Следующий наш шаг был предрешен. Глубокой ночью мы лежали на земле у дороги против склада. Дул резкий, холодный ветер. На горе шумел лес. Но холода мы не замечали. Пять пар глаз неотрывно следили за темной фигурой часового, ходившего вдоль барака. Часовому одному в лесу, вероятно, было очень жутко. Удостоверившись в неизменности маршрута часового — от одного угла к другому, мы поползли дальше вдоль дороги и зашли за барак. Двое стали на углах следить за часовым, остальные ножом подкопали землю в средней части барака и, схватившись за край доски, начали ее отдирать. Доска поддавалась с трудом, трещала и скрипела. Когда открылась достаточная щель, в склад полез капитан — самый малый из нас. Он стал высовывать в щель первое, что ему попадалось под руку: четыре плоских ящика и один мешок, вероятно, с мукой. Когда капитан вылез, мы опустили доску на место и постарались рукояткой ножа вдавить гвозди в гнезда. Часовой, по-видимому, ничего не слыхал. А может быть и слыхал, но боялся посмотреть. И даром, винтовку мы с собой не взяли…

Дома рассмотрели добычу. В одном ящике было мыло. Три других имели на крышке изображение большой гончей собаки в беге. Неужели в ящиках какие-то собачьи принадлежности? Внутри оказалось еще десять ящичков, а в них — давно позабытые сладости: шоколад, рахат-лукум и др. Нам попали в руки подарочные пакеты фронтовикам. Много позже я узнал, что собака была эмблемой известной 116 танковой дивизии, прославившейся на Восточном фронте. Дивизия была переброшена на защиту Ахена. Как ни хороши и питательны сладости, но дороже всего нам оказался мешок с белой мукой. Теперь мы имели не только хороший суп, заправленный поджаренной на листе железа мукой, но еще и лепешки к нему. Мыло также очень пригодилось в хозяйстве.

За многие месяцы пребывания в лесу у нас выработались звериные инстинкты ориентации на местности, обострились слух и зрение. Окружающую местность на многие километры мы изучили основательно в дневных и ночных походах. Ориентировались автоматически на всех звериных тропинках. Иногда ночью, в пути, я закрывал глаза — все равно ничего не видно. Тропа, выражаясь современным языком, была запрограммирована в памяти. Члены тела повиновались сигналам, не затрагивавшим сознание. В одном месте низко провисла ветка. Затем делаешь большой шаг, переступая ручеек. Щека улавливает легкое дуновение ветерка: это открылся проход между горами, — до землянки осталось минут 15–20 ходьбы. Вдруг все как по команде останавливаются. Здесь — отвесная скала, и можно, прижав к ней мешки, немного отдохнуть. Еще спустя 10–15 лет я легко, ночью, с любого места, нашел бы землянку. Вернее, ноги сами принесли бы меня к ней.

В феврале снова потеплело. В воздухе чувствовалась весна. Судьба баловала нас. Питание за счет склада было обеспечено. В эти дни у меня вышла ссора с Григорием. Мы уже не голодали. Но Григорию захотелось сала. Он предложил мне идти с ним на кухню. Я отказался, — я вообще был против ненужного риска, тем более что опасности подвергались и все остальные. Поймай немцы одного — добьются и до всего остального… Возник скандал. Григорий все же пошел с Игнатом. Вернулись они благополучно. Как всегда, все разделили поровну, и я не имел достаточной силы воли отказаться от своей части.

Игнат решил проведать остовку Марию, с которой у него были многозначительные переглядывания. Отправился вечером, стукнул к ней в окно и поставил ее перед выбором: впустить или прогнать. Мария впустила. Вернулся Игнат под утро очень довольный… Мы смотрели на эти эскапады косо.

Из событий февраля месяца следует отметить отправку нашей рабочей команды за Рейн. Обнаружили мы это случайно с Игнатом, во время утренней разведки в сторону селения. Мы находились на горе над бараками и уже собирались возвращаться домой, когда вдруг увидели большой рюкзак, прислоненный к дереву. Оглянувшись и не заметив никого, мы схватили рюкзак и подались вглубь леса. Отбежав, раскрыли рюкзак и увидели тапочки, сшитые из шинельного материала. Игнат воскликнул: «Да это же мешок Федора-сапожника!» Мы вернулись и увидели Федора, разыскивающего свое имущество. Федор нам рассказал, что сбежал по дороге, спрыгнув с замедлившей ход машины. Два дня он пробирался назад, надеясь найти нас. Но нашего места он не знал. Поискав, вернулся к бараку в надежде встретить кого-либо из своих. Федору повезло. Теперь нас было шесть человек и пришлось расширять землянку.

Наш лес постепенно терял свою безлюдность. По главной дороге проехал полицейский на лошади. Его появление мы связали с находкой немцами упавших самолетов и братской могилы. Какие выводы сделали немцы по этому поводу, нам осталось неизвестным. В ту же неделю слышали автоматную очередь, выпущенную недалеко от нас. Что это могло означать?

Однажды мы, как обычно, дневали в тревоге. Кто спал легким сном, кто лежал с открытыми глазами. Вдруг все насторожились. В землянку проникли незнакомые звуки. Сначала едва слышные, но постепенно усиливающиеся до шума морского прибоя. Мы осторожно вылезли наружу и увидели внизу в долине растянувшуюся цепь наших пленных в колодках. Одни еще спускались с противоположной горы, другие уже подходили к тропинке у ручья под нашей горой. Пленных, я думаю, было около пятидесяти человек, пять-шесть солдат охраны. Причем охранники шли с небрежно закинутыми за плечи винтовками рядом с пленными. Сначала мы очень удивились. Откуда взялись пленные и куда их ведут? Почему они идут не дорогой, а скрытыми тропинками? У меня, как и у других, возникла мысль: перестрелять солдат и освободить наших людей! Но что мы будем делать с ними? И обрадуются ли пленные освобождению? А сколько их может погибнуть в результате нашего вмешательства? Посовещавшись, решили ничего не предпринимать.

Куда вели пленных и их последующая судьба — осталось загадкой. Тропинка эта выходила в долину реки Ар. Возможно предположить, что их вели на работу к батареям Фау-1, позиции которых были расположены недалеко.

В конце февраля пришла пора заготавливать дрова. Все отправились на гору поздно вечером. Треск ломаемых дубков далеко разносился по лесу. Неожиданно к стоявшим несколько поодаль Федору и капитану подошла темная фигура и что-то спросила по-немецки. Федор и капитан застыли. Заметив неладное, мы также прекратили работу. Немец еще раз что-то спросил и вдруг бросился бежать, как вспугнутый зверь.

Бросив все, мы вернулись в землянку. Всю ночь совещались. Утром пошли на разведку и обнаружили, что недалеко от нас, на склоне горы, какая-то семья, вероятно городских беженцев, выстроила избушку и живет в ней. Дальше оставаться в землянке было нельзя. Взрослые, а в особенности дети, подойдя к краю обрыва, легко могли обнаружить нас.

Я предложил разделиться на пары. Григорий, помня свой долг, конечно пойдет со мной. Начались споры, обиды, жалобы. Наконец разделились на две части. Четверо из нашей рабочей команды обосновались на соседней горе, в месте, которое я давно выбрал для подобного случая. Капитан с Мамедовым ушли в «Сибирь». Решение, возможно, было и правильным, но жестоким по отношению к сибирякам. Они больше всего боялись остаться одни, помня свои скитания и жизнь до встречи с нами.

Мы вчетвером за день выстроили хорошую землянку под горой, и даже с печуркой. Но увы! Ее нельзя было сравнить со старой по маскировке. Новое жилище было в редком буковом лесу и имело открытые подступы, как снизу, со стороны ручья, так и сверху, с невысокой скалы. Место в «Сибири», где обосновались другие, мне не приходилось видеть. Капитан с другом каждый вечер приходили к нам. Однажды принесли немецкий автомат. Немцы дезертировали, переодевались в гражданскую одежду и бросали оружие. Однажды Мамедов подробно рассказал историю о том, как на них с капитаном в «Сибири» напали дикие свиньи и они едва спаслись. История была выдумана для того, чтобы разжалобить нас. В конце концов они остались с нами.

Между тем, военные действия на левой стороне Рейна явно приближались к концу. 6 марта многоголосый гул орудий на западе оборвался. Под вечер начался артиллерийский обстрел станции. Снаряды стали рваться и в нашем лесу. Некоторые совсем близко. Утром стрельба возобновилась, но уже на восток от нас. Мне стало ясно: американцы наконец прорвали фронт и вышли к Рейну. Но никто не хотел верить ни своим ушам, ни моим словам. Так долго ждали американцев, что уже разуверились в возможности их прихода!