— Все дома? — спросил сержант, глядя прямо перед собой и ни на ком не останавливая взгляда.
Старуха ответила:
— Все…
Жандарм бросил неприязненный взгляд на пастуха, словно от него ждал ответа. Положение ему было ясно: две женщины, ребенок и двое мужчин; один из них — старик, другой, пастух, — враг. Сильный, красивый, здоровый, молодой мужчина раздражал жандарма, возбуждал в нем воинственный пыл. Так чувствует себя охотник, напавший на след ценного зверя. И, как видно, эта красивая баба его жена… Следующие вопросы он обращал уже к старухе:
— Вы здесь только впятером живете?
— Да.
Молодая женщина вставила:
— И Ферко.
— Кто этот Ферко?
— Наш сын, — ответила старуха.
— Старик — ваш муж, да?
— Муж.
— А Ферко где?
— Еще с утра в село ушел…
Старый батрак хотел продолжить:
— Он ушел в село к Болеманам, чтоб…
Жандарм раздраженно перебил:
— Сколько лет этому Ферко?
Старуха ответила:
— Семнадцать годков… да нет… теперь уже восемнадцатый пошел.
Жандарм повернулся к старику.
— Вы здесь батрачите?
Старик, приосанившись, отчеканил:
— Так точно, господин витязь!
Жандарма немного позабавило это «господин витязь», но, так как в душе он злился, у него не появилось желания улыбнуться. Он обратился к молодой женщине:
— А вы?
— Я его жена. — Она показала глазами на пастуха. — Мой муж пастух.
Старого батрака снова прорвало:
— Позавчера, господин солдат, я видел цыган вон там, на шоссе. Они шли к Шольту…
Но слова застряли у него в горле. Жандарм внезапно повернулся к нему всем телом, расставил ноги, уперся в бока руками и, приняв еще более грозный вид, смерил старика таким уничтожающим взглядом, что тот просто опешил. Высокомерно растягивая слова, жандарм угрожающе проговорил:
— Послушайте, вы… Кто ваа-с спра-ашива-ает?!
С минуту он глядел на старика застывшими глазами. Наступила тишина, никто не пошевельнулся. Ефрейтор насмешливо, без тени дружелюбия ухмыльнулся, затем подтянулся, приосанился. Оба жандарма, как видно, наслаждались своей властью и упивались видом хуторян, от испуга потерявших способность говорить и двигаться. Младший сержант, желая, очевидно, еще больше напугать их, повернулся к пастуху и с деланным безразличием смерил его взглядом с головы до ног. Пастух до сих пор еще не произнес ни слова. Упрямо, инстинктивно враждебно он смотрел то прямо перед собой, то на жандармов, не встречаясь с ними взглядами. Но вот глаза его встретились с глазами младшего сержанта. Первой мыслью жандарма, которому очень приглянулась молодая женщина, было «Ага, значит, ты ее муж».
Он еще раз окинул внимательным взором женщину, ее голые икры, и в нем вспыхнуло вдруг дикое желание — желание обнять эту женщину или, по крайней мере, заставить взвыть этого сильного мужчину, ударить его хоть разок, почувствовать — о, наслаждение! — что тому больно, увидеть, как исказится его лицо, эта подлая рожа, услышать звериный рев, который вырвут из его глотки страдание, испуг и беспомощность…
— Так это вы пастух? — сказал он.
— Я.
Жандарм на минуту задумался: с чего начать, как поскорее заставить этого гордого грубого мужика шагнуть навстречу своей беде? И медленно, понизив голос, растягивая слова, он продолжал:
— Скажите-ка… приятель…
Второй жандарм придвинулся ближе. Он выказывал явное нетерпение, ноздри его раздувались.
Младший сержант продолжал:
— Скажите-ка… друг мой… где свиньи?
— Не знаю, какие свиньи.
— Не знаете! И даже не интересуетесь, не так ли? Неизвестно, мол, и дело с концом?!
Он глянул на своего товарища, ефрейтора. Тот злобно улыбнулся одними глазами. Они понимали друг друга. Им так хотелось избить пастуха, что в эту минуту они искренне его подозревали: «Пожалуй, поймали куманька!»
— Подумайте-ка! Может, скажете все же, куда девались свиньи эрегхедьского сторожа… Только хорошенько подумайте, чтобы потом не пожалеть о своих словах. Ну, ну, не скромничайте!
Пастуха ошеломили эти слова, но тотчас же его захлестнул гнев.
— Холера им в бок, этим свиньям! Уж не у меня ли вы искать их вздумали?
— А ну не браниться, а то…
Ефрейтор перебил:
— Дай ему в зубы. Черт подери этого мужика!
— Скоро получит! Не виляйте, добрый человек. Ночью у эрегхедьского сторожа выкрали из свинарника двух свиней, которых он откармливал на убой. Собаку отравили… Может, вы знаете, куда делись свиньи? Взгляд-то у вас вон какой недобрый! А этот хутор ближе всех к Эрегхеди. Кому же другому и угнать свиней? Может, старуха… а? И… ведь знаете… обстоятельства тоже против вас.
— Но, ради господа, — осмелев от испуга, перебила старуха. — Он всю ночь дома был, с женой спал…
Ефрейтор накинулся на нее, даже кулаки поднял:
— Не мели языком, ведьма!
Ведущий допрос младший сержант насмешливо произнес:
— Ах, вы точно знаете? Может, всю ночь не спали, а?.. Человек с таким добрым лицом…
И, подступив к пастуху вплотную, он вдруг ударил того в подбородок. У пастуха лязгнули зубы, он схватил руки жандарма и крепко стиснул. Жандарм озлился еще больше:
— Отпусти руки, мать твою…
— Ах, окаянный… — выругался и ефрейтор. — Еще дерется, разбойник!
Он шагнул вперед и ударил пастуха в грудь. Тот пошатнулся, шляпа с него слетела, и он выпустил жандарма. А как только руки у того освободились, он, весь побагровев, бешено налетел на пастуха и принялся бить его по лицу. Пастух пятился, а озверевший младший сержант в сопровождении ефрейтора наступал на него.
— Господин жандарм, ради бога… господин жандарм, не трогайте его! — плача и причитая, вопила жена пастуха.
Йошка, глазевший на все с раскрытым ртом и бьющимся сердцем, тоже принялся вопить и плакать, затем бросился бежать к хлеву, оттуда дальше, через канаву, в пшеничное поле.
Младший сержант в исступлении повторял:
— Значит, не знаешь о свиньях? Ничего не знаешь? Ничего?
Второй жандарм держался рядом и, когда предоставлялся удобный случай, тоже наносил пастуху удары. Он с силой бил его кулаками, стараясь попасть по лицу; из носа и рта пастуха сразу потекла кровь. Большой, сильный человек заплакал. Жена его бросилась к жандарму и, рыдая, ломая руки, принялась умолять:
— Не трогайте его, добрые люди, ради господа бога, не трогайте! Убьете ведь! — И она телом, грудью отталкивала жандарма.
Младший сержант внезапно остановился, опустил руки, утих: его поразило большое количество крови, и он прикрикнул на ефрейтора, который, продолжая скалиться, замахнулся снова:
— Хватит!.. Оставь его!.. Потом…
— Господи, господи, — причитала старуха.
Жена пастуха, спрятав лицо в передник, плакала навзрыд. Младший сержант, тяжело дыша, в замешательстве поглядывал по сторонам, затем взял себя в руки и, повысив голос, произнес:
— Теперь будете отвечать разумно. Пришлось заставить вас открыть рот… Так, говорите, ничего не знаете о свиньях?
Пастух, зашипев, приглушенно выругался и широким рукавом рубахи вытер с носа кровь. Молодая женщина с упрямым отчаянием сказала жандарму:
— Да не знает он! Дома ночевал, со мной был, вы же хорошо знаете!
— Знаем, голубка? — насмешливо произнес младший сержант.
— Знаете! Прекрасно знаете. А вот…
Старуха с безграничной отвагой сказала, словно решившись пожертвовать собой:
— Видит господь бог, нет на земле справедливости!
Сержант, словно защищаясь, произнес:
— Ведите себя пристойно, тогда и справедливость будет! А так случается с каждым, кто поднимает на нас руку.
— Не поднимал он руки, — плача, выкрикнула молодая женщина.
Жандарм ничего не ответил. Он оглянулся, снял шляпу, погладил лоб, посмотрел на занятого своими ранами пастуха, и взгляд его удовлетворенно засиял. Ефрейтор насмешливо, презрительно сказал:
— А куманек-то, видать, сильно приболел!
Младший сержант повернулся к женщине, во взгляде его сверкнуло открытое, призывное кокетство, а на губах зазмеилось нечто вроде улыбки.
— Это он вас должен благодарить, красотка, что легко отделался. Ведь мы можем и по-другому, коли потребуется… Не надо плакать…
Женщина уже не плакала, вытирала слезы. Жандарм продолжал:
— Голова-то не у вас болит!
— Нет, у меня! Сердце у меня болит!
— Ну-ну! Пройдет! Не всегда же мы будем сердиться друг на друга!
Жандарм сделал несколько шагов, прошел мимо пастуха, остановился, огляделся, словно задумавшись над чем-то, и, так как заигрыванье с женщиной немного смягчило его, сказал пастуху:
— Ну… возьмите себя в руки. В другой раз будете осторожнее!
Пастух молчал, продолжая возиться то с носом, то с окровавленным рукавом, чтоб не надо было ни на кого смотреть. Стояла гнетущая тишина, и это беспокоило жандарма; в замешательстве он искал слов, желая к тому же еще поболтать с молодой женщиной.
— Так… Значит, вы ничего не знаете о свиньях? Ничего не видели?
Все молчали.
— Нам ведь надо найти вора. Цыгане сегодня по шоссе не проходили?
— Сегодня не проходили.
Младший сержант снова снял шляпу, носовым платком отер лоб и лицо, подошел к лошадям, потрепал своего коня по шее.
— Старик, напоите лошадей! Только чтоб быстро, — раз-два — и готово!.. Нам пора ехать…
И опять принялся расхаживать, осматриваться, время от времени вытирая лоб; при этом он исподлобья, исподтишка поглядывал на молодую женщину. А у той бегали по коже мурашки от его взгляда, она стояла неподвижно, со сжатыми зубами, но глаза у нее загорелись. Разные чувства обуревали ее: и гордость, и торжество, и ненависть, и бессильный гнев: «Своими бы руками задушила!» Пастух, стоя в сторонке, скорее догадывался, чем видел, где жандарм. Ему было стыдно; он думал лишь о своем позоре. Со страшной силой бушевала в нем скованная ярость… Как бы хотелось ему пырнуть этих негодяев ножом в живот! Он чувствовал, что способен выбить землю у всех из-под ног, опрокинуть небо. Но потом… потом… Нет, ничего нельзя сделать!
А Йошка между тем незаметно прокрался обратно. Сначала добрался до хлева, постоял там, прислушался, потом скользнул к дому. Было тихо, ничего страшного он не видел, и поэтому подошел совсем близко. Теперь он стоял вместе со всеми и остановившимися глазами наблюдал за пастухом, глазел, раскрыв рот, на жандармов, на недоброе лицо ефрейтора, следил за неспокойными, неестественно молодцеватыми движениями младшего сержанта. Мальчик был весь охвачен тупым, каким-то ползучим страхом. Младший сержант заметил ребенка и с деланным добродушием спросил: