8

Губин давно научился среди вздыбленной земли, прикрытой густым расползающимся дымом, находить позиции своих войск, но сегодня это оказалось невозможным: внизу бушевал артиллерийский огонь. Где-то в ожидании конца артподготовки притаились, готовые к прыжку, танки. Людей не видно. Темно-серый дым и пепел прикрыли землю.

Там, на земле, двое суток крупные соединения Советской Армии не могут сломить упорное сопротивление врага, защищенного броней. Сегодня, на третьи сутки, в этот час, в эти минуты сотни тонн металла обрушились на последний укрепленный район на подступах к столице Германии.

«Ни одна бомба не должна помешать наступлению танков. В прорыв хлынет пехота… ее прикроет другой полк истребителей. Поймите, ни одна бомба…» Вспомнив последние слова командующего, Губин подумал не столько о содержании этих слов, сколько о тоне, каким они были сказаны: необычно суровом, требовательном. Это был приказ, который должен быть выполнен любой ценой.

В воздухе все летчики полка. Передовая эскадрилья с Губиным во главе шла вдоль линии фронта, другая (ее вел Астахов) — за ним. Группа Широкова прикрывала обе эскадрильи сверху. Когда артиллерия перенесла огонь в глубину немецкой обороны и на земле зашевелились сотни танков, Губин развернул истребители, повиснув над железобетонными сооружениями немцев на высоте трех тысяч метров. Он не сомневался, что бомбардировщики противника будут пытаться пройти сквозь заслон истребителей, чтобы сорвать наступление. До сих пор им этого сделать не удавалось. «Неужели и сейчас немцы не изменят тактики? — думал Губин. — Не может быть. Это на них не похоже. На этот участок они бросят все, что могут из авиации, как бросили против наших войск все на земле. Об этом предупреждал командующий». Губин пристально смотрел на запад: оттуда должен появиться враг. Усилился зенитный огонь. Разрывы появились кругом, образуя светлые вспышки, похожие на облачка. Губин маневрировал полком, пытаясь уйти из-под обстрела, который усиливался с каждой минутой. Он с надеждой посматривал на горизонт. При появлении своих самолетов, немцы обычно обрывали зенитный огонь. Во всяком случае лучше воздушный бой, чем эти проклятые рвущиеся снаряды, которые могут «вмазать» в брюхо самолета, и он запылает, как факел. Голос в шлемофоне, настойчивый и резкий, заставил Губина последний раз глянуть на землю, где уже началась кровопролитная битва. «Держитесь, танкисты, и мы начинаем». С северо-западной стороны двумя эшелонами, быстро увеличиваясь в размерах, приближалось около двадцати вражеских бомбардировщиков. Хотя истребителей прикрытия и не было видно с ними, Губин знал: они где-то за перистой облачностью выбирают момент для удара. Губин передает по радио на землю:

— Противника вижу. Начинаю бой!

…Пара «фоккеров» прорезала вдруг небо, упав, как и предполагал Губин, откуда-то сверху. За ними еще несколько пар. На секунду оторвавшись от прицела, Губин вскинул голову: группа Широкова завертелась в сумасшедшей карусели с истребителями противника. Он вновь припал к прицелу.

Предохранительные защелки откинулись с гашеток, пальцы легли на кнопки пушек, готовые нажать их, как только широкие крылья врага вместятся в кольцо прицела. Дальше события развернулись с быстротой, которую трудно определить земным временем. Такая скоротечность боя может быть только в воздухе, когда суммарные скорости своих и вражеских самолетов превышают тысячу километров в час. Фашистский бомбардировщик на одну секунду появился в прицеле Губина, и десяток снарядов прошил его. Тяжелый самолет перевалился на нос, упал на крыло и, сопровождаемый языком яркого пламени, рухнул вниз… Выходя из атаки, Губин успел заметить еще двух падающих «юнкерсов». Строй бомбовозов нарушился, первая атака удалась. Немецкие истребители не могли помешать ей: там вверху эскадрилья Широкова сковала их боем. Летчики услышали взволнованные слова командира:

— Молодцы, широковцы! Не пускайте «фоккеров», мы атакуем еще.

И тут же в ответ:

— Вас поняли. Не пустим!

Секунду телефоны молчали, а затем снова слова команды и возбужденные голоса летчиков Широкова:

— Пара ушла вниз. Догоним. Бей эту сволочь!

— Одиннадцатый, сзади противник, берегись!

— Прикрой, атакую!

Губин не пытался понять, кто говорит, да и незачем: он сам готов был каждую очередь из пушек сопровождать острым словом. В бою он преображался, чувствуя помолодевшее крепкое тело с натренированными мускулами и душу, полную азарта и ненависти… Еще атака. «Поспешили», — раздраженно думал Губин. Его напарник справа попал под перекрестный огонь двух бомбардировщиков и мгновенно загорелся.

— Выходи из боя вниз. Парашют!

Снаряд ударил по капоту и его истребителя, зацепил стекло фонаря. Губин инстинктивно пригнулся, но в следующую секунду уже стрелял сам. «Посмотрим, сколько вас останется после следующей», — выходя из атаки вверх, подумал он зло.

Голос командира эскадрильи Астахова прозвучал резко, почти испуганно:

— С юга противник!

Почему с юга? Губин впился глазами в небо на юге и в первую секунду не мог поверить своим глазам. Несколько звеньев тяжелых бомбардировщиков врага шли к району боевых действий с юга. Он мгновенно сообразил: налет «звездный». Второй полк наших истребителей должен быть направлен на северо-западную часть, откуда предполагалась новая волна бомбардировщиков. Очевидно, немецкие летчики знали это и пошли другим маршрутом. Наводчики на командном пункте «проворонили» их маневр… Так оно и есть — с земли команда ему, Губину:

— С юга крупная группа противника. Атаковать! Второй полк будет через пять минут.

Пять минут! Этого времени хватит бомбардировщикам, чтобы дойти до цели и сбросить бомбы. Хватит, если их не задержать. Губин огляделся: эскадрилья Широкова завязала бой еще с одной группой истребителей. Летчики Астахова вышли из атаки и готовятся к новой… Атакованные бомбардировщики продолжают полет с запада. Около двух десятков — с юга. Более критического положения он не помнил. Решение пришло мгновенно: он останется здесь, Астахова — туда, на юг. Слишком много врага в небе. Удержать две эскадрильи в кулаке нельзя.

— Двенадцатый, не допустить, идти наперехват… разгоню этих — помогу!

Двенадцатый — Астахов. Может быть, его эскадрилья сдержит движение фашистских бомбардировщиков, которые пока еще были дальше от района боев на земле, чем упрямо идущие с запада «юнкерсы» первой группы.

Астахов развернул эскадрилью на юг. «Трудно будет… ничего, выдержишь», — только и успел подумать Губин, как снова атака. Еще очередь из всех пушек всех истребителей; еще несколько тяжело нагруженных машин шарахнулись в сторону и задымили. Сквозь гул моторов пробивался пулеметный треск. Самолеты на ураганных скоростях мелькали перед глазами…

Астахов вел свою эскадрилью наперехват нового противника. Секунда, еще одна… и в воздухе засверкали огненные хвосты трассирующих пуль. Астахов на всю жизнь запомнил этот миг, не секунду, а миг: слева сверху два истребителя неслись навстречу друг другу — один свой, другой «фоккер» Светлые нити снарядов как бы соединили их. Истребители успели увернуться от удара в лоб, но, подожженные снарядами, взорвались.

— Прощай, друг.

Всей группой истребители, ведомые Астаховым, врезались в строй бомбардировщиков, расстреливая их с предельно близких дистанций. Три грузные машины, летящие в голове колонны, начали покачиваться… Два истребителя задымили, перевернулись на спину и скрылись внизу. Выходя из атаки с разбитой приборной доской и с сорванным кабинным стеклом, Астахов, с трудом сдерживая волнение, командовал:

— Деремся парами, выбирайте цели самостоятельно…

Еще атака!

И снова он бросил самолет на крайний бомбардировщик, пулеметы которого захлебывались огнем. «Юнкерсы» на полных оборотах со снижением продолжали полет к цели.

Как много их… часть пройдет, не удержишь. Виктор Корнеев со своим напарником Костиным подожгли еще два бомбардировщика. Астахов, оставшись без ведомого, сбил третьего; двух летчиков его звена сбили в первой же атаке стрелки бомбардировщиков. Последнее звено его эскадрильи атаковало «юнкерсов», идущих сзади. Больше половины бомбардировщиков продолжали полет. Через две-три минуты они будут над целью. Чтобы удержать их, сил слишком мало. Астахов слышит по радио: «Широков выдыхается». Его летчики рассыпались по всему небу, не подпуская «фоккеров» к атакующим истребителям. Губин продолжал бой у самой линии фронта. Ему было не легче: с западной стороны подошла еще группа «хейнкелей». Астахов мог рассчитывать только на себя. Снаряды кончаются. Третий раз Астахов ведет своих истребителей в атаку. По радио сообщают: новый полк своих истребителей на подходе. Где же они? Еще две минуты — и все будет кончено, немецкие бомбы полетят на наших танкистов. Там тысячи людей, они видят, они верят… «Ни одна бомба, слышите, истребители, ни одна…»

Астахов не помнил, чтобы мысли его работали когда-нибудь с такой быстротой. Эх, были бы снаряды! Но их нет. У ведомых, кажется, — тоже. Если он не мог видеть всего, что делается в небе, то знал: обстановка крайне тяжелая. Раздумывать было бесполезно и некогда. Виктор с Костиным — рядом. Второе звено продолжает атаку прорвавшихся бомбардировщиков. Очередей из пушек не слышно — значит, атаки у них демонстративные. Астахов поспешно передает Губину:

— Снарядов нет. Идем на таран!

Ответ Губина рассеял сомнения:

— Бить по хвосту винтами. Не пустить! После удара — прыгать.

Голос его злой и решительный. Астахов узнавал этот голос из тысячи других. Он никогда бы не осмелился и подумать не выполнить то, что сказано его командиром. Верил ли он сам в возможность спасения на парашюте? Вряд ли он будет полезен. Только теперь, в эти секунды, Астахов понял, как умирают, не думая о смерти, не боясь ее. Не отступать, не менять решения, иначе можно смалодушничать. В сознании только одна горькая мысль: собственная гибель не спасет десятки людей там, внизу. Его, истребителей осталось шесть, — бомбардировщиков более десятка. Вот они идут ниже, темные, зловещие, продолжая огрызаться пулеметным огнем. Бомболюки уже готовы выбросить из своих гнезд десятки бомб.