— Витька! Дорогой! — кричал Астахов. — Парашют, парашют скорее!

Белый купол парашюта оторвался от горящего самолета далеко внизу. Дышать Астахову стало легче. Крутой спиралью он повел самолет вверх.

Внизу горели еще два самолета. Чьи? Раздалась беспорядочная серия бомбовых взрывов; бомбардировщики уходили, бесцельно сбросив груз.

К хвосту последнего «юнкерса» вплотную подошел советский истребитель, и широкие черные крылья бомбардировщика вяло качнулись. От его хвоста полетели крупные клочья обшивки, и, секунду спустя, он начал падать вместе с истребителем.

«Таран», — молнией пронеслось в голове Астахова. Одновременно он ощутил тупую боль в плече. Резко развернувшись, он увернулся от следующей очереди вражеского истребителя, и тот, не повторяя атаки, ушел на запад.

Астахов осмотрелся. Кто уцелел из наших? Сколько сбито? Одно ясно: задание выполнено, до цели бомбардировщики не дошли. Кругом чисто. Далеко впереди, курсом на свой аэродром, летели три «яка». И только тут Астахов вспомнил про Куракина. Где он? Мотор несколько раз фыркнул. Снижаясь, Астахов также взял курс на свой аэродром. Внизу на снежном поле виднелся, казалось, невредимый «як». Рядом остатки разбитого «юнкерса». Отметив на карте место, Астахов продолжал полет. К нему в хвост кто-то пристроился. С удивлением он узнал самолет Куракина. Это вызвало какое-то неприятное чувство. Плечо болело, но сознание работало хорошо, — очевидно, рана пустяковая, — обрадовался Николай.

С перевязанным плечом Астахов просидел на командном пункте до полуночи. Мысль о товарищах мучила его сильнее, чем боль. На аэродром из восьми самолетов возвратились пять. Не было Губина, Корнеева и Мурашкина.

Ночью сообщили, что Губин, таранивший самолет, удачно приземлился в поле и прибудет на следующий день. Мурашкин сгорел вместе с самолетом. Корнеев спасся на парашюте и находится на пути в часть.

Губин прилетел на связном самолете днем. От командира он пошел к летчикам эскадрильи. Еще никто не видел его таким. Он как-то сразу похудел, губы были плотно сжаты, глаза сверкали яростью.

— Где Корнеев? — Губин посмотрел на Астахова.

— Жив, товарищ старший лейтенант, скоро приедет. Он добрался до наших артиллеристов. Его скоро доставят на машине.

Губин нагнулся к Астахову и прошептал:

— А Куракина видел?

— После боя пристроился.

— В бою его не было, — с трудом выдохнул Губин, — никто его не видел. А наши саперы видели, они в поле работали. Знаешь, что мне сказали? Когда мы дрались, какой-то истребитель, наш советский истребитель… Ты понимаешь?! Летал бреющим и стрелял в лес.

Губин вынул пистолет, проверил обойму и положил его обратно в кобуру.

Астахов не думал, что можно бояться человека, которого любишь. Сейчас он испугался Губина. Он испугался и еще чего-то, что должно произойти. Не трудно было понять ему состояние командира. Мог бы он сам убить Куракина? В эту минуту — да! Астахов с трудом владел собой. Это была не только злоба, а что-то большее… Из-за какой-то сволочи могут умереть честные люди, которые только что были готовы совершенно сознательно отдать жизнь за Родину. Вряд ли Губин рассчитывал жить, когда врезался своим мотором в хвост бомбардировщика… Почему же Степан, еще не начав как следует жить, оказался больше чем негодяем?..

Астахов пришел в общежитие, глянул на койку, где лежал Куракин.

Спал тот или только притворялся, что спал, но он не шевельнулся.

…Куракин, спотыкаясь, бежал по лесу. Где-то в пути он потерял шапку, мокрые волосы липли к глазам. Бессознательно он отбрасывал их назад и продолжал бежать, чувствуя глухие и неровные удары сердца.

Зачем он бежит? Он помнит, как встал с койки, как медленно, стараясь сохранить спокойствие, вышел из комнаты. Если бы Губин раньше не вышел куда-то, он, может быть, и остался бы на своем месте; и если бы не глаза летчиков…

Что делать? Его скоро начнут искать. Найдут. А тогда что? Ревтрибунал? Расстрел? Да нет… Летчики готовы сами убить его, и они могут сделать так. Это он видел по их глазам. «Боже мой, почему я не признался во всем раньше? Рассказал бы все… оставил бы комсомольский билет, а там куда-нибудь… Нет, не могу».

Пробудилась обида на отца: «Почему не помог уйти в тыл?» Степан писал об этом, просил… ведь раньше отец всегда выполнял его желания…

Сколько времени — он не знал. Стало темно. Значит, в пути не меньше трех часов. Дважды он натыкался на расположение воинских частей и дважды уходил стороной.

Что же ему делать теперь?.. Как быть?.. И он принял решение выйти на дорогу и на попутной машине добраться до любого города, а там будь, что будет. Выйдя на открытую маленькую поляну, он в темноте заметил две фигуры, мелькнувшие между деревьями. Сначала он подумал, что это патрули или разведка, но, услышав окрик «Хальт!», остановился, как вкопанный, задрожав от внезапной мысли: «Немецкие лазутчики». Дикая, отчаянная решимость, как налетевшая буря, всколыхнула душу, и он схватился за кобуру. Кобура была пуста. Он не взял пистолета с собой или потерял его по дороге. Прятаться было поздно.

Два немецких солдата, прикрываясь деревьями, вплотную подошли к нему. Он их не видел, но чувствовал рядом. Плен? А кто поверит, что это плен, а не перебежка? Какую-то секунду он хотел драться, хотя бы зубами, но темнота и страх парализовали его.

«Уйти, уйти от немцев во что бы то ни стало». Он круто повернулся и хотел бежать, но наткнулся на немца, который в темноте незаметно подошел сзади. Собрав всю силу, он резко двумя руками ударил в грудь солдата и побежал.

Страшная боль на долю секунды успела дойди до сознания. Выстрела он не слышал.

Вечером следующего дня командир взвода разведчиков сообщил в часть, что убитого Куракина разведчики нашли в лесу.

— Чем жить так, как он жил, лучше умереть от любой пули, — громко сказал Губин, глядя на помрачневших летчиков.