Часть вторая

У Мегрэ была своя собственная манера подниматься на второй этаж дома на набережной Орфевр. В начале лестничного пролета, куда уличный свет проникал почти беспрепятственно, у него был безучастный, довольно равнодушный вид. Потом, по мере приближения к своему кабинету, он как бы пропитывался его заботами. Ну а проходя мимо привратника, он был уже патроном.

В последнее время у него появилась привычка: прежде чем войти в свой кабинет, сделать крюк, заглядывая в комнату инспекторов. И вот, не снимая шляпы и пальто, он вступил в «Гран-Тюренн».

Приобретавшее размах дело Стювеля набивало оскомину уголовной полиции; Люка, которому была доверена вся тяжесть сбора и обобщения, сравнения и систематизации сведений, не ждал, пока работа его захлестнет, и сам звонил по телефону, просматривал почту, касающуюся этого дела, принимал информаторов.

Поскольку в кабинете инспекторов, где царила нескончаемая сутолока, этим делом заниматься невозможно, он нашел прибежище в соседней комнате, на двери которой чья-то шутливая рука и не преминула написать «Гран-Тюренн».

Как только кто-то из инспекторов заканчивал какое-либо дело или возвращался с задания, всегда находился охотник поинтересоваться:

— Ты свободен?

— Да.

— Обратись к «Гран-Тюренн»! Он нанимает на работу.

Это была правда. В подчинении Люка никогда не было достаточного числа людей для проверок, и в отделе не осталось ни одного сотрудника, который хотя бы раз не обошел улицу Тюренн.

Всем был известен перекресток возле мастерской переплетчика с тремя кафе: сначала кафе-ресторан на углу улицы Франк-Буржуа, потом «Гран-Тюренн» и наконец в тридцати метрах от него на углу площади Вогез «Boreзский табак», превратившееся в штаб-квартиру журналистов. Они тоже занялись этим делом.

Полицейские, в свою очередь, чаще бывали в «Гран-Тюренн», сквозь витрины которого хорошо просматривалась мастерская фламандца. Кафе стало их штаб-квартирой, а кабинет Люка — своего рода филиалом.

Ну а самое удивительное заключалось в том, что бравый Люка, поглощенный обработкой сведений, был, пожалуй, единственным, кто не заходил сюда после своего первого визита.

Однако этот угол он знал лучше всех. Он знал, что за кафе «Гран-Тюренн» был магазин тонких вин «Погреб Бургундии». Он был знаком с его владельцами, и ему стоило лишь достать соответствующую карточку, чтобы вспомнить, что они отвечали на тот или иной вопрос.

Нет. Они ничего не видели. В субботу вечером они отправились в долину Шеврез, где провели уик-энд в собственном домике.

За «Погребом Бургундии» была лавочка сапожника, которого звали месье Буске.

Этот, напротив, рассказал много, но у него был изъян: об одном и том же он говорил по-разному. Все зависело от времени дня, когда его расспрашивали, от количества рюмок, выпитых безразлично на каком из трех углов.

Потом, там еще был писчебумажный магазин Фрера — мелкооптовая торговля, и позади, во дворе, — картонажное производство.

Над мастерской Франца Стювеля, на втором этаже старинной частной гостиницы, штамповали серийные украшения. Это был дом «Сац и Лапински», где работали двадцать женщин и четыре-пять мужчин, чьи имена воспроизвести нет никакой возможности.

Допрошены были все, некоторые четыре или пять раз, разными инспекторами, не говоря уж о многочисленных опросах, проведенных журналистами. Два белых деревянных стола в кабинете Люка были завалены ворохами бумаг, планов, меморандумами, и только он мог во всем этом ориентироваться. И еще. Он беспрестанно делал какие-то пометки.

В этот день после обеда Мегрэ молча расположился у него за спиной, тихонько посасывая трубку.

Страница, озаглавленная «Мотивы», была черна от записей, вычеркнутых одна за другой.

Искали политическую сторону этого дела. Не в том смысле, который вкладывал месье Лиотард, поскольку его умствования не выдерживали никакой критики. Но Стювель, живший уединенно, мог вполне принадлежать к какой-нибудь подрывной организации. Это ничего не дало. Чем больше ворошили его жизнь, тем больше убеждались, что ничего примечательного в ней нет. Исследованные одна за другой книги из его библиотеки были написаны мировыми классиками и отобраны человеком умным, высокообразованным. Он не только их читал и перечитывал, но и делал пометки на полях.

Ревность? Фернанда никуда не ходила без него, крутилась только в своем квартале, и со своего рабочего места он мог отлично проследить, в какие именно лавки она заходила за покупками.

Прорабатывали и версию, нет ли связи предполагаемого убийства с близостью к предприятию «Сац и Лапински». Однако у фабрикантов из украшений ничего не было украдено. Ни хозяева, ни рабочие близко не знали переплетчика, разве только видели его сквозь витрину.

Никакой связи не было и с Бельгией, Стювель ее покинул в восемнадцать лет и никогда туда не возвращался. Он не занимался политикой и ничто не наводило на мысль о его принадлежности к фламандскому экстремистскому движению.

Отработали все версии. Для очистки совести Люка проверял самые дурацкие предположения в надежде хоть на малейшее везение. Когда он входил в кабинет инспекторов, всем было ясно, что это означает новый круг проверок на улице Тюренн и вокруг.

— Возможно в этом что-то есть, — говорил он в этот раз Мегрэ, тыча пальцем в кучу разрозненных бумаг. — Я собрал сведения по всем шоферам такси. Среди них есть один подходящий, натурализовавшийся русский. Это должно подтвердиться.

У него в ходу было слово «подтвердиться».

— Я хотел установить, не приезжали ли 17 февраля с наступлением ночи один или несколько человек к переплетчику. Так вот. Шофер по имени Жорж Рескин был нанят тремя клиентами в ту субботу приблизительно в 20.15 около вокзала Сент-Лазар и привез их на угол улиц Тюренн и Франк-Буржуа. Было около половины девятого, когда он их высадил, что не очень-то клеится с показаниями консьержки по поводу слышанного ею шума. Таксист не знает своих пассажиров. Однако один из сидевших сзади показался ему самым значительным. По говору это был явно выходец с Ближнего Востока.

— На каком языке они говорили между собой?

— На французском. Другой, тучный блондин, лет тридцати, с сильным венгерским акцентом, казался беспокойным, не в своей тарелке. Третий, француз, неопределенного возраста, одетый много хуже, чем его компаньоны, кажется, не принадлежал к их кругу.

Выйдя из машины, все трое направились вверх по улице Тюренн в направлении дома переплетчика.

Если бы не эта история с такси, Мегрэ и не вспомнил бы о приключении своей жены.

— Поскольку ты занимаешься шоферами, может, тебе что-нибудь известно о небольшом сегодняшнем происшествии. Это не имеет ничего общего с нашим делом, но…

Люка был готов видеть связь в событиях, куда более отдаленных и случайных. Придя утром на службу, он сразу же сопоставлял все рапорты муниципальной полиции, чтобы убедиться: не появилось ли чего существенного, относящегося к его деятельности.

В своем кабинете в одиночку он проделывал такой огромный объем работы, о котором публика, следившая по газетам за делом Стювеля, как за романом с продолжением, даже и не подозревала.

Мегрэ в нескольких словах рассказал историю дамы в белой шляпке и ее ребенка.

— Ты можешь позвонить в полицию 9-го округа. Тот факт, что она каждое утро приходит на одну и ту же скамейку в сквере Анверс, дает основание полагать, что и живет она в этом квартале. Пусть проверят в окрестностях, у торговцев, в гостиницах и меблированных комнатах.

Проверки! В недавние времена в кабинете можно было застать десяток инспекторов, курящих, строчащих рапорта, читающих газеты, а то и играющих в карты. Теперь же редко когда можно было увидеть хотя бы двоих одновременно. И если они на свою беду появлялись, то тут же «Гран-Тюренн» открывал дверь своего «логовища».

— Малыш, ты свободен? Зайди на минутку. — И еще один бедняга отправлялся по следу.

Исчезнувший чемодан искали по всем привокзальным камерам хранения и у старьевщиков. Маленький Лапуант, может, был и неопытен, но серьезен и неспособен на глупые выдумки. Этот чемодан был там, в мастерской Стювеля, а пять часов спустя Люка его уже не нашел.

Но вот, по показаниям соседей, Стювель в тот день никуда не выходил, и никто не видел, чтобы Фернанда выходила с чемоданом или тюком.

Может быть, он избавился от него под видом какой-нибудь исполненной переплетной работы? Это тоже было проверено. Послу Аргентины для одного из документов Стювель изготовил роскошный переплет, но он был не так объемен, и посыльный унес его под мышкой.

Мартин, самый образованный сотрудник в уголовной полиции, почти неделю просидел в мастерской переплетчика, придирчиво просматривал его книги, исследуя работы, проделанные им за последние месяцы, созванивался по телефону с его клиентами.

— Это необыкновенный человек, — сделал он заключение. — Его клиентура — самая избранная, какая только может быть. Все полностью ему доверяли. Именно поэтому он выполнял заказы многих посольств.

Послы обращались к нему потому, что он слыл специалистом в области геральдики и обладал большим набором прессов для тиснения гербов, что позволяло украшать переплеты книг и документов геральдическими знаками разных стран.

— Я понимаю, шеф, вы не очень довольны. Но вот увидите, из этого обязательно что-нибудь получится.

И никогда не падающий духом, отважный Люка показал на сотни бумаг, которые он копил не унывая.

— Нашли зубы в калорифере, не так ли? И это еще не все. Кто-то послал телеграмму из Конкарно, чтобы вытянуть туда жену Стювеля. На висевшем в шкафу синем костюме обнаружены пятна человеческой крови, которые безуспешно пытались замыть. Что бы ни говорил и ни предпринимал месье Лиотард, я это дело не брошу.