Итак, Бухара — оплот контрреволюции в Средней Азии — была взята. Наши части перешли к преследованию врага в направлении Сатара — Махаса.

Остатки эмиро-бухарской армии отступали, в панике бросая на пути снаряжение и вооружение. Нами была захвачена в городе и в окрестностях Старой Бухары вся материальная часть артиллерии со складами оружия, пять слонов, присланных эмиру накануне бухарской революции из Афганистана с вооружениями и огнеприпасами.

Командиру 4-го отдельного кавалерийского полка Лопатину с двумя батареями было приказано перекрыть пути отхода группы Алим-хана на Ганд-Дуван, пленить ее. Не случайно поставлена была столь дерзкая задача Лопатину. Мы знали его как смелого и отважного командира. Молодой и крепкий собой, с острым глазом, он не раз вступал в неравные схватки, скрещивал клинки с врагом и своей ловкостью, силой умело разил его. Лихо повторив приказ, Лопатин легко взлетел на коня, крикнул: «За мной!» — и пустился в степь.

Несмотря на поздний час и прохладу, которой тянуло из ущелья, мы с замиранием сердца слушали рассказ о боях за Бухару, боясь проронить слово, упустить что-то важное.

— Удалось Лопатину отрезать Алим-хана? — спросил я Клементьева.

Клементьев улыбнулся:

— Да! Удалось! Я, правда, очень переживал, ожидая его возвращения. Полк появился только поздним вечером. Утомленные и пропыленные, бойцы были охвачены радостным возбуждением: группу Алим-хана захватили. Полк Лопатина догнал бежавших в горы, врезался в их ряды и, не дав им опомниться, обезоружил. Солдаты побросали оружие, сдались в плен, бежала лишь небольшая часть. В этой короткой схватке лопатинцы уничтожили двенадцать белогвардейских офицеров, захватили более ста породистых лошадей, много ценностей, часть золота и около сорока жен и невольниц, которых уводил с собой Алим-хан. Но сам Алим-хан исчез в глухой безбрежной пустыне.

Захваченных пленных и невольниц из гарема командир полка А. И. Лопатин доставил в крепость Бухары. Невольницы — испуганные, молчаливые — стояли в сторонке от солдат и офицеров. Молчали и плененные солдаты, ожидая решения своей судьбы.

Но вот юная узбечка отделилась от группы, направилась ко мне и на чистом русском языке сказала:

— Неужели кончилась проклятая жизнь в гареме? Неужели настало наше освобождение?

С надеждой она смотрела на меня, ждала ответа. Но я не знал, что с ними делать: вроде как невольницы и в то же время — жены Алим-хана.

Клементьев умолк, охваченный воспоминаниями. Мы ждали, боясь нарушить молчание, затем один из курсантов спросил, как все же решили поступить с невольницами.

— Мы поместили их в общежитие, — промолвил Клементьев, — устроили на курсы машинисток, библиотекарей, счетоводов. Алим-хан не раз пытался организовать нападение, но каждый раз его отряды едва уносили ноги. Потом остатки его войск превратились в бандитские шайки, которые были ликвидированы.

Жители-бедняки восторженно приветствовали нас. Когда я ехал на коне, ко мне тянулись тысячи рук, чтобы прикоснуться, засвидетельствовать благодарность и почтение за освобождение их от ненавистных угнетателей. К нам с радостью бросались не только дети, но и женщины, забыв древний обычай закрывать свои лица паранджой.

Я обратился к собравшимся:

— Братья-узбеки! Теперь вы на деле видите, что защитник трудового народа — это Красная Армия, ее бойцы и командиры, — и указал на красноармейцев, стоявших вокруг меня.

Затем выступил комиссар Шарапов. Он заверил, что русские рабочие и крестьяне помогут всем трудовым узбекам освободиться от бай-манапского гнета. Он разъяснял собравшимся, что делают для трудящихся большевистская партия, Ленин, Советская власть.

— Русский рабочий класс, российское крестьянство — ваши друзья, — говорил он, — приверженцы хана и белогвардейцы — ваши враги. Красная Армия — армия рабочих и крестьян — освободительница народов, и трудовые люди помогают ей оберегать завоевания Октября.

Переводчик повторил его слова на узбекском языке. Шарапов видел, с каким вниманием слушали речь собравшиеся, как блестят устремленные на него глаза.

Клементьев молча обвел нас взглядом, как бы давая понять, какая великая ответственность ложится на нас, будущих командиров.

— Итак, Бухара — оплот контрреволюции в Средней Азии — была взята, — повторил начальник школы. — В хоромах и подвалах дворца Алим-хана оказались склады ценностей. Вблизи от дворца в погребе было обнаружено большое количество пороха. Так как возник пожар, угрожающий взрывом погребов, некоторые воинские подразделения были выделены для тушения огня и вывоза ценностей в запасные хранилища.

Красноармеец 4-й Туркестанской бригады Мельников спустился вниз в глубокий подвал, разбил дверь. Там оказались люди.

— Выходите! — подал он команду арестованным. Но никто из них не сдвинулся с места, как сидели на земляном полу, так и остались.

— Революция в Бухаре, — как можно торжественнее произнес Мельников. — Власть эмира свергнута. Вы — свободные граждане!

Только после этого арестанты медленно, с оглядкой, поднялись, стали выходить из тюрьмы. Тут же слесарь Киселев из автобронеотряда расковал мучеников. Повар Блинов поставил на стол плов с бараниной, кишмиш, урюк. Многие от радости плакали.

7 сентября 1920 года состоялся парад частей — участников освобождения Бухары. Принимал парад командующий Туркестанским фронтом Михаил Васильевич Фрунзе. Тогда же состоялось и награждение отличившихся в боях красноармейцев и командиров. Командующий фронтом вручил мне орден Красного Знамени и бриллиантовую саблю.

Клинок ее из настоящей дамасской стали. Ножны, искусно черненные золотом высокой пробы общим весом более семисот граммов, украшены ста десятью бриллиантами и тремя крупными алмазами… Вот какая эта сабля.

А история ее такова. Эмир бухарский, один из богатейших деспотов Востока, выписал в Бухару из Дагестана кубачинских мастеров, которые издавна славились ювелирным искусством. Особенно высокого мастерства они достигли в художественной отделке шашек и кинжалов. Вот они и изготовили эмиру несколько таких драгоценных шашек. Одну из них Алим-хан собирался подарить русскому царю Николаю. Помешала революция.

Так закончил свой волнующий рассказ тогда, в далеком 1926 году, у костра наш любимый начальник школы Василий Григорьевич Клементьев. Я часто с благодарностью вспоминаю этого мудрого наставника, умного воспитателя, храброго генерала, который всю свою жизнь посвятил делу защиты Советской Отчизны. Многое довелось мне узнать о нем из архивных документов, из воспоминаний его боевых товарищей.

В частности, немало интересного поведал о Василии Григорьевиче Клементьеве генерал Лопатин. В дни штурма Старой Бухары он командовал кавалерийским полком. Лопатин рассказал прежде всего о том, о чем тогда в беседах у костра умолчал Клементьев — о его храбрости, мужестве, геройстве. В частности, привел бывший командир кавалерийского полка такой эпизод.

Повторный штурм, казалось, захлебнулся. Бойцы лежали перед стеной, выжидали, чтобы после подавления противника артиллерией ворваться в крепость. Но орудия молчали.

Клементьев поднялся, негромко позвал:

— Петя.

Подошел ординарец.

— Выводи на дорогу коней, скачем к Каршинскому входу.

Клементьев сказал комиссару Шарапову:

— Я к артиллеристам.

— И я с вами.

— Нет, оставайся здесь и наблюдай за боем вместе с начальником штаба.

Клементьев поскакал к орудию.

— Снаряды есть? — спросил у наводчика.

— Есть. Но в расчете я один остался. Надо пушку перекатить поближе к стене крепости.

Клементьев огляделся — недалеко лежали в окопчиках красноармейцы.

— Ребята, помогите!

Бойцов не надо было уговаривать.

— Молодцы! — похвалил Клементьев, а сам вскочил на коня, поскакал к броневику. Автоброневик замолчал в самый напряженный момент штурма крепости. Клементьев соскочил с коня.

— В чем дело? — спросил он водителя.

— Подбита машина.

В этот момент разорвался вражеский снаряд, осколки попали командующему в голову и в ноги. Клементьев упал. Его подняли с земли и на носилках перенесли на командный пункт.

Около 18 часов Клементьев пришел в себя, позвал комиссара.

— Я здесь, Василий Григорьевич.

— Куда вышли части?

— Головной батальон Козлова в крепости, успешно продвигается в направлении дворца эмира.

А начальник штаба Снежков сообщил:

— Все части в крепости и успешно продвигаются вперед.

На лице Клементьева появилась слабая улыбка. Он приподнял голову с подушки и сказал:

— Доложите обстановку товарищу Фрунзе: части в крепости.

Бой за центр Бухары длился еще сутки. Раненый Клементьев оставался в строю, руководил наступающими.

…Шли годы, мы набирались сил и знаний, командовали ротами и батальонами, потом полками и дивизиями. И где бы мы ни были, никогда не забывали о своей родной школе. Многие бывшие курсанты стали известными военачальниками. Среди них — главный маршал бронетанковых войск Амазасп Хачатурович Бабаджанян, генерал-лейтенант Георгий Ефимович Стогний, генерал-майоры Леонид Иванович Вагин и Николай Николаевич Заиюльев. 17 офицеров и генералов были удостоены звания Героя Советского Союза.

И всегда, в любой торжественный день, мы с благодарностью вспоминали своего первого учителя, начальника нашей школы Василия Григорьевича Клементьева. Он воевал в годы Великой Отечественной войны, командовал стрелковым корпусом. Умер Клементьев несколько лет назад. Теперь в музее хранится его сабля. Я горд тем, что знал этого героя гражданской войны. Часто вспоминая Бухару, далекий и столь близкий мне город, думаю о том, что кровь, пролитая красными бойцами за его освобождение, будет вечно гореть живым огнем не только в бриллиантах сабли, но и в славных делах советских народов-братьев.