Чтобы увидеть это отчетливее, вернемся на минуту к началу двадцатых годов. Тема новеллы «Несчастный случай на улице» (1921) также непримиримо противостоящий друг другу, но неразрывно спутанный воедино мир богатых и бедных; однако основной тон здесь — горький и мучительный стон, внушенный подспудной мыслью о каких-то более фатальных силах. В роскошной машине Толстяк с женой и дочерью мчится из дворца своего на Райской улице в Оперу. Они уже опаздывают, но чтобы оказаться в Опере, нужно преодолеть «реку жизни», прорезать безрадостно и безостановочно текущий людской поток — и вот, в своем полете к светлой счастливой радости, они сбивают и давят Бедную Женщину. У людей, толпой окруживших место происшествия, беспокойное «зеленое пламя вспыхивает в глазах», мечутся «злые всполохи», «смрадное дыхание наполняет воздух», «горящие глаза озираются, ищут, кого бы ударить». Гневная жажда рычит, и хрипит удовлетворенность, и вскрикивает жертва. В бесцельной и беспомощной ярости толпа вгрызается в самое себя, жаждет собственной же крови — здесь кипит в круговерти дикое бешенство высвобожденной подсознательной энергии. Миазмы притаившихся в человеке звериных инстинктов, затуманивающих классовое его сознание, вырываются на поверхность фантомом человеческой злости и глупости, с которыми неустанно и порой безнадежно будет сражаться Лайош Надь и позднее.

С какой бы точки ни оглядывали мы творчество Лайоша Надя, новеллиста и публициста, отовсюду приметна будет одна отчетливо видимая вершина; творческий взлет его на стыке двадцатых — тридцатых годов. Это был период напряженных художественных поисков, но тематически, а также по художественным устремлениям — период тесной связи писателя с идеями рабочего движения. Л. Надь издал к этому времени около дюжины сборников, по большей части за свой счет; его новый сборник новелл — «Несчастный случай на улице» (1933) — включил в себя самые значительные произведения. Вот как оценил их направление и смысл Дюла Ийеш в статье о «Доходном доме»: «Острие угла зрения здесь решительно указывает то же направление, что и программа рабочего движения, мы можем сказать даже — определенной политической рабочей партии» («Нюгат», сентябрь 1931 года). А боевой программой подпольной коммунистической партии в эти годы была борьба за пролетарскую диктатуру! Поэтому никак не случайно, что в произведениях Л. Надя отчетливо звучат реминисценции революции. Новелла «Облава» (1928) — необыкновенное видение, символический сон наяву: толпа атакует «в волшебном свете плывущий дворец» — и это словно бы воспоминание о другой, уже давней, ноябрьской осаде Дворца. Символична и новелла «Герои»: девятнадцатый год в Венгрии и подполье двадцатых — тридцатых годов породили этот символ — протест против трусливой гибели, гимн вооруженному сопротивлению, героической борьбе.

Этот ряд достойно завершает «Май 1919 года» — значительное произведение писателя. В 1932 году Лайошу Надю была впервые присуждена премия Баумгартена, обеспечившая ему год работы в относительно спокойных условиях. Он побывал во многих городах Венгрии, в том числе в Солноке, где и услышал историю отрицательного героя своей будущей новеллы. Писалась она летом 1932 года — под мрачной тенью «статариума» — «чрезвычайного положения» — и виселиц, на которых оборвались героические жизни коммунистов Имре Шаллаи и Шандора Фюрста. Родившаяся в этих обстоятельствах, сюжетно завершенная, в традиционно реалистической манере написанная новелла обладает и новыми для венгерской критико-реалистической прозы свойствами; все это поставило Лайоша Ладя, открывшего в нашей литературе новую, еще не хоженную тропу, в число тех писателей, с именами которых связано становление социалистического реализма. Он сам уже сказал о симультанной новелле, что это — не конечная станция, а только полустанок в пути. Затем придет позитивное художественное воздействие, выходящее за рамки изображаемого, что-то сходное со смысловым содержанием «Потемкина». То, о чем осторожно, обиняками, с учетом политической ситуации пишет здесь Лайош Надь и что он полностью осуществляет в своем произведении, — есть идея партийности.

Образ Петура — это новый в венгерской литературе тип джентри, сословия, которое прежде с симпатией и грустью описывали все — от Миксата до Морица. И этот новый тип увиден в поворотный момент судеб исторически сложившегося сословия, когда былое дворянское молодечество выродилось в фанаберию, грубость, садизм. Лютая ненависть к народу оказалась позднее той силой, которая вовлекала эти слои в карательные отряды контрреволюции и швырнула им в руки власть. Создание образа Петура лично для Надя было как бы расчетом с прошлым: прообразом Петура помимо солнокского контрреволюционера Штефчика был в какой-то степени и бывший ученик писателя, даже друг его Эндре Янкович-Бешан, позднее опустившийся до участия в белом терроре. В скромном, непритязательном начальнике красного патруля, обрисованном без всякой позы, без литературных гипербол, писатель изобразил саму пролетарскую власть. Сила, спокойствие этого представителя народа коренятся очень глубоко; большой исторический опыт, накопленный писателем, и его искренняя вера в силу рабочего класса, формирующего историю, помогла ему создать столь убедительный образ.

Михай Бабич, выдающийся представитель венгерской литературы либерально-гуманистического направления, высоко ценил «Май 1919 года». Но внешне бесстрастная, объективная манера повествования скрыла от него выходящие за литературные рамки задачи этого произведения. Между тем характерная эта манера объясняется, во-первых, тем, что откровенно выражать свои мысли было весьма опасно, а во-вторых, завуалированная форма повествования отвечала эстетической концепции Л. Надя. «Главным для писателя я считал верное изображение действительности, глубокое проникновение в материал, необходимо присутствующую в произведении, но не высказанную в лоб, как бы непроизвольно вживленную в него тенденцию», — пишет он о себе. Правду жизни он почитал одержимо. К сюжету — порождению фантазии — относился весьма подозрительно, стремился к научной достоверности, мысли свои формулировал сухо и трезво, немногословно и точно. Простое описание жизни, говорит он, само по себе побуждает к изменению существующей действительности. Эти его взгляды, этот творческий метод сделали его родоначальником самой значительной волны венгерской социографической литературы.

Так родился «Кишкунхалом» — это необычное по жанру своему произведение, — сплав всех прежних поисков Лайоша Надя. «Кишкунхалом» принес писателю безусловное и всеобщее признание. Левые критики хвалили за неприкрытое, откровенное изображение жизни венгерской деревни, буржуазная пресса говорила о высоком художественном мастерство писателя. Аттила Йожеф в письме называет это произведение поэмой, Дюла Ийеш сравнивает отдельные его страницы со стихами. Моральный успех «Кишкунхалома», помимо высокого художественного мастерства, объясняется тем, что потребность в теме его буквально, как говорится, «носилась в воздухе»: после задушенной полтора десятилетия назад пролетарской революции и только что потрясшего страну экономического кризиса демократически настроенная интеллигенция с повышенным вниманием обратилась к деревне, как бы отсюда ожидая разрешения крайне обострившихся социальных конфликтов. «Кишкунхалом» можно по праву считать увертюрой к начавшемуся в литературе последующих лет исследованию деревни.

Ийеш приметил, что в «Кишкунхаломе» теснятся одна к другой много-много миниатюрных новелл; в самом деле, здесь нет правильного, традиционного развития «сюжетного» действия, действительность дана как бы в поперечном разрезе и раскрывается на сопоставлении контрастов. Нам дается описание одного-единственного дня альфельдской деревни, с рассвета и до рассвета: бесстрастно, объективно рассказывает писатель о судьбах отдельных людей, о живущих в нищете крестьянах, о вспаиваемых маковым настоем детишках и о заброшенных, голодающих стариках, о чахотке, об охраняемом жандармами порядке. Над неухоженными дорогами столбом стоит пыль, в безжалостно палящем, изнурительном, адском пекле корчится деревня и окрестные поля. Замер воздух, замерла надежда в душах; глушится малейший проблеск самосознания. Здесь нет и следа дешевых переплясов «народных» пьесок, нет парадных, затканных тюльпанами народных умельцев: Лайош Надь увидел в полузадушенной деревне одну только нищету и написал только то, что увидел. Его влекли не «спасительные» для нации глубины «народной души», он мыслил классовыми категориями, по крайней мере, категориями богатых и бедных, противостоящих друг другу, тех, кто живет в благополучии, и тех, кто втоптан в грязь. За объективностью художественного метода «Кишкунхалома» не воспевание труженика полей — это обвинительный вопль между строк; однако здесь слышится также и неуверенность, покорность судьбе.

«Кишкунхалом» вышел из печати весной 1934 года; летом того же года его автор, вместе с Дюлой Ийешем, отправляется в Москву, чтобы участвовать в работе съезда советских писателей. Приглашение относилось к боевому левому писателю, в котором писательская группа живших в СССР венгерских эмигрантов-коммунистов видела своего товарища по борьбе. О впечатлениях об этой поездке Д. Ийеш рассказал в книге «Россия», Л. Надь — в серии репортажей «Россия протяженностью одиннадцать тысяч километров».