14
Люди. Много их в памяти Астахова. Люди — это жизнь. Интересы отдельного человека — это интересы прежде всего всех. Никогда Николай не мыслил иначе, да и можно ли думать по-другому? Он знал людей, потому что вырос среди людей и жил с ними. Были грустные и веселые, стремительные, как порыв ветра, и тихие, спокойные, с «тугим фитилем». Знал он добрых, сентиментальных, впечатлительных и робких, знал и злых, вспыльчивых, плохо владеющих собой, и все они составляли одно целое, без которого немыслима жизнь: людей. Не о врагах он думает. Они были, их уничтожили. Есть и сейчас, скрытые, на первый взгляд незаметные. Он не думает о них, как о людях. С детства он хотел верить людям, всем без исключения, потому что верить хорошо и естественно. Какие условия заставляют человека быть плохим? Почему существуют причины, толкающие на подлость? Могут быть не очень грамотные, дурно воспитанные, грубоватые в отличие от других, но все это далеко от подлости. Он и сам понимает, что такие рассуждения наивны и что есть люди, в совершенстве овладевшие способностью приспосабливаться.
«Кем ты был в годы войны, что делал? Как удалось тебе так искусно прятать от людей то подленькое, что было у тебя всегда, всю жизнь? Да и знаешь ли ты, что такое война? Не прятался ли за широкие спины живых и мертвых, отстоявших Родину?»
Астахов давно прочитал исписанные страницы. Неторопливый, ровный, равнодушный почерк. Может быть, ошибка, шутка? Когда он понял, что пауза затянулась и что нужно что-то отвечать, он попробовал успокоиться, но не мог скрыть легкой дрожи в голосе:
— Я признателен вам за то, что вы дали мне почитать этот «труд». Спрашивайте, я буду отвечать, если смогу.
Полковник Коротков наблюдал за Астаховым, давая ему время привести в порядок свои чувства, потом сказал:
— Давайте по порядку. Здесь написано, что Ягодников систематически пьянствовал и что по существу на этой почве чуть не врезался в землю, и вы, его друзья, знали об этом.
— Были случаи, выпивал, но очень ограниченно и ни в коем случае не накануне полетов.
— Мы мало еще знаем друг друга, поэтому не обижайтесь на вопрос: вы, лично, любите выпивать?
Астахов почувствовал, что полковник все еще не знает, какого тона держаться ему в этом разговоре. В его вопросах была заметна нерешительность, неуверенность.
— Особого удовольствия не испытываю; но по традиции иногда выпиваем, фронтовые нормы, не больше.
Полковник улыбнулся, и эта улыбка показалась Астахову обидной.
— А как вам нравится вторая часть этого «труда», как вы его определили?
Астахов ожидал этого вопроса. По существу, он-то его и волновал, клевета насчет пьянства его не беспокоила: эта явно неумная информация открыто выдавала намерение автора. Доказать обратное не составит труда. Но Полина… Как объяснить, как сделать, чтобы не оставалось сомнений у полковника и коммунистов? Полковник прочитал вслух несколько строчек: «Связь с этой женщиной ставит офицера Астахова в один ряд с морально неустойчивыми…» и т. д.
Чего добивался инженер Половинкин? Или это выработанная годами потребность сеять зло в среде здоровых людей?
— Может быть, с юридической точки зрения это не будет звучать убедительно, тем более, что я не намерен распространяться на эту тему. Полина — моя жена. Ни о каком распутстве не может быть речи. Чтобы иметь право судить женщину, надо знать ее.
Очевидно, полковник Коротков не ожидал такого энергичного ответа. Ему казалось, что этот вопрос поставит Астахова в тупик. В какие-нибудь серьезные намерения Астахова по отношению к Полине он до сих пор не верил.
— Тогда почему вы не узаконите ваши отношения?
— Мне трудно ответить на этот вопрос. В этом виноват не я, и даже не она. По крайней мере, теперь я это знаю наверняка. — Астахов не помнил, чтобы когда-нибудь волновался до такой степени. — Не хотелось бы думать, что вы поверили этому злопыхательству, товарищ полковник.
— Я не сказал, что верю, но выяснить, поговорить должен. Все же есть какие-то факты, которые могут оказаться вскрытыми… Вы сами их подтверждаете. Пускай в письме десять процентов правды, и этого достаточно, чтобы говорить…
Астахов с упрямством ответил:
— Могут подтвердиться или не подтвердиться факты, но клевета, как вам известно, подтвердиться не может.
— Вы должны знать, Астахов, что не все люди одинаково мыслят.
Коротков встал из-за стола, за которым сидел, прошелся по кабинету и подошел к поднявшемуся со стула Астахову:
— Вы говорите — злопыхательство, клевета… может быть, и так. Но, Половинкин-то — коммунист. Правда, в прошлом он имел партийное взыскание за бытовую распущенность, но это было в прошлом. Взыскание снято, и последние годы он имеет прекрасные аттестации. Вы все часто его разыгрываете, не учитывая особенностей его характера.
— Товарищ полковник! Я прошу вынести обсуждение этого вопроса на партийное собрание.
Полковник помедлил с ответом, затем встал.
— Хорошо. Я передам это письмо вашему партийному бюро. Это будет против воли автора… Пожалуй, в этом его ошибка. Коммунистов не обманешь. Вы свободны, Астахов. До свидания.
Астахов пожал протянутую полковником руку и, все еще волнуясь, вышел из кабинета.
Что толкнуло Половинкина на грязное письмо? Астахов начал припоминать мелкие события, которым раньше не придавал значения: уход Половинкина из их комнаты, его грубые критические выражения по адресу летчиков, особенно после случая с Ягодниковым. Может быть, историю с гусем он воспринял как личное оскорбление? Зная скупость Половинкина во всем, что касалось денег (в комнате было заведено по очереди покупать сладости, фруктовый сок, печенье, что разнообразило питание; инженер в этом участия не принимал, но «откушать» не отказывался), друзья недвусмысленно намекали на это в кругу товарищей. Половинкин был неравнодушен к женщинам. Эта его слабость была известна даже полковнику Короткову. Ему в шутку говорили: «седина в голову, бес в ребро» или «старый ловелас», но он не реагировал на это болезненно, по крайней мере внешне. Не может же быть, чтобы шутки, пусть грубоватые, послужили поводом к клевете? Не любили Половинкина в коллективе, и об этом Николай знал, знали все, и сам Половинкин, но внешне отношения между ними до последнего времени оставались хорошими. В разговоре с полковником Астахов не упоминал об этих подробностях, так как это звучало бы оправданием, да и натура его не позволила бы это сделать. Зачем? Пускай лучше люди скажут.
Разговор с полковником состоялся через два дня после его последней встречи с Полиной.
Астахов начал думать о Полине с обидой. Зачем она усложняет отношения? Почему нельзя проще смотреть на вещи? Сейчас он, по крайней мере, пришел к определенному решению: он пойдет к ней, успокоит, убедит, что незачем ждать отпуска, чтобы жить вместе. И никакие Половинкины не откроют рта с целью унизить, оскорбить. В конце концов он тоже виноват в том, что прибалтывали к правде в небольшом уединенном от мира поселке.
Астахов вошел в комнату без стука и, пораженный, остановился у порога: обстановка в комнате стала другой. Незнакомая женщина что-то готовила на плите. В детской кроватке спал ребенок.
— Простите… Где Полина?
— Вы Астахов?
— Да!
— Она уехала. Просила передать вам.
Женщина протянула конверт. Астахов сунул его в карман и вышел, забыв поблагодарить. В первую минуту он хотел разорвать конверт не читая, выбросить в снег, затоптать… А может быть, выехала временно по какому-нибудь случаю? Он хотел, чтобы было так (врачи часто забирали медсестер с собой в местные колхозы), но читать боялся. «Что ты мне еще приготовила? Чего ты хочешь в конце концов?» — подумал Астахов, вскрывая конверт.
«…Оставаться здесь не хочу ни одного дня, ни одного часа. Видеть тебя перед отъездом не могла: ты убедил бы меня ждать. Уезжаю, потому что слишком сильно люблю тебя. Пока мы оба здесь, покоя не будет. Ты это и сам понимал, только молчал. Даже если ты не захочешь меня больше видеть, я найду в себе силы начать жить сначала, тем более, я не одна. Его еще нет, но в нем будешь и ты. Может быть, поэтому мне хорошо сейчас. Я знаю твой город. Знаю, где живет Таня. С места напишу.