Вайолет: Да, она рассказала мне всю историю.

Зик: Она передала тебе сообщение, что я зашел в надежде поговорить?

Вайолет: Да.

Зик: И мы можем? Да или нет.

Зик: Прости. Это было жестче, чем я хотел. Я имел в виду, мы можем поговорить?

Вайолет: Я понимаю, что ты пытаешься, и это большой шаг для тебя на личном уровне, но я не готова сидеть и слушать оправдания. Даже близко.

Вайолет: И единственная причина, по которой я тебе отвечаю, это чувство того, что было бы невежливо игнорировать твои сообщения. Это единственная причина, по которой я отвечаю.

Зик: Пожалуйста, Вайолет, я облажался, я знаю это. Мне нужно кое-что сказать, и я не хочу делать это в смс.

Зик: Пожалуйста.

Зик: За последние несколько дней я несколько раз испытывал искушение зайти в библиотеку, но не хотел выглядеть долбаным преследователем.

Вайолет: Спасибо за сообщения, правда. Я подумаю и дам тебе знать.

Зик: Ладно. Дай мне знать, я могу подождать.

Зик: Как думаешь, сколько времени тебе понадобится?

Вайолет: Я не знаю, Зик. Думаю, когда я решу, чего хочу для себя и как я позволю тебе со мной обращаться. Думаю, именно столько мне понадобится.

Зик: Вайолет…

Я хочу попросить: «Не делай этого. Не заставляй меня ждать».

Но я не могу. Эта чертова неуверенность, сомнение в себе и в своей способности быть в отношениях с кем-то, кроме себя, убивает меня.

Я никогда не был терпеливым человеком, даже когда был моложе. Добавьте к этому мою соревновательную натуру, и слова «нет» просто не в моем словаре, хотя технически это не то, что говорит Вайолет.

Она хочет, чтобы я дал ей время и подождал. Она хочет большего для себя, чем эгоистичный, презрительный мудак... но я так много должен ей сказать. Если я не избавлюсь от этого дерьма, в конце концов, я скажу «к черту» и запру его внутри, как и все остальное в моей жизни.

Отказ будет невыносимым.

Поэтому я иду к своему столу, выдвигаю стул и ищу ручку и бумагу.

Склоняю голову и делаю то, чего никогда не делал в своей гребаной жизни: пишу письмо.

Дорогая Вайолет!

Я знаю, ты не хотела говорить, но ...

Я идиот

Черт.

Если бы кто—то, кроме тебя, игнорировал меня, мне было бы похрен.

Я не могу вынести тишины.

Пожалуйста, поговори со мной.

Вайолет.

Теперь мы все знаем, что я облажался полный идиот, когда дело доходит до практически всех отношений, которые у меня когда-либо были. Мои друзья терпеть меня не могут, родители считают меня занудой, учителя смирились.

Я не признаю себя дерьмовым человеком, но я близок к этому. Я знаю, что обо мне говорят. Что я бесчувственный. Холодный. Член. Не чуткий. Все эти слова были использованы, чтобы описать меня теми, кого я разозлил в прошлом, включая женщин, с которыми я спал. Прости, но это правда.

Я не знал, как начать это письмо, и начинал его, по крайней мере, семь раз, и в нем нет ничего правильного. Я понимаю, что если бы я не был таким бессердечным придурком сделал шаг вперед и не был тем парнем, сказал то, что я чувствовал, когда ты подошла к нашему столику в библиотеке, я бы сейчас не пресмыкался.

Я пялился на этот чертов лист бумаги последние пятнадцать минут, зная, что ничего из того, что я напишу, не исправит причиненного вреда.

Я никогда раньше не писал письма от руки за всю свою гребаную жизнь, и вот я пишу его по всем неправильным гребаным причинам, простите мой французский.

Нет оправдания тому, как я себя веду.

Нет оправдания тому, как я вел себя в библиотеке, кроме правды: я испугался, когда ты подошла. Я такой тупица, теперь я это понимаю, и моя незрелая глупая реакция на ситуацию так же смущает меня, как и тебя. Это даже смутило моих друзей, а это говорит о многом, потому что они тоже в основном имбибицы имбецилы.

Я засранец.

Я мудак.

Я придурок.

Это не почетные знаки, и я идиот из-за того, что когда-то носил эти ярлыки. Полный и законченный член.

Если бы ты сказала мне два месяца назад, что я буду каждую неделю тусоваться с детьми и веселиться, я бы рассмеялся тебе в лицо и назвал лгуньей. Единственным человеком, о котором я думал, был я сам, потому что, когда я рос, мне некому было высказаться, не показавшись эгоистичным придурком. Когда ты назвала меня самоуничижительным, ты была права.

Это правда.

Мне пришлось погуглить, что это значит, но ты была права. Для этого нет других слов. Я не знаю, что тебе сейчас сказать, кроме того, что мне жаль. Так чертовски жаль.

Я бездушный мудак, который не заслуживает того, чтобы иметь тебя в качестве друга. Господи, Вайолет, я совсем не думал о тебе, когда ты подошла, а я просто сидел. Черт! Я знаю, что тебе больно и ты расстроена, но я слишком волновался за себя, чтобы увидеть то, что было прямо передо мной. Когда даже ты не разговариваешь со мной, один из самых милых людей, которых я ЗНАЮ, не разговаривает со мной, вот откуда я знаю, что у меня чертова проблема. Простите мой французский.

Я уеду на этой неделе, у нас встреча по борьбе в Индиане в Пердью, и мы вернемся только поздно вечером в пятницу, и, если все будет в порядке, я попробую написать тебе из автобуса. Я скучаю по тебе. Я так чертовски скучаю по тебе.

Даже если ты не готова меня принять, я должен был попытаться.

Может, я засранец, но не трус.

Твой

Искренне

Придурок

До встречи,

Зик.

Вайолет

В пятницу вечером я уединяюсь в своей спальне. Мел и Уинни готовятся к выходным, но у меня нет настроения общаться с ними.

С ними или с кем-то еще.

Моя дверь приоткрыта, так что я слышу, как они обе смеются, и время от времени они заглядывают внутрь, чтобы убедиться, что я не передумала сходить куда-нибудь. Нарядиться. Что бы напиться.

Или, как красноречиво выразилась Уинни: «Уничтожить Зика».

Я знаю, что ждать, пока парень напишет тебе, это глупо, садистски, на самом деле, немного жалко, но в отличие от многих парней, он не играет в игры. Он сказал, что напишет мне, и я ему верю.

Кажется.

Я показала его письмо своим соседкам по комнате, огромная ошибка, потому что они, очевидно, обе возмущены моим поведением, обнаружив меня плачущей в гостиной в ту ночь, когда я вслепую шла домой из библиотеки, слишком расстроенная и ослепленная слезами, чтобы вести машину.

Письмо лежит у меня на столе.

Я прочла его раз пятьдесят, пробегая пальцами по строчкам. Беспорядочные, торопливые каракули. Черные чернила. Мрачное настроение.

Ему тяжело было писать это?

Мой желудок трепещет, думая об этих строчках. Все слова, извергнутые на этот измученный лист бумаги, бессвязные и незапланированные.

Меньшее, что я могу сделать, это присутствовать, когда он напишет, а я не смогу этого сделать, если не буду дома.

Я хочу быть дома, когда он напишет.

И вот в пятницу вечером я лежу у себя в комнате и гуглю телетрансляцию борьбы в колледже. Нахожу расписание Айовы. Вхожу в сеть. Растянувшись на кровати с пультом в руке, листаю меню телевизора, пока не нахожу то, что ищу.

Айова против Пердью.

Я смотрю на экран, как завороженная. Изучаю боковые линии и борцов, когда камера показывает панораму стадиона.

Я никогда раньше не видела борьбу, ни лично, ни по телевизору. Я даже не понимала, что это важное событие, пока не приехала в Айову, где царит борьба, и здешние парни выращены для нее.

Стадион огромен; не знаю, чего я ожидала, наверное, чего-то похожего на школьный спортзал. Это? Совершенно другой уровень. Арена огромная.

Голубые коврики огромные.

На моем экране борцы, которые преследуют друг друга в центре ковра, борются за победу. Парень в черном внезапно схватил своего противника за голову, и я поняла, что узнаю его.

Себастьян Осборн, сосед Зика по комнате. Ему потребовалось два раунда, чтобы выиграть матч.

Следующий борец из Айовы — Патрик Питвелл, он тоже побеждает.

За ним следует Джонатан Пауэлл, которому для победы требуются три раунда.

Второкурсник Диего Родригес проигрывает в первом.

На экране появляется Зик Дэниелс, его статистика отображается в нижней части экрана. Он начинает растягивать свои толстые квадрицепсы в стороне, снимает штаны, стягивая их вниз по мускулистым бедрам.

Я чувствую, как мои щеки становятся ярко-красными, яростно краснеют, несмотря на то, что я одна в доме. Эти бедра в его спортивной форме крепкие и твердые.

Его очень заметная выпуклость лежит на животе.

Я знаю, каково это, чувствовать его другое между ног; это место становится горячим, влажным и тоже краснеет.

Разгоряченная, я срываю покрывало, переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. Перевожу дыхание. Спасаю остатки самообладания, когда дело касается этого парня. Пытаюсь понизить температуру и понять, что происходит с нами.

Пытаюсь сосредоточиться на экране.

Я никогда не обращала внимания на борьбу, понятия не имею, как называются их трико. Трико? Нет, наверное, не так.

Я хватаю свой ноутбук, открываю его и ищу борцовский комбинезон.

Борцовский синглет, существительное. Форма плотно прилегает, чтобы не быть схваченным противником, позволяя судьям ясно видеть тело каждого борца при присуждении очков. Под синглет борцы предпочитают ничего не надевать.

Теперь я понимаю, почему девушки в кампусе сходят с ума по этим парням. Даже таким придуркам, как Зик Дэниелс.

Сильный, мощный и большой он движется в центр кольца. Хватает руку противника, чтобы пожать ее. Его пухлые губы сжаты в мрачную линию, глаза устремлены на борца из Пердью.

Я лично видела этот решительный взгляд. Это грозное, неулыбчивое лицо. Ощущала его силу не понаслышке.

Диктор начинает комментировать; два борца кружат и становятся в позу, слегка согнув колени, блокируя друг друга. Противник Зика, малыш по имени Хассан, делает круг, убирая руки, чтобы Зик не мог их контролировать.

Оба борца сцепились, тела сгорблены, руки вытянуты, оба неподвижны лишь долю секунды, прежде чем Зик делает свой ход. Поразительно быстро.

Он бросается в атаку, хватает Хассана за бедра и тянет вверх. Подъем. Взваливает его на плечо, как мешок с мукой. Хассан висит в воздухе, а Зик занимает позицию, чтобы бросить его на мат, так что бы он лежал на спине.