Однако борьба только разгоралась, и Михайлов говорил об этом экипажу, то и дело поглядывая на берега карьера, затемневшего уже плешинами сошедшего снега, на дальний лесок и пойму Дона, хорошо видную с палубы судна.

Светило мартовское яркое солнце, с каждым днем все набиравшее силу; оттаявшие черные полосы степи уже курились теплым паром, по Дону шел лед, и огромные грязно-бурые его глыбы, наползая на откосы дамбы, ломались с грохотом, напоминавшим пушечную канонаду. Свежий радостный ветерок был переполнен пьянящими запахами талого снега, подсыхающей земли, холодной воды.

По утрам смены Кузнецова и Супруна выходили ломать толстый лед в карьере, всеми силами помогая наступающему половодью.

Половодье нагрянуло в апреле. По бурному началу видно было, что этой весной Дон будет необычно грозным и полноводным. Так и случилось. Дон вышел из берегов и, точно торжествуя последнюю свою победу, «наступал» на временные откосы дамб, перемычки и строительные сооружения, заливая их бурными, желтопенными потоками.

Уровень воды в реке поднимался с каждым днем все выше. Карьер, где зимовал земснаряд Михайлова, скоро оказался затопленным. Вода разрушила все дороги, оборвала все линии связи судна с левым берегом и главной конторой.

Скоро и сосновый лесок, окаймлявший лагуну карьера, погрузился в воду и стал точно вдвое меньше ростом. Сильным течением туда относило шлюпки с людьми, перебиравшимися от земснаряда к земснаряду, лодки плавали по затопленному кустарнику, кружа в водоворотах и налетая на мокрые стволы сосен.

Дон ревел на перекатах. У перемычек, где вздыбившаяся река грозила прорваться в котлован, днем и ночью кипел яростный бой со взбунтовавшейся стихией.

…Это случилось во время послеобеденного отдыха. Михайлова разбудил Кононенко, кричавший, что от земснаряда оторвало плавучий пульповод. В расстегнутом кителе начальник выскочил на палубу. Несколько дней назад он переболел гриппом и сейчас ощущал еще какую-то вяжущую слабость и ломоту во всем теле. Но одна мысль о том, что пульповод может быть унесен в лес и там разбит о деревья, заставила его забыть о недомогании.

Кононенко и Кузнецов уже усаживались в шлюпки.

— Эгей, подождите меня! — крикнул Михайлов.

— Простудитесь, Виктор Иванович, после гриппа. Что у нас — людей не хватает?! — запротестовал Кононенко.

— Ну, ну, я здоров, следите за пульповодом. Я как-никак в прошлом участник всесоюзных соревнований по гребле, — отшучивался Михайлов и, отстранив багера, сам сел за весла.

— А ну, Паша, вперед! — скомандовал он, и шлюпка пошла наперерез большим волнам, которые ветер нагонял в соединенный теперь с Доном карьер.

Гребцы нажимали на весла изо всех сил, пульповод уже подтягивало к соснам. Но неожиданно переменившийся ветер погнал его к соседнему земснаряду.

Наконец удалось догнать пульповод. Зачалив его веревками, гребцы попытались оттянуть трубы обратно, но они оказались слишком тяжелыми. К тому же мешал встречный ветер. Стирая в кровь ладони, выбиваясь из сил, Михайлов и его помощники метр за метром отводили пульповод от борта земснаряда. Потом в карьер вошли вызванные по телефону два катера и помогли вернуть пульповод на место.

Едва успели покончить с этим делом, как уже поздно вечером произошла новая авария: вода сорвала линию высокого напряжения. Ветер усилился, волны били о железные борта земснаряда точно кувалдами. Теперь в шлюпки прыгали электрики.

Михайлов и на этот раз пытался сесть в шлюпку, но его удержал Супрун.

— Хватит вам без нужды здоровье испытывать, отдохните! Электрики сделают все сами, — сказал он.

Групкомсорг Хаустов выехал в карьер отыскивать полузатопленные столбы. В темноте стало еще труднее бороться с быстрым течением.

Но Хаустов скоро нашел место аварии. Он влез с «кошками» на мокрые столбы, соединяя провода и подключая к сети электромоторы земснаряда.

В дни паводка вся стройка жила в состоянии крайнего напряжения.

Михайлов записывал в своем дневнике:

«Паводок на Дону принял угрожающие размеры. Вода вплотную подступила к перемычке, грозя вот-вот прорваться в карьер, где горизонт воды был ниже ровно на один и шесть десятых метра… И вот вода прорвалась в котлован. Она ринулась водопадом, бурным водяным вихрем. Сразу же заработали десятки насосов, несколько земснарядов тоже включилось в откачку воды.

…Подъем воды все еще сильный. Ночью сорвало понтонный мост, единственное средство сообщения между правым и левым берегами Дона. Нас отрезало от котлована, и сообщение с главной конторой возможно только на катерах. Все живем на судне. Кок не предусмотрен штатным расписанием: одну из кают приспособили под камбуз, матросы там варят на всю команду. На берег почти не ездим. Наладили рацию для связи с главным диспетчером на случай порыва телефонной линии, что случается нередко.

…Начинаем опробовать механизмы. Но качать грунт еще нельзя. Все наши наземные пульповоды стали плавучими, погрузились в воду. Свободное время используем для учебы: я стою у пульта то с Супруном, то с Кононенко и Кузнецовым.

…Душа не нарадуется, когда смотришь на Супруна, — такой он вдумчивый, спокойный, быстро растущий багер. Осенью он работал просто самоотверженно. Думаю назначить его старшим. Ну, а я — тоже учусь в каюте под гул и дребезжание моторов, готовлюсь к сдаче зачетов. И это трудно!»

В первых числах мая, когда земснаряд уже приступил к намыву плотины, как-то во время ночной смены Михайлов зашел в багерскую будку. За пультом стоял Супрун. Земснаряд вел разработку высокого берега карьера, освещенного с крыши судна ярким светом прожектора.

«Забой» постепенно углублялся, точно кто-то огромным ножом надрезал его снизу, как пирог, и одна за другой сползали в воду массивные глыбы грунта. По краю одного маленького полуостровка еще полчаса назад, поджидая вышедшую навстречу лодку, спокойно прохаживался Михайлов. А сейчас полуостров быстро «растворялся», постепенно «съедаемый» насосом, и Михайлов невольно подумал о том, что он был последним человеком, стоявшим на этом кусочке земли.

— Какой у нас идет грунт, Володя? — спросил он Супруна.

— В основе хороший песок, но вот попадает чертова глина, — Супрун огорченно вздохнул. — С карты уже телефонят, грозят остановить прием.

Глина, попадавшаяся в карьере, не годилась для намыва в тело плотины. Зато песок, спрессованный с помощью чудесной силы воды, его транспортирующей, формировался на дамбе в плотную, надежную и крепкую массу. Таким образом, известное выражение «строить на песке» претерпело в практике строительства интересную метаморфозу. Плотину возводили именно из песка и — впервые в мировой гидротехнической практике — на песчаном основании.

Багер казался особенно напряженным, и движения его приобретали энергичную резкость и решительность в те минуты, когда оползни с грохотом рушились в воду, грозя завалить глыбой грунта раму снаряда. Тогда, используя волну от обвала, он быстро отводил судно назад, затем, приближаясь, снова опускал на дно фрезу разрыхлителя, «шел на углубление». Вот эту отлично отработанную технику маневрирования — одну из составных частей искусства багера — несколько минут наблюдал Михайлов, молча стоя рядом с товарищем.

Дверь в багерскую со стороны палубы была приоткрыта, и туда проникал прохладный ветер вместе с похожим на гулкий морской прибой ночным шумом стройки.

— Ну, как занятия, Виктор? — спросил Супрун, оглядываясь на командира. Обычно он называл его: Виктор Иванович, а обращаться по имени разрешал себе только вне судна или когда старые друзья оставались вдвоем.

— Медленно. Не выдерживаю сроков! «Горю». Летят мои обязательства, — сказал Михайлов.

Супрун тоже готовился к приемным экзаменам в строительный институт, собираясь осенью для этого съездить в Москву, и Михайлов знал: весь экипаж следит за тем, как учится он, командир судна.

— А ведь у нас почти все учатся: ты и я — в институтах, Кузнецов — в МГУ, Кононенко — в десятом классе школы рабочей молодежи, Акусок — в седьмом, Шохин, Мысов и механик Киреев — там же. Прямо плавучие средняя и высшая школы, — улыбнулся Михайлов.

Супрун сказал, что ему очень трудно выкраивать время для занятий, а с разворотом летних работ будет еще труднее.

— И у меня тоже — доверительно сказал Михайлов. — Иногда думаю: не бросить ли? Мы на стройке, отдаться ей целиком — оправдание как будто есть. Кто осудит? Но потом поразмыслю еще, бросить жалко и стыдно, а не бросить, — будет очень и очень тяжело.

— Верно, — кивнул Супрун.

— Вот и кое-кто из моих знакомых подсказывает, — продолжал Михайлов, — что с учебой можно повременить. Мне в марте исполнилось двадцать пять. Еще молод, а учиться никогда не поздно.

— Бросать, я думаю, нельзя — именно потому, что мы на такой стройке, — сказал Супрун. — Я сам иногда сомневаюсь: не повременить ли? И говорю себе: нет!

Где-то впереди, в забое загрохотало, и волна подбросила нос судна вверх. Супрун, чуть откинув назад корпус, быстро нажал на пульте несколько кнопок, и глубокая складка легла на его широком лбу между чуть сдвинутых темных бровей.

Михайлов помолчал и потом, зайдя сбоку, внимательно посмотрел в лицо Супруна, сосредоточенное и чуть раскрасневшееся от напряжения, и еще долго вглядывался в черты друга, точно нашел в них что-то новое и интересное для себя.

К полуночи собрались тучи и грянул первый весенний ливень с грозой. Синие молнии прорезали темное зеркало Дона. При вспышках вдруг выплывала из темноты степь, точно заштрихованная косой и тонкой сеткой серебряных нитей дождя.

Капли дробно стучали по крыше багерской, сливаясь с шумом моторов, когда Михайлов вышел на палубу.