10

Осень вечно роняет слезы. За это я не люблю ее: она рыжая, печальная, продрогшая и измученная. Не то что расцветающая молодая весна. Мокрые ржавые листья клеятся к стеклу, будто просятся внутрь. А я прикладываю ладони к его мутной от дождя глади и разглядываю почерневшие узоры, венами пронизывающие некогда кленовый наряд. И что-то под ребрами жрет меня, тянет, мучает. Но только тело тут не причем: это не травма, это не болезнь, это — тоска. Я знал, каково это, испытывать одиночество. Но сегодня оно не было приятным. Не было приятным и вчера, позавчера, и даже неделю назад. В «Хартвуде» все некогда теплые мне чувства становились горькими и тяжелыми. Но я знал, что делаю это не ради кого-то, а ради своей семьи. Не будь меня рядом, все наладится. Ведь то, из-за чего мои родители изводили друг друга, — единственный сын. Чем дальше я, тем холоднее мне, но теплее им. По крайней мере, мне хотелось так думать.

— Нил Уэбб, — прервал мои размышления учитель, и я тут же оторвался от себя самого, недоуменным взглядом окинув мистера Бронкса. — Так сколько новелл в «Декамероне»?

— Сто, — ответил я, заставив присутствующих заскучать. Видимо, те ожидали, что я ошибусь, и уже приготовились смеяться. Все равно было только Леоне, с пренебрежением разглядывающей иллюстрации книги. Хотя, почему это не удивило меня?..

Когда я впервые увидел свою ослепительную одноклассницу на уроке литературы, который посещали всего пять человек, страшно удивился: образ красивой девушки с книгой давно был вытеснен образом той же красивой девушки, но только с бестолковым журналом или мобильным телефоном в руках. Но не то чтобы я мыслил стереотипами. Просто Паттерсон — такова была фамилия Леоны и ее брата — казалась мне настолько красивой, что я и не мог представить для нее занятие, никак не связанное с внешностью. Признаться, мое первое впечатление оказалось обманчивым, как и о многих вокруг. Ей нравилась литература, нравились книги, нравились пронизанные чувством строки, но расспросить девушку обо всем мне не хватало смелости. К тому же, я не был уверен, что она вообще захочет со мной говорить. Я часто ловил на себе взгляды темно-синих глаз, и каждый раз видел в них глубокое презрение и бездонную усталость.

Слушать мистера Бронкса я не мог. Не сказать, что он был плохим учителем. Порою, он даже удивлял меня тем, что столько знает о средневековой литературе. Но сегодня явно не такой день. Голос мужчины был далеким, а все вокруг — эфемерным. Сейчас я жил внутри себя. В своей жизни я никогда ничего не писал, хоть и всегда мечтал создавать книги. Казалось, что все мои знания и чувства — крупицы в нашей вселенной, которые вряд ли подарят людям новую историю. Но сейчас все было иначе. Из-под моих пальцев родились настоящие строки, поселившись на первой странице некогда пустого блокнота. Всего два четверостишия, но мне казалось, что я сделал гигантский шаг навстречу своей мечте. Это было мое первое стихотворение. Я бережно расправил лист, и, гордый собой, наконец-то обратил внимание на учителя. Но было поздно. По коридорам пронесся звонок с урока.

— Читаем Данте, друзья. Все помнят? — произнес Бронкс, и Леона с очарованием Беатриче кивнула старику в ответ. Я даже не удосужился ничего записать — сразу же понесся к выходу, прижимая к груди блокнот. Мне не верилось, что я сумел что-то сотворить, поэтому спешил к себе, вновь прочесть и осознать, что это так.

— Эй, отшельник, твой карандаш, — раздался голос сзади, но я не обратил внимания, увлеченный лишь одним. По-моему, это был момент, который полностью определил мою судьбу.

Я спустился по лестнице и сразу направился к выходу, хотя обещал себе свернуть в сторону библиотеки и позаимствовать «Божественную комедию». Однако было не до этого. Блокнот был теплым — в нем поселились живые строки. Я не знал, о ком писал, просто чувства внезапно вылились разом, и этот ливень из эмоций накрыл меня прямо на занятии. Непередаваемое ощущение: жар в сердце, бегающие мысли, сбивчивое дыхание. И карандаш, скользящий по белому листу, ломающийся грифель оттого, что спешишь, боясь забыть свою мысль. До сегодняшнего дня я не знал ничего подобного. Должно быть, это то, что зовут вдохновением.

Я вышел из учебного здания и направился в сторону общежития, потупив взгляд, вокруг меня было много народу, следовавшего туда же. Я заметил, что был единственным, кто не накинул куртку. На улице заканчивался октябрь, и погода уже не походила на летнюю, как это было в первый месяц учебы. И сколько же я успел здесь вытерпеть? Хватит ли у меня сил дойти до конца? Ну вот, уже рядом родное общежитие, заменившее дом. Стоит мне запутаться в мыслях — и время ускоряется в несколько сотен раз. Знакомые лестницы, мой этаж. Я стремительно приближался к своей комнате, но внезапно почувствовал, как кто-то потянул меня за шиворот. От неожиданности я выронил блокнот и резко обернулся, взглядом встретившись со своим главным обидчиком. Колин как всегда ухмыльнулся и жутковато подмигнул. Внезапно он заметил мою вещь и нагнулся, чтобы поднять ее.

— Не смей трогать! — престранно завопил я, но Денни, толкнув, отбросил меня к стене. Тут же вокруг начали собираться соседи-зеваки.

— Почему? — издевательски протянул юноша, листая пустые страницы. — Хранишь здесь что-то секретное? Письма к возлюбленной Блейн?

— Заткнись, — вновь с пеной у рта прокричал я и дернулся в попытке отобрать свою вещь. Но вновь ощутил удар в плечо и застыл, будто пригвожденный к стене. Тем временем Колин отыскал нужную страницу и рассмеялся, едва глаза коснулись строк:

— Нет, вы только послушайте. Уэбб у нас поэт!

— Читай! — взвизгнул от восторга один из близнецов, и белокурый юноша начал читать с абсурдной наигранностью:

«Мне взгляды твои — штыки.

И руки твои — огонь.

А кожа твоя во мне

Рождают болезнь, лишь тронь».

— Прекратите! — попытался остановить мальчишек я, но Этан взял инициативу в свои руки, выхватив блокнот из рук друга:

«Вкус ночи бессонной познав,

В себя я вонзаю клыки.

Мне руки твои — огонь.

И взгляды твои — штыки».

Моментально мои одноклассники громко захохотали и вогнали меня в краску. Я был зол. Зол и взбешен, как никогда прежде. Я даже не задумался о том, что может худой низкорослый мальчишка против троих высоких соперников. В тот момент мною руководила звериная ярость и обида, заставившая глаза наполниться слезами. А одноклассники все смеялись и смеялись, но громче всех — Колин, виновник моего позора. Однако я не растерялся, чем удивил обидчиков. Ноги сами сделали шаг, затем другой, и я застыл напротив Паттерсона, хмуря брови и не обращая внимания на проступившие слезы. Не знаю, как это пришло мне в голову, но мои осмеянные первые стихи стали последней каплей. Я размахнулся и кулаком изо всех сил ударил Колина в челюсть. Вокруг воцарилось молчание. Зеваки расступились и в страхе начали медленно отступать. Все знали, что бывает в школе за драки, и даже за косвенное присутствие на них. Тем временем юноша пришел в себя и, утерев проступившую кровь на губах, изо всех сил толкнул меня. Я рухнул, ударившись коленями о прохладный паркет. Удар под ребра не заставил себя ждать — Денни тоже не растерялся. Я накрыл лицо руками, но это не помогло — со всех сторон на меня сыпались побои. Сопротивляться было практически бесполезно, через минуту я закашлял и сплюнул кровью, которая только раззадорила моих обидчиков. А народу вокруг становилось все меньше: никто не желал попасться на такой жестокой расправе. Игры моих одноклассников начинались по-детски наивно — с обзывательств, и достигли физической расправой. Что будет дальше? Они убьют меня?..

Внезапно сквозь туман, тошноту и головокружение, я услышал знакомый голос: «Пошли вон!». А затем характерный звук удара. Я поднял глаза и уперся взглядом в Колина, застывшего у стены. И он успокоился, как-то осел, замолчал, потупился. Был в шоке. А из носа юноши тонкой струйкой поползла бордовая кровь, как тогда, в душевой, только… Я резко обернулся и увидел своего спасителя. И не удивился. Им был Дарси. Вездесущий Арлен, которого я будто подсознательно ждал. Юноша не первый раз приходил мне на помощь, и от случая к случаю мне становилось все более неловко за это. Было заметно, что Колин и близнецы опасаются старшеклассника с крайне дурной славой. Я помню, как смотрела на него мисс Элизабет.

— Если я еще раз замечу, как вы распускаете руки, — голос брюнета прозвучал по-жуткому холодно, — я перестану отвечать за себя. Я не держусь за место в этой школе.

Паттерсон фыркнул, и, не сказав ни слова, развернулся в сторону своей комнаты, утирая нос платком. За ним поспешили его друзья, раздвигая круг ребят, оставшихся посмотреть развязку. «Какой же Дарси классный!» — раздался девичий голос из толпы. За ним другой: «Но даже страшно подойти, какой взгляд!». «Вы видели», — вновь завопил кто-то, — «его даже Колин боится».

— Встать сможешь? — абсолютно равнодушный к репликам, обратился ко мне Дарси.

— Могу, — ответил я и процедил воздух сквозь зубы. Боль была терпимой, но неприятной. Едва поднявшись, я обратил внимание на свои брюки — колени насквозь были пропитаны кровью.

— Не первый раз я нахожу тебя валяющимся на полу. Кстати, — брюнет наклонился и поднял мой блокнот, — это твое?

— Да, спасибо, — с вымученной улыбкой произнес я и любовно прижал вещь к груди. Тем временем Дарси ухватил меня за рукав и потащил совсем не туда, куда я планировал идти. Он был сильным и требовательным.

— Эй, — удивленно возразил я. — Куда мы? Мне нужно в госпиталь. Я разбил колени.

— Угу, — с явным сарказмом произнес мой спаситель. — А через неделю будешь ночевать у себя дома. Если ты, а тем более я, вновь попадемся на каком-то инциденте, то последствия не будут приятными.