Эммалиэ, сочиняя на ходу очередную сказку.
В любое другое время Айями поддержала бы рассказчицу, дополняя историю красочными подробностями, но сейчас катила велосипед, не вслушиваясь в диалог дочки и Эммалиэ. И лишь достигнув спасительного поворота, вздохнула полной грудью. Где-то там, позади, остался А'Веч, прожигавший недовольным взглядом.
За время их отсутствия соседи успели подчистить жилище деда Пеалея. Даже дверь с петель сняли, не говоря о мебели.
- В матрасе искала? - спрашивала Ниналини. В пустом помещении её голос раздавался гулко и громко, долетая до первого этажа.
- На пять раз перепроверила. Нету там.
- А за унитазом глядела?
- Глядела.
- И в бачке?
- Первым делом.
- Вот старый хрыч. Куда же добро заныкал?
- Они думают, дед Пеалей - скопидом. Жил впроголодь, а нажитое берёг, - пояснила Эммалиэ, поднимаясь на ощупь по лестнице. Нагулявшаяся Люнечка осталась дома, а велосипед с тачкой - у подъезда.
- Чем недовольна? - вперила Ниналини руки в боки, увидев, что Эммалиэ нахмурилась, войдя в жилище старика. - Всё поделили по-честному. И вам осталось с лихвой. Бери - не хочу.
- И возьмем, - ответила Эммалиэ.
Соседи покидали опустевшую комнату. Айями отметила: кто-то успел отодрать парочку половых досок на растопку.
- Где наша свеча? - крикнула Эммалиэ в спину Ниналини.
- Сдался мне ваш огарок, - фыркнула та и, бросив плошку на подоконник, удалилась. Тени заплясали и успокоились, когда пламя свечи более-менее выровнялось.
Опоздавшим досталась печка - старая и прогоревшая с одного боку. И ветхие, пропахшие нафталином майки и рубашки. А еще калоши с подплавленными задниками. Наверное, в свое время хозяин забыл о том, что поставил обувь сушиться у печки.
Для перетаскивания громоздкой конструкции женщины приспособили тележку, сняв бидон из-под воды. Кое-как стянули бандуру со второго этажа, Айями думала, колесики отвалятся, и придется расплачиваться пайком за ремонт. Заволокли "наследство" покойного в квартиру к Эммалиэ.
- Ох, и употела я, - сказала соседка, отдышавшись. - Продадим печку, и ты рассчитаешься с Оламкой.
Айями обрадовалась. Было бы замечательно!
Лежа в кровати с Люнечкой, уснувшей после сытного ужина, она вдыхала аромат детства - родного и близкого. Айями решила - ни за что не останется одинокой. Разыщет брата. Дочка вырастет и выйдет замуж, появятся внуки. А значит, есть, о ком заботиться. Жизнь не закончится с совершеннолетием Люнечки.

Назавтра Имар заглянул в комнату переводчиц - для очередного разбора ошибок в текстах. Исправив неточности в переводе, Айями села к печатной машинке, как вдруг в кабинет зашел господин заместитель. От неожиданности Айями подскочила и уронила карандаш.
А'Веч прошел к столу с коробками, принесенными из архива, и вынул наугад одну из толстых книг.
- Что это? - спросил на даганском у Айями, поскольку она оказалась ближе всех. И Айями поняла - злится. На неё.
- Метрики. Книги записи актов гражданского состояния: когда человек родился, вступил в брак и умер, - пояснила, опустив глаза.
- Кто записывает?
- Сейчас никто.
А'Веч устроился на подоконнике. Сидел и неслышно перелистывал исписанные страницы, словно и нет его в комнате. Но Айями одолела нервозность. Вот он, здесь, маячит как бельмо на глазу, и от молчаливого присутствия в голове опять началась сумятица. Взглянула Айями искоса, а заместитель полковника на неё смотрит. Под ней аж сиденье загорелось, и палец нажал не на ту клавишу, запортив начатый лист. Что за невезенье!
- Вы, амидарейцы - трусы, каких поискать, - сказал вдруг А'Веч. - Предпочитаете бежать от действительности, потому что боитесь посмотреть проблеме в лицо и ответить достойно на вызов. Взять ваш ритуал... осознанное умерщвление. Яркий пример трусости и слабохарактерности. У вас умерщвление широко распространено и приветствуется, а в Даганнии самоубийство считается тяжким грехом. Преступлением. Из-за самоубийцы проклятие падает на весь клан.
- Ритуал называется тхика, - вставил Имар.
- Хику, - поправила тихо Риарили.
- Тхика-мика, - передразнил А'Веч. - Как ни назови, суть не меняется. Вы предпочитаете покорность смелости. Предпочитаете промолчать, когда душа требует выговориться. Предпочитаете подставить вторую щеку вместо того, чтобы ударить в ответ.
Он говорил, и удивление Айями росло. Неужто он призывает к неповиновению? Или провоцирует, проверяя на вспыльчивость и несдержанность.
- Вы боитесь смотреть собеседнику в глаза, боитесь отстаивать свое мнение. Вы похожи на тараканов, прячущихся по щелям.
Неправда! Айями гневно задрала подбородок и... встретилась взглядом с А'Вечем. Он говорил с ожесточением и смотрел на неё, будто ждал отклика. Ждал, что она возмутится и швырнет в него печатной машинкой или накричит и потребует убраться вон. Зачем ему? Айями хватило пощечины в автомобиле, после которой её чуть не убили за дерзость.
Опустив голову, Айями уставилась в напечатанные строчки. Заместитель полковника с раздражением захлопнул книгу и бросил небрежно поверх коробок.
- Всё сжечь. Сегодня же, - приказал Имару и, дождавшись кивка, вышел из комнаты.