В другой раз читал опубликованный в «Правде» за 15 ноября приказ Революционного Военного Совета Республики, в котором чехам и словакам предоставлялась полная гарантия для возвращения домой.

— Видите, — обращался он к слушателям, — приказано строжайше наказывать тех, кто расстреливает пленных. А вот читаю дальше: «Настал момент, когда обманутые и преданные английскими, французскими и русскими империалистами, чехословаки должны понять, что их спасение в союзе с Российской Советской властью, которая одна только может облегчить им возвращение на их родину. Теперь и подумайте, кто вас обманывает, кто запугивает, а кто добра хочет вам. Советская власть — наша, народная, и за нее надо постоять».

Очень любил Гашек по вечерам, когда в городе выдавалось относительное затишье, бывать среди красноармейцев комендантской роты. О чем только ни говорил с ними. Тут и рассказы о том, как слушал Ленина, что делал в Самаре, и о положении на фронтах, за рубежом… Часто вспоминал родину.

— Эх, друзья мои, — восторженно рассказывал как-то он, — если бы вы хоть раз побывали в Праге. Самый красивый город!

— Шупаксар — тоже красивый. Очень, — задумчиво произнес один из красноармейцев-чувашей.

— Верно, — ответил Ярослав. — У каждого есть свой, самый красивый город. А сколько памятников старины, дворцов! Смотришь на Вифлеемскую часовню и кажется, что сейчас раздастся голос магистра Яна Гуса. Это наш национальный герой, он поднял народное восстание против эксплуататоров еще 500 лет назад.

— Ого, давненько, стало быть, начали! — воскликнул кто-то.

— А в России разве недавно? Вспомните-ка Стеньку Разина, Пугачева… Знаете, очень хочу побывать на Волге, в тех местах, где Разин проходил. У нас тоже есть красивая река — Влтава.

Гашек мечтательно закрыл глаза. Задумался. А потом продолжал:

— Соскучился я, черт знает как! Россия прекрасная страна, а Прага — родина. Понимаете?

Красноармейцы одобрительно зашумели.

— Влтава… Как чисты, прозрачны ее серебристые воды. Сидел я как-то ночью на перилах моста…

И Ярослав начал рассказывать одну из своих бесконечных забавных историй.

Немало в те дни было у Гашека поводов, чтобы использовать свое артистическое дарование в пользу дела.

Как-то в комендатуру пришел приказ подготовить помещение для прибывающих частей. Отвели старые казармы. Кого послать привести их в порядок? Свободных рук нет. Как быть?

— В женском монастыре много народу, — предложил Гашек.

— Неудобно как-то, святые все-таки…

— Ни черта им не сделается, — ответил Гашек. — Пусть потрудятся. А то только и дела у них молиться да сплетничать друг про друга.

И он тут же посылает распоряжение: «В монастырь гражданке игуменье. Предлагаю вам немедленно выслать с предъявителем сего 50 монашек для уборки в казармах».

Вскоре посыльный вернулся ни с чем: игуменья категорически отказалась выполнить приказ.

— Что же, — сказал Гашек, — ей, видимо, очень хочется встретиться со мной. Вполне понятно. Мне — тоже.

Давненько не беседовал на религиозные темы.

— Возьми с собой наряд красноармейцев, — посоветовал Широков. — И будь осторожен. Чем черт не шутит.

— Есть и на черта гром, — ответил, улыбаясь, помощник коменданта. — А парочку красноармейцев, пожалуй, возьму. Для авторитета. Только повеселее.

Страшно перепугалась настоятельница, когда Гашек явился к ней. Но еще больше струсила после приказа собрать всех монахинь.

— Для политбеседы, — добавил он.

Глубоким молчанием встретили монахини человека из комендатуры.

— Сейчас про мировую революцию начнет завирать, — зловеще прошептал кто-то.

Гашек ухмыльнулся. В голове созрел неожиданный план.

— Я знаю, — начал он негромко, — среди вас нет недоброжелателей, которые хотели бы вернуться к старой прогнившей власти, а нас всех сжечь на костре, как нечестивцев.

Раздался глухой ропот.

— Сестры, — продолжал Гашек, — не хочу долго испытывать вашего терпения. Суета сует — всё суета. Суета отдаваться утехам плотским и забыть, что есть радость вечная — труд. Помните, как говорил святой Павел во втором послании фессалоникийцам? «Завещаю вам сие: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь».

— Ай, да молодец, — шепнул пожилой красноармеец другому. — Святого апостола и то на революцию заставляет работать.

В этот момент вперед выдвинулась игуменья. Зло посмотрела на говорившего.

— Именем господа бога, — грозно начала она, — ответь, нечестивец: что нам в казармах делать? Не губи души своей. Бог не простит кощунства.

«Хитра старуха, — мелькнуло в голове у Гашека. — Хорошо знает, что там делать, а спрашивает… Сейчас я ей подброшу».

— Вам лично там делать нечего, — спокойно ответил Гашек. — Возраст не тот. Отдыхайте. А пятьдесят девиц прошу проследовать отсюда прямо в казармы.

— Заклинаю, не губи невинных девиц! — заревела настоятельница, явно собираясь спровоцировать скандал.

— Имущество церковное свято и неприкосновенно. А работа девицам знакомая… Не трудная. Только они и смогут. А красноармейцы наши от всей души благодарить будут.

— Антихрист! — еще громче завопила старуха. — Бога побойся. Гореть тебе за такие мысли в геенне огненной!

— Храни вас бог. И пусть пошлет он вам мир и счастье. Казармы ждут вас. Мужчинам помочь надо.

Неожиданно женщины зашумели, заговорили. Где-то раздались всхлипывания.

— Православные! — стремясь перекрыть гомон, крикнул Гашек.

Сразу стало тихо. Все ждали, глядя на него. Гашек спокойно, словно ничего не произошло, спросил:

— Неужели так трудно вымыть полы, привести помещение в порядок?

— И только? — раздался чей-то звонкий голосок.

— Не больше. Смею вас уверить. Разве многоуважаемая настоятельница не говорила вам об этом? — И он повернулся к ней, широко улыбнувшись. Та тут же опустила голову.

— Ай, ай, ай, какая забывчивость… В казармах после уборки разместятся красноармейцы. Не возражаете?

Необычную картину наблюдали, вскоре горожане. По улицам в сопровождении Гашека и двух красноармейцев шла толпа монахинь по направлению к старым казармам.

С легкой руки помощника коменданта монастырских девиц стали довольно часто привлекать к уборке различных помещений. Правда, иной раз игуменья пыталась отказываться от «трудовой повинности».

Понадобилось, например, срочно убрать помещения, которые должен был занять штаб Пятой армии. Гашек пишет:

«В монастырь. Гр. игуменье. Предлагаю Вам выслать немедленно 30 монашек для уборки помещений штаба 5-ой Армии в дом Волжско-Камского Банка по Советской ул.»

А игуменья на обороте предписания старой дрожащей рукой начертала: «Выслать для уборки некова сестер дома нет. Отправлено 10 фун. восковых свечек. Деньги не получены».

— Ах, старая бестия, опять хитрит, свечками хочет отделаться, — проговорил Гашек, прочитав ответ. — Забыла, видно, нашу беседу. Придется повторить.

Настойчивость Гашека заставляла настоятельницу выполнять-таки все указания комендатуры. Как-то поступило заявление: «Руководители Московских детских колоний № 3 и № 6 просят т. коменданта разрешить пользоваться работами монахинь Женского Бугульмицского монастыря в течение всей недели, т. е. от 10 ноября до 17 ноября нового стиля включительно. В течение указанной недели просим не отзывать монахинь на другие какие-либо работы, т. к. нужно будет много пошить, заштопать, вымыть для детей перед отъездом в Москву».

И комендатура оказывала помощь. Словом, «святые» в самом деле служили революции. Но зато с какой ненавистью, беспощадностью относился Гашек к тем служителям культа, которые выступали против Советской власти.

У одного попа-контрреволюционера при обыске были найдены пулемет и несколько бомб. Сначала он ершился, кричал. Привели к Гашеку.

— Кто вас обидел, батюшка? — ласково, точно ребенка, спросил Гашек. Конвоиры переглянулись: «С чего это он с ним так?»

Поп, не почувствовав подвоха, сердито проговорил:

— Нечего мне говорить с вами, христопродавцами. Будьте прокляты. Ни одного слова не услышите. Хоть тело мое терзайте.

— Вон как. Что же вы, батюшка, священное писание нарушаете? Разве запамятовали? «Должно повиноваться власти не за страх, а за совесть». А вы? Господь, он всевидящий и всеслышащий. Не простит прегрешений.

— Не кощунствуй, антихрист, — огрызнулся поп.

— Как можно, — извиняющимся тоном ответил Гашек. И затем в том же духе:

— Впрочем, когда расстреляют, на том свете узнаете. Вспомните тогда меня.

Поп с тревогой посмотрел на Гашека. А тот продолжал:

— Что, не нравится? Ведь вы, как истинный христианин, не должны терять веры в лучшее. Беспредельно милосердие божие.

— Время милосердия прошло, — отрезал поп, — наступило время гибели.

— Так обратите взоры ваши к небесам, — в тон ему ответил Гашек, — и мир снизойдет в вашу душу.

Поп неожиданно всхлипнул. Гашек, точно не заметив, вдохновенно продолжал:

— К тому же, кому не ведомо, что мертвые да воскреснут. Здесь все тленно и недолговечно. Один господь вечен.

Батюшка начал внимательно прислушиваться.

— Мы вас поведем в обитель рая. Тут недалеко, версты две всего.

Красноармейцы улыбаются. А поп опустил голову, только иногда вздрагивают его плечи.

— Осмелюсь заметить, вы совершенно напрасно так огорчаетесь, — продолжал Гашек. — Какой рай ждет вас в недалеком будущем! Впрочем, стоит ли вам говорить об этом, ведь вы каждый божий день проповедовали сию жизнь. Так что вам повезло, даже очень повезло. Вы скоро увидите то, что мы, грешные, никогда не увидим.

— Братцы! Родимые! — заревел неожиданно во весь голос поп и бросился на колени. — Простите меня, ради Христа! Не убивайте! Не буду больше! Не буду!

— Увести, — брезгливо отрезал Ярослав.

В первой половине ноября пришло тревожное известие: белые внезапным ударом заставили советские части отступить. Враг приближался к городу. Все подразделения, находившиеся в Бугульме, были брошены на фронт. На передовые позиции ушли и три взвода комендантской роты. Вместе с бойцами отправился в окопы и Гашек. Он проводил здесь большую политическую работу.