— На это я тебе скажу вот что, Алистрат Мокеич, — возразил старшина, — ежили он остервянится, ты говоришь, так у нас, братец ты мой, Сибирь не почата! На каторжную работу друга милого спровадят!.. Забудет пустяками займаться…
— У Сибирь, — обратившись к старшине, подхватил плотный, с добродушным лицом мужик, подпоясанный веревкой, — у Сибирь тоже миром ссылают! ежели мы не пустим, никто не моге его тронуть! Что, Ваньку Ерохина сослали? Небойсь у мира спросили… ан шиш!.. а он остепенился да мужик-то стал за мое почтенство! хоть куда! И семья, значит, за ним пропала… Уробел — еще смирней стал жить…
— Да опять и то сказать, — заметил тощий, с реденькой бородкой мужичок, — ведь он девку-то еще не перебил, от Краюхина она не ушла… Что ж его неволить-то? Он один сын у отца и есть… отец чуть не по миру ходит… Сгидай его голова! Пустим его!..
— Балакали, балакали!.. — начал старшина, облокотившись на стол, — а все дело плохо… Ежели мы тепереча будем всякого прощать, тогда на белом свету житья не будет! А по-моему, братцы, потакать — только баловать!.. Опять что ж нас начальство на смех, что ль, сюда посадило? У вас, скажет, законы под носом, а вы ничего не видите? Евсигнеич! — обратился старшина к писарю, — покажи-ко им статью…
Писарь с пером за ухом поднялся и объявил судьям, прикладывая к своей груди правую руку:
— Ежели мы тому и другому будем прощать, тогда, следовательно, будут большие поджоги и разбои… Как я называюсь писарь, — и не что иное, как наемный, а вы избранные и принявши присягу должны судить по закону, — не щадить ни отца, ни мать!.. Я как постоянно нахожусь при правах (писарь указал на письменный стол) и обязан вам давать знать, то я отвечаю и решаюсь своей головой..! Но потому что с нас, с писарей, мировой посредник[10]спрашивает и приказывает смотреть больше в права, то я не сам из себя говорю… А пастух подвергнут по доказательству уголовному.
Писарь окинул глазами слушателей и опустился в кресло. Старшина, следуя его примеру, тоже встал и обратился к судьям:
— Хотя хучь я и неграмотный, но я имею у себя писаря… и спрашиваю его: погляди-кося в права… Что там права говорят? Но как писарь вам сейчас предлагает, то вы должны слушать его. А ты, Евсигнеич! говоришь по правам! и напрасно ты эти слова принимаешь те, которые самые дрязги…
— По-моему, дело решено: и ён сознался… и сваты доказали… ведь это уголовшина! надо к судебному отправить…
— Что ж к судебному? — сказал богатый мужик, — засадят его в острог, через год, пожалуй, судить будут, а там, мотри, оправдают, — острожного-то к нам в деревню и пришлют… он там с острожными понашуркается, — он хуже нечистого будет! Тогда и беда с ним… Вон у Шепелевки у старосты Нехведа Андрюшка — сжег скирды, его подержали в остроге, да и пустили… настоящих примет нету. Он теперь и ходя по деревне, всем грозит: «Не то будя!» На всех такого холоду нагнал — поют, — как у праздника… А мой згад — посадим его еще на недельку и крепко-накрепко накажем… а не то отпорем…
— Нет уж, Савостьян Трофимыч, пороть не надо! — воскликнул один судья, — а то он продрамши-то еще злей будет! А вот что: коли такое дело, ежели он, напримерича, от судебного еще пуще подожже, то и сажать незачем… Пощуняем его и пустим… на слободе он скорей почувствуй!.. мало что бывает!
— А что, Егорыч, твоя речь правая! — заметил подпоясанный веревкой, — он судом-то нашим будет доволен, а уж его, коли он такая голова, у чижовке не выучишь… А то, мотри, и нам встретца нельзя будет…
— Что ж, это куда дело-то пошло? — возразил старшина, — куда ж мы закон-то денем? на что ж он нам дан?
— Что ж закон? — сказал один судья, — мы народ неграмотный… Что господь на душу положит, то и говорим… другое дело, мы закону не ослухаемся… Знамо, по мужичью!..
— А то кажное воскресенье тут сидишь, сидишь, — подхватил другой судья, — у меня вон картохи остались не рыты… всё в отлучке… А причем мы тут? Вишь, решено Егорку пустить, а там говорят не так!..
— И то правда, — заговорило несколько голосов, — зачем же нас избрали? Кажинный раз бьем, бьем, а ничего не выходя…
— Вы что же забушевали? — воскликнул старшина. — Я, может, у земстве не жрамши три дня просидел, и то не супротивлюсь.
— Экой ты! — заговорили судьи, — ты вон мядаль имеешь, у посредственника у почете, по миру разъезжаешь — всягды сыт, доволен… опять жалованье получаешь…
— А подводы-то? — крикнул высокий мужик, — он ноне с обчества слизал полтораста цалковых; нанял работника: он и разъезжая и кстати паша…
— Стой! — закричал старшина: — нешто вас призвали о подводах рассуждать?
— Ну, что ж ты нас держишь? — заговорили судьи, — дело порешили!
— Как порешили?
— Егорку простить… али неделю посидит, да и ладно…
— Вот что, судьи! — сказал старшина, — совсем пустить не годится… Я вам говорю, — какое-нибудь да наказание ему подобает… надо еще у Краюхина спросить, не будет ли он искать, если мы Егорку своим судом решим.
— Ну, зови Краюхина! — сказали судьи.
Вошел Краюхин.
— Слухай, Петрей. — объявил старшина, — судьи поряшили Егорку выпустить… а я настоял, чтобы ему какое-нибудь наказание определить… Как ты хочешь? Отпороть его?..
— Нет, Захар Петрович, пороть не надо! уж лучше приприте его! а то он не даст свадьбу сыграть!
— Ты не будешь искать, если мы своим судом решим?
— Я боюсь, — сказал Краюхин, — как бы он после-то не выворотил…
— Судьи говорят, — продолжал старшина, — что ежели его к судебному отправить, хорошо, как его допекут!.. А если отпустят, тогда и держись…
— Это точно, Захар Петрович… он обозлится хуже. Мне бы только дал он в покое свадьбу сыграть… до праздника осталась одна неделя…
— Ну, на неделю его и посадить в чижовку! — заговорили судьи…
— Что ж, так, так так! — подхватил Краюхин, — сажай его, Петрович, и ладно…
— Что ж ты, разве поладил с нареченным-то? — спросил старшина.
— Нет, Захар Петрович, — объявил Краюхин, — в суде толку мало! мы сошлись с ним опять… Стало быть, не хочем этого делать… Он вон там на крыльце… Господь нас надоумил обоих! видно, что ни дальше в лес, то больше дров…
— Это доброе дело! — сказал старшина, — а то поди возжайся… Еще судьи как бы осудили, не то по-твоему, не то по-свату. А ноне как судьи осудили, то на них жалоба не принимается. Сторож! веди сюда Егорку. А ты, Петрей, — обратился старшина к Краюхину, — выдь отсюда!
Сторож ввел пастуха.
— Ну, вот что, братец ты мой, — сказал старшина, стоя пред подсудимым, — по закону тебя надыть бы отправить к судебному, это, силич, в острог… а там невесть что будя!.. а вот судьи сжалились над тобой… жалуют тебя посадить в чижовку на неделю… так я тебе объявляю ряшение…
— Я и то, Захар Петрович, восьмой день сижу, — сказал Егор, — за что сажать-то? мало что сказано… ведь я так…
— Нет, Егор: ты не супротивься, — сказал богатый мужик, — это мы тебя помиловали…
— Значит, ты осужден на неделю в чижовку! — подхватил старшина, — сторож! веди его!
— Ну-ко пойдем, брат, к праздничку, — сказал сторож, подхватывая Егора под руку.
— Нельзя ли, братцы, ослобонить, — взмолился пастух, — что ж? ведь ничего не будет! Мне отсидеть не важная штука!
— Коли решено, ты не ослухайся! — сказал старшина.
— Ну да, ничего! Веди! — встряхнув головою, произнес пастух и вышел.
Все судьи встали.
— Пятрович! — заговорили некоторые, — платву до другого воскресенья отложим… вишь, ночь на дворе. Пора расходиться… лошадям не месили…
— Что ж, пожалуй, — сказал старшина и обратился к писарю, — Евсигнеич! надо бы выпить.
— Вина вволю! — сказал писарь, — Краюхин привез полведра, да Еремин тоже за энто дело, помнишь? привез полштоф.
— Экие подлецы! — сказал старшина, — разве оно полштофом пахнет? А ты, Евсигнеич, мотри насчет бумаг, как бы какая не пропала.
— Кому они нужны? Народ бестолочь!
Судьи призвали в правление Краюхина и потребовали с него магарыч. Сторож принес полведерный бочонок. Все выпили, поздравив Краюхина с окончанием дела.
— Что, ребятушки! — заговорил последний, закусывая кренделем, — завязался я эвтим делом, а уж горе меня уело, — не роди мать на свете!
— Что ж? ведь по-твоему решено, — говорили судьи.
— Решено-то решено, да Егорка-то разбойник! — возразил Краюхин, — через неделю-то он вольный казак! Ты и гляди: он, пожалуй, на похмелье-то, после свадьбы, как снег на голову!.. Да и девка-то ухо!.. — Краюхин затряс головой.
Все выпили еще по стаканчику и начали расходиться…