Кровавое озеро

С вечера неожиданно повалил крупными, мягкими хлопьями первый противный мокрый снег и шел всю ночь, не переставая, точно спеша отстоять свое право перед предыдущими осенними ливнями. Но к утру потянуло с севера холодным ветерком, небо прояснилось, поредела подвижная, белая, слепящая завеса, и под ногами захрустел слабый ледок, затянувший грязные лужицы.

Рота ободрилась и повеселела, радуясь родному русскому морозцу, сменившему беспрерывные двухнедельные дожди, слякоть размокших и раскисших дорог и безотрадное ненастье.

Раскрасневшиеся лица улыбались, послышались веселые голоса и первые неприятельские выстрелы были встречены охотно и почти радостно.

— Пожалуйте, ваши степенства, прокатим по первопутку.

— По нонешнему времени и погреться не мешает.

— Вишь, как скоро заместо белых, черные мухи залетали! — оживленно перекидывались солдаты, быстро и точно исполняя полученное приказанье, рассыпаясь в цепь, заряжая винтовки, подкладывая под локоть скатки для опоры.

Подпоручику Алексею Сергеевичу Ельцову нездоровилось со вчерашнего дня.

Лежа во фланге цепи, нервно и порывисто распоряжаясь действиями солдат, он чувствовал, как легкая лихорадочная дрожь с каждой минутой сильнее сотрясает его тело, поднимается выше и выше и подступает к горлу и вискам.

— Фу ты, гадость этакая, — с досадой думал он, тщетно стараясь побороть мучительное состояние, — расхвораюсь я что ли, этого только не доставало. Все эта сырость проклятая виновата…

В грудь и живот проникал сквозь шинель леденящий холод подмерзшей земли, голова пылала.

— Хоть бы в атаку, что ли, только бы двигаться, только бы встать.

Ему казалось, что он примерзает.

Сознание странно двоилось.

Одна часть мозга контролировала произносимые командные и ободряющие слова, а другая работала с болезненной быстротой и напряжением, с неестественной яркостью сновиденья, рисовала странные, фантастические и полузабытые картины.

В двух шагах от Ельцова со стоном вскочил и завертелся на месте раненый в лоб навылет рядовой.

— Что ты, Кончиков, больно тебе? — сам не зная зачем, спросил офицер, содрогнувшись.

— Никак нет, ваше благородие, только все кругом зелено, а до пункта дойтить смогу, — обстоятельно ответил раненый. И вдруг Алексею Сергеевичу и самому показалось зеленым все окружающее: небо, и разрытое снарядами поле, и дымки разрывающейся шрапнели, и лица людей. Горло сдавила спазма тошноты.

Потом люди, сновавшие согнувшись от скрытых кустами патронных двуколок и обратно, представились больному воображению какими-то странными, невиданными доселе животными, разбрасывающими не пачки патронов, а что — то другое, что было трудно разглядеть.

— Папиросы, — догадался вдруг подпоручик, — покурить бы, наверное стало легче, — тоскливо докончил он и тут же с удивлением услышал словно издалека собственный голос, выкрикнувший короткое и властное слово и почувствовал, как сам он и все вокруг уже не лежат, а бегут с возбужденным криком «ура», кое-кто падает, кое-кто отстает, другие перегоняют.

Резкий толчок заставил Алексея Сергеевича сесть на землю. Ему показалось, что кто-то схватил его за плечо и он сделал сердитое усилие сбросить дерзкую руку.

Пальцы окрасились теплой кровью.

— Ранен, — подумал он, — ну, ничего. Надо до пункта добраться. Дойду ли? Ну, понятно, дойду, раз собирался дойти тот солдат с дырой во лбу.

Он поднялся на ноги и пошел, с трудом переступая между обмерзшими выбоинами, разбросанными предметами амуниции, стонущими людьми, разбитыми двуколками, спотыкаясь о кочки и твердые комки глины, в том направлении, в каком, ему помнилось, шел раненый солдат.

— В плен не дамся, — решил он последним, вполне сознательным, движением мысли. Все, происходившее дальше, прошло, как во сне.

Наступал вечер.

Холодное, невеселое солнце медленно, в виде красного диска, склонялось к горизонту.

Впереди шумел обнаженными ветвями большой, отделенный от поля неглубокой канавой, поросшей кучками жесткой седой травы, лес.

Ельцов, выбрав удобное место, перепрыгнул на ту сторону и медленно пошел лесной тропинкой.

Под ногами был сырой ковер пушистого темного мха и похрустывали обломанные сучья и сухие промерзшие листья.

Движение несколько успокоило и обогрело офицера, он больше почти не чувствовал лихорадки, смутно вспомнил, что с утра ничего не ел и, опустив руку в карман и нащупав забытую плитку шоколада, на ходу откусил от нее кусок, но шоколад показался горьким, рот наполнился приторной липкой слюной и, выбросив плитку в траву, Алексей Сергеевич зашагал дальше.

В лесу было еще довольно светло, но в воображении Ельцова предметы принимали сказочные, то чудовищные, то смешные, то страшные, формы.

Он часто останавливался, подходил, ощупывал и осматривал, с улыбкой покачивая головой, какой-нибудь куст, пень или дерево.

— Ишь, ведь, что померещилось…

— Придет же в голову что-нибудь подобное, — недоверчиво бормотал он при этом.

В одну из таких остановок Ельцову пришло в голову перевязать плечо, из которого продолжала потихоньку просачиваться на шинель кровь.

Он достал бинт и наложил на рану повязку.

Потрогал, поправил и остался доволен.

Вообще он чувствовал себя теперь совсем хорошо, сверлила только тяжелая, сушившая язык и небо, жажда, еще усилившаяся после съеденного кусочка шоколада.

Между тем тропинка постепенно склонялась. Воздух становился сырее, белые болотные метелки, ивы и группа осоки указывали на близость воды.

Ельцов ускорил шаги и скоро радостно увидел, сквозь поредевшие ветви, блеснувшую поверхность большого озера.

Видимо, здесь недавно, может быть накануне, разыгралось сражение. Весь глинистый берег был изрыт и истоптан, тут и там валялось оружие, каски, какие-то колеса и оглобли, в вязкую прибрежную почву врезались нелепо расползавшиеся, поднявшиеся, торчащие вверх и в стороны обломки громадного плота, по воде плавали маленькие круглые предметы, оказавшиеся при ближайшем рассмотрении неприятельскими касками.

Ельцов, ухватившись ногой за ствол склонившейся к озеру старой, печальной ивы и придерживаясь за ветку больной рукой, наклонился, зачерпнул ладонью благодетельной влаги, помочил горящий лоб и виски, и поднес другую пригоршню ко рту.

Необычайный-солоноватый вкус и слабый посторонний запах поразил его.

Он взглянул на свою ладонь и мгновенно разжал ее в ужасе, взглянул перед собой, и одинокий растерянный, отчаянный крик потряс безмолвие старого леса.

Между ветвей дерев, более редких в этом месте прорывались медные косые прощальные лучи солнца. Они скользили по медлительной будто маслянистой ряби обширного озера, в котором вода была алого цвета.

Потрясенные нервы и ослабленное болезнью тело не выдержало.

Ельцов потерял сознание.

— Стой, ребята, никак наш.

— Наш и есть, подпоручик, раненый.

Это раздались часа через два голоса проезжавшего казачьего разъезда.

— Подсоби-кось в седло посадить.

— Слышь-ка, никак бредит, бедняга.

— Да и место, не дай Господи. Здорового жуть берет.

Ельцов не слышал родных голосов.

Он метался и горел в злой лихорадке и когда лес с его тайнами давно остался далеко позади, он еще бредил кровавым озером и осклабившейся со дна его смертью.