Глава 36

Глава 36

Малышка наотрез отказывалась отпускать меня и рыдала, вцепившись ручонками в шею. В тесной каморке дежурного, где нас оставили дожидаться прибытия градоначальника для опознания девочки и следствия по моему делу о хищении ребенка, было душно и воняло подгоревшей едой. Малышка судорожно всхлипывала, и на все уговоры стражников мотала головой, ни в какую не соглашаясь разомкнуть руки. Я лишь молилась, чтобы поскорее нашелся ее дядя, кем бы он ни был, всем сердцем переживая за ребенка.

— Дин, девочка моя! Ты нашлась!

От негромкого голоса, малышка всхлипнула и резко повернулась на звук.

— Нэна! — взвизгнула кроха и скатилась с рук, рванув к невысокой, замотанной пуховой шалью женщине, стоявшей у входа.

Та подхватила девочку, а стражник, пользуясь случаем, быстро толкнул меня на лестницу, ведущую вниз к тюремным казематам. В нос ударил тошнотворный запах гнили и сырости. Меня замутило, и я постаралась дышать ртом. Душа успокоилась за девочку, Дин узнала дядину кухарку и теперь она наконец-то попадет домой. Осталось придумать, как выбраться отсюда и дождаться «Единорога». Оставалась надежда, что Боран, получив живой и невредимой племянницу, не оставит гнить в казематах ее спасительницу.

Спотыкаясь и оступаясь, я старалась спускаться осторожно, чтобы не скатиться с крутых ступеней и не свернуть шею. Стражник зажег факел, подсвечивая себе путь. Мы двинулись по коридору, дрожащий свет факела освещал неровные стены в ржавых потеках и пятнах плесени, где за десятком дверей, заслышав шум шагов и заметив свет, задвигались узники: гремели цепями, проклинали и жаловались на несправедливый приговор и судей. Шепотки, шорохи, стоны, тонкий металлический звон, скрежет железа по камню доносились со всех сторон. Я поежилась, радуясь, что в этом мире нет крыс.

Остановившись напротив последней двери, страж почесал затылок, сомневаясь в правильности поступка, сунул мне факел в руку, досадливо крякнул, открыл запор, подождал пока войду, гулко хлопнул дверью за спиной, лязгнув напоследок щеколдой. Я оглядела каменные потемневшие от времени стены и узкую щель воздуховода под потолком.

— Еда есть? — послышался шепот из угла.

Опустив факел вниз, заметила кучу лохмотьев в углу, та слабо пошевелилась, почувствовав направленный на нее взгляд. В кармане нашелся кусочек вяленого мяса, спрятанный про запас, с последнего пиршества с эльфийкой. Я протянула красноватую жилистую полоску в грязную цепкую детскую лапку, вынырнувшую из гущи мерзко пахнущего рванья. Ручка быстро исчезла, и до меня донеслось причмокивание и довольное урчание.

— Тебя как зовут? — решила познакомиться с обитателем камеры, прикидывая, куда бы лучше пристроить факел.

Глубокая щель в неровной кладке, с щербинами выпавших камней, вполне подошла. Картина вырисовывалась удручающей. Желтоватый свет разогнал тьму в углах каменного сырого мешка, осветив старую кладку с кое-как подмазанными раствором щелями, из которых сочилась влага, оставляя пятна плесени на камне. На высоте двух метров шел ряд массивных колец и крюков, на которых висели толстые ржавые цепи и кандалы. В дальнем углу в полу отхожее место. В ближнем к входу углу с кольца свешивалась цепь и терялась в груде старого тряпья, где обитало ныне пирующее существо.

— Фишка, — из тряпья на меня заинтересованно глянула пара плутоватых глаз. — А еще есть че пожевать?

— Нет. Знала бы, что попаду в тюрьму — запаслась бы, — развела руками, гадая, кто передо мной: мальчик или девочка. — Тебе сколько лет, Фишка?

— Во сколько, — грязные пальчики на растопыренных ладошках сообщили, что ребенок разменял второй десяток. — Я ужо большой. Меня мамка к кожевнику отдала подмастерьем, он дрался и не кормил, и я сбежал. Есть хотелось, я лепешку подобрал, а лотошник меня страже сдал. Вором обозвал. А я отродясь чужого не трогал. Вот сижу, жду приговора.

Мальчик опустил голову и тяжело вздохнул.

— Давно сидишь? — я присела рядом, разглядывая черные давно немытые вихры.

— Давно. Ярлу-то недосуг, он родичку свою ищет, — мальчик вылез из вороха разнокалиберной одежды и прислушался. — Страшно мне. Ярл-то разбираться не станет, подпишет приговор, и отрубят мне руку.

Фишка жалостливо глянул в мою сторону и тоненько всхлипнул. Я протянула руку и погладила мальчишку по спутанным вихрам.

— А вас за что сюда? Богатеев же не сажают, — поинтересовался Фишка, выразительно шмыгнув носом.

— С чего ты решил, что я богатейка? — удивилась, разглядывая рваные полы и прожженные дыры на дубленке.

— Одежка-то потрепана, да только кожа-то отменная. Опять же украшения из серебра на сапожках. Этому меня Орис научил перво-наперво, — ладошка мальчишки любовно прошлась по изгвазданному подолу. — Мне учиться нравилось. Я бы остался. Вот только Орис дерется больно и не кормит почти. А руку потеряю — никому не буду нужен. Нищие чужих не любят — гонят с прикормленных мест… а то и убить могут.

Фишка совсем приуныл и зашмыгал носом сильнее. Я его приобняла, укрывая худенькие плечи и стараясь отвлечь, спросила:

— Фишка, откуда вся эта одежда? — кивнула на гнездо из старых лохмотьев. — Для тебя великовата.

— Так бывших сидельцев, — пожал плечами мальчик, пригревшись у меня под мышкой. — Им ужо нет нужды в одеже-то. Казнили давно.

Я прикусила язык и замолчала, пригревшийся парнишка тихо сопел рядом и думал о своем. Заключенные в других камерах постепенно угомонились, и тишина накрыла подземелье. Где-то едва слышно капала стекающая со стен вода, отмеряя секунды, минуты безысходности. Навеянное тяжелым местом, мне казалось, что сама тюрьма преисполнилась состраданием и плачет по загубленным в ней душам.

Фишка задремал, и я тоже начала клевать носом, как за дверью послышались тяжелые шаги, сопровождаемые гулом разбуженных заключенных. Замок лязгнул, тяжелая дверь отворилась, пропуская дюжего мужика в кожаных штанах и безрукавке. В руке ярко пылал факел, освещая всю колоритную фигуру вошедшего. Рвано выдохнула от страха и сжалась, не ожидая ничего хорошего от посетителя. Мужчина был огромен, напоминая статями троллей из европейских земных сказок. Плечи вошедшего оказались настолько широки, что ему пришлось повернуться боком, чтобы войти в каземат. В них утонула непропорционально маленькая лысая шишковатая голова. Обнаженные руки, бугрящиеся мышцами, в два моих бедра обхватом. Пудовые кулаки сжимали металлический факел, кажущийся горящей зубочисткой. Грудь и предплечья густо усеяны черным, жестким волосом. Костяные пуговицы жилета едва сдерживают напор внушительного живота. Посетитель щурил маленькие глазки, пытаясь разглядеть нас. Заметив меня, он осклабился, открыв щербины желтых зубов и низко прогудел:

— На выход, девка. И шевелись, давай.

Фишка испуганно ойкнул и уцепился в мое предплечье, мотая головой. До меня донесся испуганный шепот:

— Не ходи, Лекса. Это палач. Он любит мучить всех, кто дожидается приговора, не разбирая прав-виноват. Он замучит тебя, а потом скажет, что померла от лихоманки.

Слушая горячечный шепот мальчишки, чувствовала, как худенькие влажные пальцы цепляются за ладонь в слабой попытке удержать. Мужчина, раздосадованный, что приходится ждать, рявкнул, поторапливая:

— Шевелись, отродье шурхово! Или хочешь кулака моего попробовать?

Трясущейся рукой пригладила грязные вихры мальчишки в успокаивающем жесте.

— Все будет хорошо, Фишка, не переживай, — как могла приободрила мальчика, чувствуя, как дрожит голос. — Я скоро вернусь.