1

В доме сбежавшего немецкого фабриканта сохранилась какая-то особенная, довоенная чистота; по паркетному полу страшно было ходить: в глубине его возникали мерцающие красновато окрашенные отражения людей; массивная дубовая дверь с невероятной решительностью отстаивала независимость этого домашнего мирка от всего, что делалось снаружи, будь то дождь или вьюга или даже война со всеми ее разрушениями. Однако война все же вошла в этот дом: хозяин сбежал.

Девушки-летчицы, вытянувшиеся строем по комнате, кажутся здесь воплощением жизни, а не войны. Ни солдатские сапоги, ни выцветшие гимнастерки не в состоянии скрыть от внимательного взгляда миловидных девичьих лиц, а кое-где припудренных носов и даже наскоро подвитых локонов.

Они тщательно готовились к встрече нового командира, а теперь стоят, словно в чем-то провинились. Высокий, худой капитан с усталым лицом словно бы и не замечает всего этого. Между тем, именно усталость на его мужественном лице сразу привлекла к себе, насторожила и сделала особенно нелепыми бесхитростные приготовления девушек. Поймет ли он теперь и поверит ли, что они воюют по-настоящему, умеют по-мужски бить врага и именно тогда, когда враг меньше всего ожидает удара: ночью, на легких, бесшумных самолетах.

Едва только капитан появился в дверях, как все насторожились, а Зина Торопова шепнула Родионовой:

— Ой Татьянка, Фомина из аэроклуба помнишь?

Капитан Фомин, должно быть, услышал. Он скользнул по Тороповой неузнавающими глазами. Потом перевел взгляд на Родионову, и вдруг его худощавое лицо чуть порозовело и весь он как-то подобрался. Впрочем, капитан тут же отвел глаза и начал ровным голосом рассказывать, как полагалось для знакомства, свою биографию.

О себе он сказал немного: летчик, в армии с начала войны. Раньше был начальником аэроклуба. После тяжелого ранения запретили летать на истребителях и назначили командиром отдельной группы легких ночных бомбардировщиков. Затем он заговорил о боевых, задачах и воздушных боях. Таня не могла сдержать улыбки, слушая его «биографию», и все же такая манера знакомства пришлась ей по душе. Она знает характеры своих подруг — летчиков, штурманов, техников: им подавай настоящего человека сегодняшних и завтрашних дел, а о прошлом они будут судить потом! Оглянувшись, она проверила настроение девушек: всем, видимо, нравится свободная, непринужденная поза командира, его мужественное лицо и простая беседа.

Когда дело дошло до вопросов, кто-то спросил:

— А вы… женаты?

Легкий смешок прошел по рядам девушек и тут же смолк.

Таня с любопытством следила за капитаном, который, казалось… не удивился вопросу.

— К сожалению… — сказал он и развел руками, — не успел. Война помешала. Еще будут вопросы?

После минутной паузы сурово и кратко закончил беседу одним словом:

— Свободны.

Когда дубовая массивная дверь захлопнулась за командиром, комната наполнилась шумом никогда не унывающего коллектива.

— Девочки, а ведь командир наш того… старый бобыль. Не очень любит нашу сестру. Сразу видно.

— А за что нас любить? — Нина Коробова, маленькая, с бледным лицом в окружении темных густых кудряшек, старалась изобразить что-то похожее на отчаяние. — Вместо панбархата — солдатская гимнастерка, в голове — бензин, пулеметы, крылья с пропеллером. И перед человеком-то стоять неудобно, конфуз один.

— Тоже мне нашла кавалера! Держу пари, что он сейчас поминает недобрым словом не только тот день, когда был сбит в бою, но и тех начальников, которые направили его к нам. Думает, наверно: прислали девчонками командовать. Да и то сказать — на вид мы не очень-то воинственно выглядели… хотя и на своем счету имеем несколько сот загубленных вражеских душ да сколько техники!

— Воюем неплохо и нас хорошо знают, — вмешалась в разговор Маруся Левченко, командир звена, стройная девушка с погонами старшего лейтенанта. — Какого-нибудь не пришлют. Видели, сколько у него орденских ленточек? Значит, стоящий человек, — решительно заявила Левченко, как бы подводя итог мнениям фронтовых подруг о новом командире.

Скоро девушки вышли из комнаты. Одна только Таня Родионова осталась молча сидеть у стола. Подруги давно знали ее склонность поразмыслить наедине и обычно не мешали этому. А лист почтовой бумаги, очевидно предназначенный для письма, обеспечивал ей полную неприкосновенность. Но карандаш так и не прикоснулся к бумаге. Куда посылать письмо? На этот вопрос никто не может ответить: ни подруги, ни штабы различных полевых почт. Ей неизвестно ничего о Николае: где он, какой он теперь, жив ли. Они успели обменяться только несколькими письмами, потом связи не стало. Таня верила в счастливый случай и ждала, надеясь в душе на то, что Астахову легче ее найти: девушек-добровольцев, бывших спортсменок аэроклубов, не так уж много; они собраны в отдельные полки, о работе которых знает армия.

Как много осталось нерассказанного за все эти годы! Даже трудно представить себе, что когда-нибудь можно будет все рассказать любимому человеку. Вот теперь их самолеты все чаще используются для связи и по другим заданиям без взрывов бомб и пулеметного треска. Нет надобности этому «аэроклубу» решать сложные боевые задачи, когда грозные «илы», «яки», «туполевы» застилают все небо днем и ночью. А ведь был 1942 год, когда Гитлер награждал железным крестом за каждый сбитый У-2! Ведь именно их немцы называли «летучей смертью»! Да, многое изменилось в ходе военных лет. Иногда Тане казалось, что она позабыла лицо Николая, не может его мысленно представить себе. Это грустное чувство владело ею и сейчас. Она попыталась, как делала и раньше, припомнив, нарисовать лицо Николая на бумаге, его губы, вздрогнувшие от улыбки. Нет, это совсем не те губы. Пожалуй, в их сомкнутых линиях ощущается скорбь и усталость. И глаза получились совсем не те: без мальчишеского лукавого света. Потом под ее рукой круглое лицо неожиданно удлинилось, суровые тени легли на него и сделали щеки впалыми, глаза смотрели с какой-то упорной силой из-под приспущенных век, и Таня растерялась, поняв, что она нарисовала лицо капитана Фомина. Она скомкала и изорвала листок. «Николай, Коля». Может быть, и он теперь стал таким?.. И Фомин ведь был другим в аэроклубе. Что ж, если у Николая теперь такое лицо, сильное, но усталое, она будет любить его еще больше. На этом мужественном лице словно запечатлелась трудная повесть войны… И все-таки письмо решительно не получается. Да и некуда писать. Пожалуй, надо идти к подругам.

На земле девушки удивительно быстро приспосабливались к фронтовым условиям, превращая свои землянки в неожиданно уютные комнатки с занавесками, накидушками и туалетными столиками.

Бегство немецких «завоевателей» было настолько быстрым, что девушки в брошенных домах находили обстановку, которая позволяла со всеми удобствами отдыхать. Но Зина часто увлекала подруг на аэродром, к самолетам, проклиная и немцев, и их кровати с мягкими перинами, уверяя, что от этих перин пахнет потом.

Здесь, на аэродроме, их и застала Таня. Дул холодный ветер. Временами он забирался под моторные чехлы и стучал ими о сталь цилиндров. Ночь обещала быть ясной и пронизывающе холодной.

— Подумать только, у нас на Смоленщине еще снежок хрустит под ногами, а здесь дрянь какая-то. И вроде есть снег, и нет его. — Зина недовольно нахмурила темные брови и прижалась к подругам.

— Никогда не согласилась бы здесь жить. Вот прилетим в свои города и начнем устраиваться. — Нина Коробова вздохнула и мечтательно продолжала: — С чего начнем? Во-первых…

— Замуж выйдем, — прозвенел чей-то голос.

— Кто как сумеет, — невозмутимо продолжала Нина. — Во-первых, оденемся в светлые платья с воланчиками; во-вторых…

— Детишками обзаведемся, — перебил тот же насмешливый голос.

— Да брось, Вера. Это мы всегда успеем. А как ребята очерствели…

— А ведь и правда, девушки. Помните, мы перегоняли самолеты. На Кузнецком аэродроме встретила я своего штурмовика. Думала, он упадет от радости, а он посмотрел на меня каким-то тоскливым взглядом, поцеловал и говорит: «Спешу, Веруся, на фронт. После войны наверстаем все». А теперь затерялся где-то… — Вера Слуцкова грустно улыбнулась. Легкая тень прошла по ее лицу.

— А вы меньше думайте о своих благоверных, — наставительно проговорила Нина, — на своей земле что-то вы не говорили так часто об этом.

— Там другое дело: земля веселила — своя ведь.

В стороне от аэродрома прошли на малой высоте штурмовики. Они промчались с металлическим гулом, и девушкам показалось, будто всколыхнулся воздух. Этот звук вдруг слился с грозным пением тяжелых бомбардировщиков, идущих на Запад. Земля наполнилась радостным гулом, и небо, казавшееся до этого пустынным и равнодушным, стало живым и близким. Девушки попрыгали с мест и прислушались.

— С утра шли свежие войска и танки. А теперь авиация. Через несколько часов услышим снова: «Говорит Москва». Красота какая, подружки!

— Эх, как увижу эту картину, страшно хочется лететь туда, за линию фронта.

— Теперь жди приказа. У нас всегда так: к концу операции добивать летаем. А в общем здорово! Довоевались фрицы.

— Сегодня последовательно произведем три вылета, — сказал капитан Фомин. — Самолеты пойдут с получасовым интервалом. Общая задача: разведка с применением бомб и бомбардировка железнодорожной станции, через которую немцы возят боеприпасы к фронту. Конкретные задания — на командном пункте. Я лечу в качестве штурмана на самолете лейтенанта Родионовой. Вопросы есть?

Ночь. Мглистое небо. Где-то далеко внизу земля, тоже закрытая мглой. И только с трудом различимый горизонт да ровный привычный шум мотора дают возможность ощущать полет. Синеватые живые огоньки вспыхивают в патрубках мотора.