— Как, из пушки? — ахнул я.

— Ну, молодцы ребята, — почему-то радостно заерзал наш сосед. («Нет, полковник он», — решил я окончательно.)

— Да, пушка, конечно, пушка, — упрямо настаивала женщина. Но, видя наши недоверчивые лица, начала сомневаться:

— А может быть, это не пушка, а этот, как его там… пулемет?

Все засмеялись.

Ингушка закивала:

— Да, у них оружия много, пистолеты почти у всех.

— И автоматы, — добавила русская.

Ингушка выглядела почему-то необычайно довольной.

— Он, — сказала она, имея в виду бандита, — как Зелим-хан…[435].

— Вот она говорит, — снова вступила в разговор дама, кивая в сторону ингушки, — что потребуется десять лет, чтобы их перевоспитать.

— Десять, — повторил я, — а может быть, пятьдесят?

— Русских тоже надо воспитывать, — мрачно сказал наш сосед. — Сколько среди них лодырей, пьяниц. А потом, почему бы не дать всем жить так, как они хотят, как они привыкли, согласно их традициям?

Тут наш разговор перешел на обычаи и традиции. Начались новые рассказы об обычаях захоронения мертвых у чеченцев и ингушей. Я спросил ингушку, существуют ли еще тейповые обычаи, тайный мусульманский суд и прочее. Та ответила утвердительно.

— Мой знакомый, — вмешалась наша главная рассказчица, — долгие годы собирал материалы о сектах и сектантах в Чечено-Ингушетии. Как будто бы для диссертации. И даже присутствовал при их обрядах. Так он установил, что у нас существует 150 сект.

— А вы говорите десять лет на перевоспитание, — напомнил я, обращаясь к ингушке. Она как-то загадочно усмехнулась.

И тут разговор неожиданно перешел на воспитание молодежи и на взятки. Я признал, что в Москве, нашей столице, взятки тоже берут. Обе женщины были эти признанием обрадованы: значит, и в Москве не все так гладко…

Поезд медленно и плавно подошел к перрону.

Вот и Москва.

Расстались мы по — дружески.

По дороге домой, думая о том, как по-разному люди воспринимают события, я вспомнил Гете: