ГОРЬКИЙ ДЫМ КОСТРА

После завтрака Дубонос имел твердое намерение залечь в тенистом уголке минут на двести, как он любил выражаться, но Кощеев стал уговаривать его идти за грибами: лучше Дубоноса напарника не сыскать.

— Успеешь ухо давить, — убеждал его Кощеев своим окающим ярославским тенорком. — Вечер и ночь твои. А со мной не вернешься с пустыми руками. У меня, брат, на грибные места нюх, ибо я возрастал в деревне… Почему Проконен с Лехой Дятловым бортиком проехались? Нюха не имеют! Вот те крест, Петро, не пожалеешь. Всех поразим.

Одолеваемый приятной истомой Дубонос таращил глаза и длинно зевал. Нелегко было раскачать такого слушателя, но Кощеев не отступал.

Примерно через час после собеседования две фигуры — длинная и короткая — двигались через поле по направлению к роще. Длинный был в соломенной шляпе со шнурком, в бархатной курточке, заметно изъеденной молью, в солдатских галифе, заправленных в нитяные носки. «Иисусовы галоши» — нехитрая обувь на деревянной подметке — стучали при каждом шаге. В руке он нес огромную плетеную корзину в форме бутыли.

Рядом шел коротенький спутник — в лихо надетой кепочке блином, в кургузом пиджачке, со щегольской картонкой, куда в свое время барыни укладывали на хранение шляпы. Встречные — имейся они здесь — приняли бы их скорее всего за странствующих фокусников: вот сейчас расстелют коврик на земле и дадут представление.

В роще было тихо, прохладно, и воздух среди матово-белых берез казался зеленоватым.

— Гриб сам не идет в руки, — поучал Кощеев, — его надо обнаружить зорким взглядом, а у тебя голова расположена очень высоко. Усиль внимание. Что ты видишь здесь, например? Кочку? А что я вижу? — Кощеев нагнулся и сорвал гриб с голубой шляпкой. — Сыроежка. Не ахти что, но и она сгодится…

Они долго бродили по роще, но добыча была мизерная — десятка три сыроежек.

— Тебе, Кощей, треба нюх прочистить, бо он у тебя засорився! — насмешничал Дубонос.

Кощеев нервно шмыгал утиным носом. Самолюбие его жестоко страдало.

Через некоторое время Дубонос заявил, что у него устали ноги и что самое верное — это выбросить сыроежки и потихоньку, тем же кружным путем, вернуться на дачу. Кощеев с горечью ответил, что из таких вот, как Дубонос, и получаются ренегаты, и предложил заглянуть в лес, пройтись по самому краешку: лес рядом, а до обеда еще далеко. И снова живописал он Дубоносу, как будут шипеть грибки на Ульянушкиной сковородке, источая аромат, и снова Дубонос поддался его красноречию.

После светлой, тихой рощи в лесу показалось почти темно, как будто сразу наступил вечер. Он был весь наполнен каким-то неясным шумом. Солнце запутывалось в высоченных верхушках.

— Грибом пахнет, факт, — говорил Кощеев, шныряя во все стороны хитрыми глазками. — Вот так и пойдем по кромочке… Ты не гони след в след, а сторонкой, сторонкой… Голос подавай, чтоб связь не потерять. И гляди, гляди в оба, не зевай…

Дубонос передвигался, добросовестно выполняя все указания. Прямо из-под ног, треща крыльями, вырвалась какая-то птица и нырнула в просвет между деревьями. Он выхватил из кармана пустую кобуру, оставленную «на память».

— Больша-а-я, — горестно произнес он, опуская руку, — зажарить бы такую. Тетерев, что ли… А ведь попал бы, наверно. Эх, Матвей, Матвей, и зачем ты такой принципиальный!

— Э-ге-е-й! — покрикивал издали Кощеев.

— Э-ге-ге! — лениво отвечал Дубонос. Он шел, тяжело подымая ноги. Грибы что-то не попадались. В животе начиналось бурчание. И вдруг он услышал отчаянные вопли Кощеева и бросился к нему, проваливаясь в мягкие кочки.

Добежав до зеленого островка между деревьями, он увидел, что Кощеев сидит на земле, и подумал с испугом, что его укусила змея.

— Петро! — хрипло закричал Кощеев. — Ты гляди, что тут делается… Хватай… не пропускай ни одного…

Дубонос осмотрелся. У травяных бугров тесными кучками лепились маслянисто поблескивающие шляпки. Он нагнулся, сорвал гриб, размял его в железных пальцах.

— Этот гриб ложный! — сказал он, вытирая руку о штаны.

— Да ты что, спятил? — задохнулся Кощеев. — Сам ты ложный! Это знаешь какой гриб…

— Ложные грибы я собирать не буду! — решительно перебил Дубонос. — Не желаю скандалиться, как Сашка Проконен. Чтобы частушки про меня составляли!

— Слушай, дерево, жердь, колокольня, — простонал Кощеев. — Это же маслята. Это же невыносимой вкусноты гриб. Петро, слушай, — умоляюще продолжал он. — Ты делаешь грубую политическую ошибку. Ведь блюдо-то какое Ульянушка сотворит — за уши не оттянешь…

Дубонос тяжело вздохнул и взялся за работу.

— Сколько с одного места сняли! — ликовал Кощеев. — Это называется фурор. Ах, какой это фурор… Вот еще бы полстолька и…

— Не, будя! — перебил Дубонос. — Как бы не опоздать… И курсак велит домой поворачивать… Сегодня у нас консоме… На второе — арико соус пикан… Должен признать, между прочим, — добавил он, оглядываясь, — что я бы отсюда дороги не нашел. Ей-ей, не знаю, куда идти.

— Вот видишь, без меня ни шагу, — обернулся к нему Кощеев. — Так вот, почтеннейший: направление мы определяем по солнцу. Где наша дача? На юго-западе. Значит, идем сюда, напрямик… Об этом знают не только путешественники, вроде Колумба, Васко да Гамы, но и ученики школы.

— Ишь ты! — с оттенком уважения сказал Дубонос. — Тогда веди, Васька-да-Гама.

Кощеев вдруг остановился.

— Были мы тут, — пробормотал он, показывая на зависшую сосну. — Факт, что были… Как же так?

Он стоял, осматриваясь по сторонам, беззвучно шевеля губами.

— Ну что, Васька-да-Гама, не туда заехали?

— Ничего, ничего, — бормотал Кощеев. — Лес не поле. Бывает. В деревне говорят — леший водит… Сейчас определим. Вот туда наше направление, на тот угол.

Идя за ним, Дубонос смотрел на его худощавый затылок с ложбинкой, поросшей бесцветным пухом. Может ли быть выражение у затылка? Как видно, может! Кощеевский затылок выражал тревогу, беспокойство, и это наводило на тягостные размышления насчет обеда, который, похоже, откладывался надолго.

— Ну что, знаток природы! Сели в лужу с твоим деревенским нюхом!

— А долго я там жил-то? — огрызнулся Кощеев. — Восьми не было, как привезли в Питер.

— И зря привезли! Надо было тебя оставить… Куда мы идем?

— Идем правильно! — мотнул головой Кощеев. — Только мы с самого начала взяли не в тот угол… А все равно выйдем.

А время шло, и они тоже все шли и шли, и казалось, что лес наплывает на них зелеными волнами.

Уже не было сомнения, что они заблудились, а Кощеев продолжал упрямо твердить, что они идут правильно — ошибка была вначале, когда пошли не в тот угол, а теперь приходится давать крюка.

Лес расступался и снова смыкался за ними, и им все время казалось, что они так и не выходят за пределы одного круга.

Но вот ноги вывели их куда-то, где они еще не были: будто какой-то великан вывернул в дикой злобе эти вековые деревья, расшвырял, нагромоздил их. Они лежали поверженные, почерневшие.

Кладбищенская тишина царила здесь, и какой-то древней, жуткой глухоманью веяло от этого места.

— Точно конец света, — сказал Дубонос.

Кощеев потянул носом.

— Вроде дымом пахнет, — произнес он удивленно.

— Опять деревенский нюх?!

Кощеев стоял неподвижно, подняв голову и принюхиваясь по-собачьи:

— Пахнет. Я тебе говорю… Костром пахнет. Идем!

За буреломом поднялась зеленая стена леса.

— Может, людей встретим, — возбужденно говорил Кощеев. — Охотники, наверно.

Теперь и к Дубоносу пробилась невидимая струйка горьковатого дыма. Так пахнет костер в лесу.

— Думаешь, охотники? — спросил он.

— Ясное дело. Привальчик сделали.

— А если не охотники? — замедлил шаг Дубонос.

— А кто же, Петро?.. Ну, люди!

— Не ори! Поглядеть надо, что за люди.

— Брось, Петро, не смеши народ.

Дубонос не ответил. Ступая по мягким кочкам, он стал медленно переходить от дерева к дереву. Кощеев бурчал позади: «Тоже мне, приключения на суше и на море». А горький дым все явственнее плыл навстречу.

Скат. Густой кустарник вперемежку с лесом. И сквозь деревья видно, как шевелится рыжее пятно костра.

Дубонос согнулся, лег на землю и пополз, как огромная ящерица. Кощеев недовольно сопел, но полз рядом.

Так добрались они до поредевших кустов и залегли — дальше нельзя. Совсем близко потрескивал и чуть дымил небольшой костер. Лохматый мужчина, до ушей заросший черной бородой, сидел возле него и подбрасывал в огонь мелкие сучья.

Несмотря на жару, он был в стеганом ватнике с прожженной дырой на боку; по другую сторону костра, подперев голову рукой, полулежал второй человек — лица его не было видно.

Нет, не похожи на охотников!

— Передай водички, Мироша, — резким гнусавым голосом сказал лохматый.

Тот привстал, протянул закопченную солдатскую манерку. Это был молодой парень с пухлым, бабьим лицом. Лохматый долго пил, запрокинув бороду.

— Вкусна лесная водичка. Чиста, холодна, — сказал он удовлетворенно и погладил бороду, стряхивая капли воды. Парень лежал молча, уставившись на огонь.

В тишине потрескивали горевшие сучья. Лохматый положил себе на колени брезентовую сумку, вынул из нее краюшку хлеба и ломоть желтоватого сала.

Кто из них пошевелился — этого Дубонос и Кощеев не могли установить и много позже. Захрустела сухая ветка. Звук показался оглушающе громким, — может быть, потому, что хрустнуло у самого уха.

Но и те, у костра, как видно, услышали его.

Лохматый перестал жевать и повернул лицо в их сторону. Парень приподнялся на локте, вытянул шею. Они настороженно вслушивались, потом парень произнес жалобно:

— Вот, дядя Петя, какая пошла житуха. Дрожи от каждого шороха, хоронись, как зверь лесной.

— Зато спасаем наше грешное тело, — ответил лохматый, — а это есть наше бесценнейшее достояние… Да и кто полезет сюда? Это уж так у нас, от воображения. К вечеру доберемся до Гуляйки, а там нас куманек приютит. Мы с тобой, Мироша, мелкоплавающая дичь — совхозный счетовод да конюх совхозный. А попадем под горячую руку, и подвесят нас заодно с гражданами-товарищами… Карловский-то председатель какую принял кончину?! У них опять пошло на кровь, как в восемнадцатом! И что будет в нашем Деме богоспасаемом, провидеть нельзя. Знаем мы с тобой, Мироша, только одно, что ихняя мобилизация нам не с руки. Мы отойдем в сторонку, подождем, посмотрим. — Лохматый убрал недоеденную краюшку и начал, кряхтя и морщась, стягивать сапог. — Ты, Мироша, по своей малой грамотности, не видишь факты дальше Демского уезда. А между тем наша уездная Карловка есть частица… Не может процветать государство, если против достойных людей, против хозяев с законным достатком поставлена голытьба, именуемая беднотой, и прочая голоштанная шатия. Это и порождает протест, противодействие и даже отчаяние. Не нам, так и не вам. Горите огнем!.. Наша же линия, Мироша, не соваться и лихое времечко переждать. — Он размотал портянку и сокрушенно поглядел на ногу. — Ну и стер, мать честная! Нету походного навыка. Вот и в душегрейке прожег дыру…