Заранее закажите по почте карту столицы. Выучите названия центральных улиц и основных площадей, а также их расположение; заранее прикиньте, в какой гостинице вам хотелось бы остановиться. Запомните: нет ничего более жалкого, чем маг, беспом ощно вертящий головой посреди перекрестка.

Захватите с собой так много денег, как только можете. Северная Столица не любит бедняков.»

В Клуб Кары лет двадцать назад вступил мой отец. Какая-то была невнятная история; незлобивый и в общем-то смирный, батюшка вдруг страшно захотел воспользоваться заклинанием Кары, и не каким-нибудь производным, а именно Корневым. Подозреваю, это как-то было связано с плохим настроением матери; подозреваю, что отец ревновал, и точно знаю, что ревновал совершенно напрасно. Тем не менее, вступительный взнос – немалый! – был заплачен, и отец не стал выходить из клуба, когда его темные страсти угомонились. Наоборот – в разговоре со знакомыми стоило помянуть, что «на последнем розыгрыше в Клубе Кары…», как все лица принимали преувеличенно внимательное выражение.

Потом оказалось, что проще укусить свой локоть, чем реально выиграть Заклинание. Отец с горечью говорил, что учредители клуба – мошенники, что они обирают рядовых членов, что заклинание Кары – как вязанка с сеном под носом глупого осла: он тянется, идет, а вязанка удаляется… Тем не менее уже уплаченных денег было жалко. Отец перестал бывать на розыгрышах, но взносы продолжал платить; после его смерти я унаследовал членский билет и тоже заплатил, помню, за несколько лет…

Милосердная сова, а за сколько же лет у меня не плачено?! Предстоят траты, да какие!..

Я забивал себе голову всякой ерундой, рылся в сундуках, пытаясь отыскать парадный костюм, черный с золотом плащ и подобающую случаю шляпу. Я ходил по дому с бессмысленной улыбкой, а внутри меня все натягивалась и натягивалась сладкая струна.

Заклинание Кары!..

Я понятия не имел, кого и за что собираюсь карать. Но Корневое заклинание! То самое, обладание которым – пусть временное! – дарит настоящее всемогущество. Я, провинциальный маг, – все-мо-гу…

Наконец, струна натянулась до предела. Бросив сундуки раскрытыми и вещи разбросанными, я вышел на крыльцо и потянул носом воздух.

Светало. Слишком поздний час для настоящих похождений – но я знал, что не дотерплю до вечера.

Я огляделся. Быстрое привычное заклинание, земля кинулась ко мне навстречу, я удобно опустился на четыре лапы и повертел, осваиваясь, хвостом.

Скользнул в дыру в заборе.

Черным ручейком сбежал с горы – туда, где еще спала в предрассветной мути ближайшая деревня.

Да, засуха. Пробираясь огородами, я заметил, как пожухла ботва.

В курятнике было тихо. Прежние дыры в стенках были тщательно заделаны; это вы зря, мужички. Не бывает курятников совсем без дыр…

Через минуту мой рот уже был залит кровью и залеплен перьями. Глупые куры не успевали проснуться; прежде чем забрехала первая собака, я перегрыз с полдесятка глоток. Пьяный от счастья, волоча за собой тушку молоденького петушка, я сунулся обратно в дыру; добычу пришлось тут же бросить. Поражаясь глупости собак, я скользнул в жухлые заросли за сараем, и сделал крюк, и подобрался к селу снова – с другого конца. И все повторилось; я ушел только тогда, когда запахло дымом, собаки одурели и тонкий голос, почти девчоночий, запричитал с подвываниями на все село:

– Хорек! Ой, люди, опять хорек!

Через поле я взбежал на горку, к себе. Долго терся боком о порог; потом поднялся на две ноги, и пошатываясь, совершенно счастливый, побрел в спальню.

Поднималось солнце.

Они явились, наверное, всем селом. Хмурые. Испуганные. Злые. С дохлыми курами наперевес; кур было, как мне показалось, штук пятьдесят.

Затопили собой все пространство перед воротами; за калитку прошла делегация во главе с комиссаром, назначенным магом третьей степени (на самом деле четвертой).

Никто ничего не говорил. Все смотрели на меня. Тяжело. Укоризненно. То на меня, то на перышки, невесть как прилипшие к моему крыльцу. Рыженькие и беленькие перышки в бурых пятнышках.

Хорошо, что я успел, поднявшись с кровати, умыться. Очистить от запекшейся крови свой бесстыдно улыбающийся рот.

Вот и теперь – они глядят на меня с яростью и отчаянием, а я едва сдерживаюсь, чтобы ухмыльнуться.

Смотрю на них. Смотрю на чистое, без единого облачка, небо.

– Ну, что глядите?

Молчание.

Я морщусь с фальшивой неохотой:

– Ступайте по домам. Помните мою доброту… Сделаю.

Они молчат, не верят.

– Сделаю! – кричу я магу третьей степени, на самом деле четвертой. – Сделаю, так и быть! Век будете помнить милость Хорта зи Табора!

Разворачиваюсь и иду в дом.

А через полчаса на растрескавшуюся землю падает дождь. 

Свободных квартир было много, бабушки с картонными плакатами прямо-таки кидались на новоприбывших, обещая им все удобства за смешную плату; Стас оставил Юлю с Аликом на лавочке в окружении чемоданов, а сам пошел выбирать квартиру, и выбрал часа через три. Вернулся довольный и деловитый, в сопровождении энергичной тетки-маклерши; маклерша рвалась помогать, попыталась отобрать у Алика его рюкзачок – но сын отстоял свое право мужчины таскать тяжести, и тогда маклерша подхватила полиэтиленовый кулек с кружками, кипятильником и остатками дорожной еды.

Топали минут пятнадцать.

Узкая улочка серпантином вилась в гору – в полдень солнце затопило ее всю, и маленькие тени под заборами полностью оккупировались отдыхающими собаками. Рядом была почта, и совсем рядом – пять минут крутого спуска – обнаружился вход в парк.

Квартирка, похоже, много лет стояла без хозяина. Тем лучше, сказала тетка-маклерша. Не станут докучать хозяева, проситься на кухню борщ сварить, проситься в ванну душ принять… Хотя какой здесь душ. Воду в чайнике греешь – и в лейку; впрочем, зачем вам душ, вы вроде на море приехали?

В самом-то деле…