Глава XXII
— Разрешите узнать, не приходил ли сюда Сэгава-кун?
С этими словами на квартиру к Кэйносину зашёл Гинноскэ. По-дружески заботливый Гинноскэ, обеспокоенный всем случившимся, отправился разыскивать Усимацу.
Осио выбежала к нему.
— Сэгава-сан? Он только что ушёл.
— Только что? — Гинноскэ взглянул на Осио. — А куда он пошёл, вы не знаете?
— Хорошенько не знаю… — Осио запнулась. — Я слышала, что из Токио приехала супруга Иноко-сана. Вероятно, туда… Должно быть, он пошёл в гостиницу к Итимуре-сану. Сэгава-сан что-то такое говорил.
— К Итимуре-сану? Ну, это хорошо! — Гинноскэ перевёл дух. — А я ужасно беспокоился, зашёл узнать в Рэнгэдзи, а там сказали, что Сэгава-кун ещё не вернулся из Школы. Пошёл в гостиницу к Итимуре-сану, оказалось, и там его нет. Ну, думаю, не у вас ли он, случаем, и вот пришёл. — Гинноскэ задумался. — Значит, он был у вас…
— По-видимому, вы разминулись, — Осио слегка покраснела. — Не зайдёте ли? Хоть у нас так убого…
Гинноскэ вошёл за Осио в комнату и подсел к очагу.
На покрасневших припухших щеках Осио всё ещё были видны следы слёз. По одному выражению её лица Гинноскэ понял, о чём говорил Усимацу, прощаясь с ней. Судя по тому, как он вёл себя в школе, как каялся на коленях… наверняка его друг затеял что-то отчаянное. Что творится у него в душе? Несчастный! Гинноскэ хотелось хоть чем-нибудь помочь Усимацу, об этом он и собирался поговорить с Осио. Но сперва он стал расспрашивать девушку о ней самой. Оказавшись в таком бедственном и печальном положении, Осио сразу же почувствовала, что Гинноскэ можно довериться. К тому же она хорошо знала, что он и Усимацу — задушевные друзья. Она с тёплым чувством думала, что вот он-то поймёт, каково ей теперь, и с участием её выслушает. Когда же Гинноскэ спросил, почему она вернулась к отцу, сердце её дрогнуло. Всё, что произошло, пока она не решилась бежать из храма… она не могла об этом вспомнить без слёз… Осио даже не знала, с чего начать. Чувствительная, как все девушки, смущённая всей убогостью обстановки, этими закопчёнными стенами, она рассказала, то подкладывая хворост в огонь, то поправляя кимоно. По словам Осио, она решилась уйти из храма после того, как выплакала все свои слёзы. Ведь отец ей твёрдо сказал: «Пусть даже настоятель и не ведёт себя, как положено отцу, но ты всегда должна помнить, что тебя в храме воспитали. Раз ты стала дочерью Рэнгэдзи, ты ни в коем случае не должна возвращаться домой, как бы трудно тебе ни приходилось». Поэтому Осио, покинув храм, долго блуждала впотьмах, не зная, куда ей идти. Бредя вот так, словно в страшном сне, она вдруг наткнулась на человека, распростёршегося на снегу. Присмотрелась и увидела, что этот пьяный — её отец. Она испугалась, не замёрз ли он? Остановила как раз проходившего мимо Отосаку, и они вместе кое-как дотащили его домой. Натолкнись Осио на него немного позже, отец бы замёрз. С тех пор он слёг. По словам врача, состояние отца тяжёлое. Надежды на выздоровление почти нет.
Этого мало. Несчастья поджидали девушку и под этой кровлей: ни мачехи, ни сводных братьев и сестёр она здесь не застала. Оказалось, что накануне произошла жестокая супружеская ссора, мачеха корила Осио, ругала отца за пьянство и со слезами кричала, что дальше так жить нельзя. Взяв с собой трёх младших детей, она в отсутствие отца ушла, по-видимому, к своим родным в Симо-Такаи. Она увела из родных детей Сусуму, Осаку и Томэкити, а дома оставила Осуэ. Раз она оставила сравнительно тихую Осуэ, а взяла с собой беспокойную Осаку, значит, она всё же думала о том, что будет после её ухода. Соседка рассказала, что мачеха ушла с младшим ребёнком за спиной, ведя за руку Осаку. Сусуму вёл какой-то незнакомый мужчина, всё время оглядываясь назад.
Помогает им в беде один Отосаку: каждый день приходит с женой, приносит им всё необходимое, ухаживает за старым хозяином. Осуэ он даже взял на своё попечение и увёл к себе домой. Так из рассказа Осио возникла картина жизни семьи Кэйносина, распавшейся из-за нищеты.
— Выходит, теперь вас трое: отец, вы и Сёго-сан? — сочувственно заметил Гинноскэ.
— Да. — Осио со слезами на глазах поправила упавшую на висок прядь волос.
Они заговорили об Усимацу. Чувствуя, как сердечно относится Гинноскэ к товарищу, Осио не стала от него таиться. Она рассказала, как испугал её вид Усимацу. Бледный, а в глазах столько горя, что он даже не в силах был высказать всё, что его переполняет. Волнение душило его, и слова прощания были отрывисты. Низко склонившись перед ней, он мужественно признался в своём происхождении и сказал, что если она будет так добра и не забудет его, то пусть думает о нём, как о преступнике перед обществом.
— У него был такой вид, что сердце сжималось от жалости, — добавила Осио. — Но только я решилась его расспросить обо всём, как Сэгава-сан надел шляпу и ушёл… а я так потом плакала…
— Вот как, — вздохнул Гинноскэ. — Да, я себе так всё и представлял. Как вы были поражены, когда услышали о происхождении Сэгавы-сана, нетрудно догадаться.
— Нет! — твёрдо сказала Осио.
— О! — Гинноскэ раскрыл глаза от удивления.
— Я уже знала… Кацуно-сан где-то об этом уже слышал и рассказал мне.
Её слова поразили Гинноскэ. Чего ради Бумпэй сообщил об этом Осио?
— Ну и болтун этот человек! Прямо сладу с ним нет, — проворчал он про себя. Потом, как будто что-то вспомнив, спросил: — А что, разве Кацуно-кун часто бывал у вас в Рэнгэдзи?
— Да, матушка в Рэнгэдзи любит поговорить. Она уверяет, что с мужчинами разговаривать как-то проще, поэтому Кацуно-кун и бывал часто у нас.
— И он вам рассказывал такие вещи? — попробовал выяснить Гинноскэ.
— О, он удивительные вещи рассказывал, — замялась Осио.
— Удивительные вещи?
— Что у него такие-то и такие-то родственники, что он скоро сделает карьеру…
— Карьеру сделает? — Гинноскэ насмешливо улыбнулся. — Вот что…
— А потом ещё… — начала задумчиво Осио, — о Сэгаве-сане. Он отзывался о нём ужасно нехорошо. Вот тогда я и узнала об этом.
— А, вот как, вот каким образом вы это услышали. — Гинноскэ пристально посмотрел на Осио. Потом совсем другим тоном сказал: — Глупости болтает этот человек.
— Я тоже так думала. Уж слишком ужасные вещи он говорил. Ведь это же не просто злословие! Поэтому-то мне и было так горько, так горько…
— Значит, вы тоже жалеете Сэгаву-куна?
— А как же иначе?.. Пусть он и «синхэймин» или ещё что, но разве серьёзный человек не лучше человека, который только болтает языком? — невольно вырвалось у Осио, но она тут же, как обычно, потупилась и, опустив глаза, стала смотреть на свои нежные девичьи руки.
Гинноскэ вздохнул.
— Почему всё на свете бывает не так, как мы хотим! Когда я думаю о Сэгаве-куне, мне, право, хочется плакать. В самом деле! Ведь только из-за того, что он не такого, как мы с вами, происхождения, он должен отказаться от своей профессии, лишиться заслуженной репутации… Ну разве это не верх жестокости?
— Но ведь Сэгава-сан мог не знать, какого происхождения его отец и мать, — сказала Осио с заблестевшими от слёз глазами.
— Да, конечно… он этого не знал. Когда я слушаю вас, у меня появляется какая-то уверенность. Я думал, что… Что, когда вы узнаете о его происхождении, вы вряд ли будете к нему относиться, как к прежнему Сэгаве-куну.
— Почему?
— Да ведь обычно так бывает.
— У других, может быть, а у меня не так.
— Правда? Вы, действительно, так думаете?
— Но что же теперь делать? Мне хочется серьёзно с вами посоветоваться.
— Поэтому я и спрашиваю вас об этом.
— О чём «об этом»? — переспросила Осио и посмотрела на него так, как будто проникла в его мысли. Она вся зарделась.
Из задней комнаты послышался глухой кашель.
Осио насторожилась и озабоченно прислушалась, потом, извинившись, вышла.
Гинноскэ остался один и, глядя на пламя очага, задумался об Осио, которая, несмотря на юность, даже в таких тяжёлых обстоятельствах не сгибалась и не падала духом. Женщины севера Синано, закалённые работой в суровом климате, все отличаются твёрдым, деятельным характером. Их умение переносить страдания можно назвать врождённым. Такой была и Осио. При всей её неясности в этой девушке была какая-то удивительная стойкость. Размышляя об этом, Гинноскэ то и дело возвращался к мысли о Кацуно. Вскоре Осио снова вышла к нему.
— Ну, как отец? — с глубоким сочувствием спросил Гинноскэ.
— Особых перемен нет, — поникнув, ответила Осио, — сегодня он ничего не хочет есть, съел только немножко каши… с утра всё спит. Почему он так много спит?
— Да… это должно тревожить!
— Он вряд ли долго протянет! — вздохнула Осио. — Сэгава-сан делал для него так много хорошего. Но доктор говорит, что мало надежды.
Сказав это, она по привычке поправила прядь волос на висках.
При мысли о судьбе Осио Гинноскэ стало грустно.
— Как по-разному складывается жизнь людей! — сказал он. — Есть люди, которые вырастают в родной семье и живут весь век, не зная горестей. А есть такие, которым, как вам, с детских лет приходится трудно, которых всё время треплют жизненные бури, но которые при этом закаляют свой характер. Вот и вы как будто родились, чтобы страдать и бороться, и родились при этом женщиной! Такие люди такими и останутся; я думаю, что если у них есть не ведомые другим печальные дни, зато есть и не ведомые другим радостные дни.
— Радостные дни? — повторила Осио, грустно улыбаясь. — Не знаю, будут ли у меня они.
— Конечно, будут, — уверенно сказал Гинноскэ.
— О, если вспомнить, какой была до сих пор моя жизнь, не похоже, что такие дни настанут. Подумайте… ведь если бы я не жила в Рэнгэдзи, моей тамошней матушке и в голову не пришли бы мысли о разводе.
И до того, как уйти, оставить её, если бы вы знали, как я…
— Я всё понимаю. Понимаю и сочувствую.
— Я теперь всё равно что мёртвая. И только потому, что знаю, как ко мне относятся другие, я и нахожу в этом силу… и вот живу…