В.И. Филькин, исследователь вдумчивый и глубокий, приводит в одной из своих работ несколько примеров торговли землей в колхозах. В 1937 г. в селении Плиево Назрановского района председатель правления колхоза им. Буденного Плиев продал колхозникам и единоличникам 200 га земли. В том же районе председатель правления колхоза «12 лет РККА» Евлоев продал колхозникам и единоличникам 200 га пахотной земли и 200 га сенокосных угодий[117].

В «Очерках…» откровенно признается, что «… личное хозяйство оставалось основным хозяйством горцев»[118].

Одно из объяснений состоит в том, что в руководство колхозов, мол, проникли кулацко-мулльские элементы. В свою очередь их проникновение объясняется серьезными ошибками местных советских органов. Что это за «серьезные ошибки»? Оказывается, они заключались в неправильной оценке структуры Чечено-Ингушского общества, в отрицании существования кулачества среди Чечено-Ингушского населения и как результат такого взгляда сохранение во многих случаях кулацких хозяйств. Не так давно, в 1973 г., на X пленуме Чечено-Ингушского обкома КПСС резко осуждался «внеклассовый подход в оценке исторических явлений, идеализации прошлого…»[119].

Наиболее часто приводимый пример влияния Чечено-Ингушского кулачества следующий: во время коллективизации из плоскостных районов в горы на хутора перекочевало большинство кулаков. В 1938 г. в горах было официально учтено 3000 хуторских хозяйств, которые, как пишут авторы «Очерков…»,"формально состояли в колхозах, а на самом деле владельцы их, пользуясь бесконтрольностью органов власти, самовольно захватили земли, сенокосы, пастбища в лесах местного и государственного значения, имели скрытые посевы и содержали большое количество скота»[120] В. И. Филькин добавляет к этому, что на хуторах часто скрывались бандитские группы[121].

Другое объяснение заключается в том, что руководящие кадры многих колхозов и сельских советов «были засорены классово-враждебным элементом…»[122]. Из 23 колхозов Ачхой-Мартановского района в 14 председателями были кулаки, торговцы, их сыновья[123].

В конце 50-х и в начале 60-х годов к числу причин, создавших в Чечено-Ингушетии довольно сложную ситуацию, относили также слабость партийной организации в репрессии конца 30-х годов. Первое объяснение сохраняется в урезанном виде до сих пор, что же касается влияния репрессий, то об этом официальная историография упоминает лишь вскользь.

В парторганизации горных районов из 824 коммунистов 50 были элементарно неграмотны, т. е. не знали даже азбуки, 265 не имели начального образования, 275 имели начальное образование и 153 — неполное среднее[124]. В ряде районов парторганизации состояли главным образом из работников районного партийного и советского аппарата и по числу членов не превышали 25 человек. Так, на 1 февраля 1939 г. партийная организация Чеберлоевского района состояла из 25 человек (11 членов и 14 кандидатов), Галанчожская — из 18 человек, Шатоевская — из 23[125].

По В. И. Филькину получается, что в партийном и государственном аппарате немало было корыстолюбцев и карьеристов, т. е. наименее надежных элементов в сложной и опасной ситуации. В ряде районных отделов НКВД, по утверждению В. И. Филькина, оказались «случайные люди». Другие же сотрудники НКВД, даже «многие», как о том свидетельствует решение Чечено-Ингушского обкома партии, «недооценивали силы антисоветских элементов и вред их подрывной работы против мероприятий советской власти». В решении также указывалось, что неправильная оценка классовой борьбы в деревне вела к применению главным образом «пассивных методов» в борьбе с «бандитизмом, с кулацкими и антисоветскими элементами»[126] Иначе говоря, обком требовал ужесточения методов борьбы.

Но откуда же в партийную организацию проникли корыстолюбцы и карьеристы? Ответ на этот вопрос не сложен. Основной их поток возник после репрессий 1937–1938 годов, когда старые кадры были большей частью изгнаны и уничтожены. В наше время об этом принято говорить скороговоркой, но нет сомнения в том, что грубое администрирование и репрессии являются одной из главных причин той сложной ситуации, которая возникла в Чечено-Ингушетии к началу войны с гитлеровской Германией.

В 1938 г. в Чечено-Ингушетии были сняты все заведующие районными земельными отделами, 14 из 18 директоров МТС, 19 председателей райисполкомов, 22 секретаря райкомов. В 1939 г. снят 21 председатель райисполкомов, 33 заведующих районными земельными отделами. Большинство из них было репрессировано. Репрессиям подверглись и работники областного масштаба[127].

К моменту образования Чечено-Ингушской автономной области (январь 1934 г.) партийная организация насчитывала 11 966 членов и кандидатов партии. После обмена партдокументов было исключено 3500 человек, 1500 убыло в другие области. Осталось в областной партийной организации на 1.IV.1937 г. 6914 членов и кандидатов ВКП (б). В 1937 и в начале 1938 гг. было исключено 822 человека, из них с ярлыком «врагов народа» и «троцкистов» — 280 чел.[128].

Репрессии продолжались и в 1939 г., и в 1940 г., вплоть до самого начала войны. На этот раз производилась чистка в низшем, а также в среднем звене. С марта 1939 г. по март 1940 г. было заменено 129 председателей и 130 секретарей сельсоветов, 19 председателей и 23 секретаря райисполкомов[129].

26 апреля по отчету о деятельности Чечено-Ингушского обкома ВКП (б) было принято решение ЦК ВКП (б). Деятельность обкома подверглась резкой критике[130].

Если принять во внимание тесные тейповые связи, то легко себе представить отношение коренного населения к репрессиям и к власти, которая эти репрессии проводила.

Здесь, где господствовали свои исконные понятия о чести, взаимопомощи, где еще сохранился обычай кровной мести, протест против репрессий принимал обычные патриархальные формы — кровь порождала кровь. Обиженные или их родственники мстили и уходили в горы. Круговая порука, царившая в чечено-ингушском обществе, довольно надежно прикрывала их. В горах создавались вооруженные группы из самых разношерстных элементов и бороться с ними было не такого просто.

С другой стороны, проводились мероприятия для урегулирования аграрных отношений, которые тесно переплетались с отношениями межнациональными. В связи с постановлением майского (1939 г.) пленума ЦК ВКП (б) «О мерах охраны общественных земель от разбазаривания» было выявлено 31 745 хозяйств колхозников, имевших наделы свыше установленной нормы. У них было изъято 8410 га земли. Было проведено также обобществление скота, сельскохозяйственного инвентаря и сбруи, от чего прежде воздерживались. В то же время были приняты решения и о ликвидации уравниловки при оплате труда. Вводилась система дополнительной оплаты за урожайность растений и за повышение продуктивности скота. Но это постановление было издано Совнаркомом и ЦК ВКП (б) буквально накануне войны и не могло уже оказать значительного влияния на положение в ЧИ АССР.

В 1939-41 гг. обескровленная репрессиями партийная организация ЧИ АССР достигла по численности своего состава уровня 1934 года, т. е. значительно выросла. К началу Отечественной войны членов и кандидатов ВКП (б) насчитывалось 11 тысяч[131].

Рассматривая факторы, определявшие положение Чечено-Ингушетии к началу войны, и моральное состояние ее населения, официальная историография решительно подчеркивает как негативный фактор сильное влияние мусульманской религии. Во время коллективизации в Чечении было 2675 мечетей и молитвенных домов, 140 духовных школ, 850 мулл и 38 шейхов находились на содержании духовной паствы[132]. Огромное количество религиозных сект держало под своим влиянием десятки тысяч людей. Мусульманское духовенство, если верить официальной точке зрения, отчаянно боролось против коллективизации и против создания светских школ, ветеринарных и здравоохранительных пунктов, нагнетало вокруг учителей, врачей, ветеринаров атмосферу вражды, подвергало их остракизму. Многие из их жертв не выдерживали морального террора и предпочитали уехать.

В 1937 г. мулла Берсанов в селении Атаги заставил присягнуть на коране значительную группу колхозников, что они не будут работать в колхозах. В селении Валерик Анчхой-Мартановского района секта «Кунта-Хаджи» через председателя колхоза Хасбека Оздемирова принудила колхозников к присяге на коране, «чтобы они всеми мерами вредили колхозному производству»[133]. Возможно, что-то похожее действительно было. Однако причины, побудившие колхозников пойти за муллой, остаются не раскрытыми. Не следует забывать, что большинство сельских мулл было теми же крестьянами. Лишь по пятницам они отправлялись в мечеть, чтобы читать Коран своим односельчанам. Принадлежность к религии в нашей стране считается предосудительной. Но по иронии судьбы, что ли, во многих зарубежных коммунистических партиях членство в них совмещается с верой в Бога. Заяви завтра лидеры коммунистических партий, скажем, Италии и Франции, что после прихода к власти приверженность к религии будет рассматриваться в чисто отрицательном плане, их партии быстро поубавились бы в численности и в силе.

Давно замечено, что репрессивные меры лишь усиливают влияние религии и тягу к ней.

Даже в свете известных нам скупых фактов положение в Чечено-Ингушетии к началу войны представляется необычайно сложным.

Несомненно, что часть коренного населения, особенно в горных районах, была настроена по отношению к советской власти враждебно. Это, однако, не равнозначно тому, что эти люди были настроены дружественно по отношению к гитлеровской армии. Скорее всего они просто хотели бы сохранить свой уклад жизни. Некоторые, возможно, даже мечтали о возврате к легендарным временам до русского завоевания Кавказа. Впрочем, их представление о тех временах было не только романтическим, но далеко недостоверным и одномерным.