РОЖДЕСТВЕНСКИЕ КАНИКУЛЫ

Подходил к концу декабрь, уже стоял на пороге новый, восемнадцатый год, а в кабинете Ленина по-прежнему горел свет по ночам.

— Спит по три-четыре часа в сутки, а теперь и совсем перестал спать, — с тревогой говорила Надежда Константиновна. — Доработался до бессонницы. Мозг не отдыхает ни минуты. А скажешь об этом — один ответ: «Потом, потом отдохну! Сейчас не время!»

Этими же словами отвечал Ленин и ближайшим товарищам, когда те предлагали ему сделать хотя бы небольшой перерыв в работе. Необходимо было как-то уговорить Владимира Ильича отдохнуть, но как?

Выход из этого нелегкого положения нашел Яков Михайлович Свердлов. Он предложил, чтобы Центральный Комитет вынес специальное решение о том, что товарищу Ленину предоставляется кратковременный отпуск с обязательным условием не заниматься государственными делами и пребывать все дни отпуска на свежем воздухе. Это решение Владимир Ильич сочтет для себя обязательным. Как известно, Ленин — образец партийной дисциплины.

Так и было сделано. Сообщить Ленину о решении Центрального Комитета поручили Свердлову.

— Трудненько мне пришлось, — рассказывал потом Яков Михайлович. — Только заикнулся об отпуске, а Владимир Ильич сразу: «Нашли время. Кого это озарило?» — «Всех, всех, говорю, озарило, ибо это необходимо, Владимир Ильич! А главное, говорю, есть замечательное местечко на примете: и близко, и удобно. Александра Михайловна Коллонтай сообщила, что по Финляндской дороге, за Териоками, при санатории «Халила», имеется отдельный домик — теплый, светлый. Кругом тишина, сосны, хвойный воздух. Вот туда бы вам и съездить ненадолго…» Ох и посмотрел на меня Владимир Ильич! — улыбнулся Свердлов. — Вы же знаете, как он умеет. «Что ж, говорит, раз Цека вынес такое решение — я обязан подчиниться, но…» Не договорил, только рукой махнул. От охраны и отдельного вагона отказался категорически. Заявил, что поедет обычным пригородным поездом. По-другому ни за что. Зато сопровождать будет Эйно Рахья… Он все организует…

Это имя Свердлов не случайно произнес с таким значением. Эйно Абрамович Рахья был верным, испытанным товарищем, неизменным связным Владимира Ильича в опасные дни последнего подполья. Теперь он был назначен комиссаром Финляндской железной дороги.

Отъезд Председателя Совнаркома был организован именно так, как того хотелось Владимиру Ильичу, — без малейшей шумихи. Собственно, и организации тут почти никакой не потребовалось.

Владимир Ильич вместе с Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной заняли места в открытом купе обыкновенного дачного вагона. Сидели здесь и другие пассажиры. А за окном была «сиротская зима», и трудно было поверить, что сейчас, по старому календарю, сочельник, канун рождества.

Серые капли дождя ползли по оконным стеклам, мокро блестела платформа. Соответственно такой погоде оделись и отъезжающие. На Владимире Ильиче было осеннее пальто и кепка. Спутницы его тоже в осеннем.

Провожатых по случаю отъезда Ленина не предусматривалось, но незадолго до отбытия поезда в вагоне появилась запыхавшаяся Коллонтай. Двое молодцов-матросов несли за ней монументальные овчинные шубы и меховые шапки с ушами.

— Александра Михайловна, что сие означает?! — удивился Ленин. — Что это вы еще придумали?

— Не сомневалась, что все вы поедете налегке. Это в Питере осень, а в Териоках зима. До вашего домика придется ехать на санях порядочное расстояние. Предвидя ваши возражения, сразу же сообщаю о происхождении этих одеяний. — Александра Михайловна отвернула полу у шубы, показала нашитый инвентарный номер. — С наркоматовского склада. Под вашу личную ответственность на время отпуска.

— Пожалуй, на таких условиях мы воспользуемся вашими шубами, — примирительно сказал Ленин. — Так вы полагаете, что они нам понадобятся?

— Еще как! Сами увидите! А кроме того, могут понадобиться и финские деньги. На какие-нибудь непредвиденные расходы. Я тут обменяла наши рубли на финские марки. Сумма небольшая.

— Очень вам признателен, но сейчас у меня нет русских денег, чтобы отдать, — забеспокоился Владимир Ильич.

— Поверьте, я буду спать спокойно, если вы отдадите их не сейчас, а позже, — засмеялась Александра Михайловна и пожелала Ильичам (так называли семью Ульяновых ближайшие товарищи) доброго пути и хорошей поправки…

Замелькали знакомые места, знакомые станции. Владимир Ильич, смотревший в окно, вдруг повернулся и сказал:

— Придумали мне рождественские каникулы, а? Слушали и постановили!

— С тобою иначе и нельзя, — ответила Надежда Константиновна с видимым удовольствием. — Нашли и на тебя управу!

Владимир Ильич хитро прищурился, как бы говоря: «Ну, это мы еще посмотрим!»

Проехали Белоостров, и за ним начался настоящий зимний пейзаж. Потянулись ели и сосны в прочной белой одежке, провода с намерзшими гроздьями снега. Небо отсвечивало холодной голубизной. Входили и выходили пассажиры, и из дверей тянуло морозным воздухом.

На станции Куоккала на освободившееся в купе место села пожилая женщина в старом полушубке, в теплом платке. В руках у нее была большая вязанка сухого хвороста, которую она пристроила себе под ноги.

Пассажирка, сидевшая напротив, заговорила с ней по-фински:

— Славные дровишки. Где вы такие раздобыли? Теперь так трудно что-нибудь купить или достать!

— А я не доставала и не покупала. Пошла в лес и набрала столько, сколько могу унести…

— Да что вы говорите?! — изумилась пассажирка. — Как же это вам удалось? А эти стражники с ружьями? Они же всех задерживают, кто хоть щепку поднимет. Наверное, не заметили вас?

— Заметили! Еще и полвязанки не собрала, а он уже тут!

— Кто он?

— А человек с ружьем!

— И как же? — пассажирка вся подалась вперед. — Штраф? Протокол?!

— Ни того, ни другого, — спокойно ответила женщина в платке. — Стал вместе со мною собирать хворост, прибавил к моей вязанке да еще показал, как ближе пройти на вокзал.

Изумление пассажирки достигло наивысшего предела.

— Знаете, мне просто не верится! — воскликнула она. — Это настолько удивительно…

— Да, но я уже не удивляюсь, — ответила женщина в платке и добавила с некоторой торжественностью: — Теперь настало другое время. Теперь не надо бояться человека с ружьем.

Владимир Ильич тихонько спросил у Рахьи:

— О чем они? Поспорили? Чем-нибудь недовольны?

— Нет, совсем другое. Беседа интересная.

— Переведите, пожалуйста.

Наклонившись к своему соседу, Рахья стал негромко пересказывать содержание только что слышанного разговора.

Ленин слушал с напряженным вниманием, все время поглядывая на женщину в платке, как будто хотел покрепче ее запомнить. Поезд проскочил тем временем короткий перегон до следующей станции. Женщина подняла свою вязанку и пошла к выходу.

Некоторое время Владимир Ильич сидел, почти вплотную сомкнув веки, точно вслушиваясь в свои мысли.

— Поразительно! Поразительно, с какой точностью и глубиной она выразила то, что думает и чувствует сегодня наш народ!.. Теперь не надо бояться человека с ружьем! Как это сказано! Ни прибавить и ни убавить ни одной буквы… Только не позабыть бы, — озабоченно добавил он и быстро достал из кармана записную книжку.

Рахья молча смотрел, как скользит карандаш по бумажному листку. Так бывало уже не раз, когда Ленин неожиданно останавливался на чьем-нибудь оброненном слове, заметке, наблюдении, мимо которого прошли сотни людей, ничего не усмотрев. И вдруг, точно на ладони, Владимир Ильич показывает всем, какой глубочайший смысл скрывается за незначительным, казалось бы, фактом.

Трудно постигнуть, что так захватило его в словах этой простой женщины, жительницы какого-нибудь из здешних финских поселков. Это было известно только самому Ленину.

Но вот, короткое время спустя, находясь на заседании Третьего съезда Советов, где выступал Владимир Ильич, Эйно Рахья услышал:

— Я позволю себе рассказать один происшедший со мной случай. Дело было в вагоне Финляндской дороги, где мне пришлось слышать разговор между несколькими финнами и одной старушкой. Я не мог принимать участия в разговоре, так как не знал финского языка, но ко мне обратился один финн и сказал: «Знаете, какую оригинальную вещь сказала эта старуха? Она сказала: теперь не надо бояться человека с ружьем. Когда я была в лесу, мне встретился человек с ружьем, и, вместо того, чтобы отнять от меня мой хворост, он еще прибавил мне». Когда я это услыхал, я сказал себе: пускай сотни газет, как бы они там ни назывались — социалистические, почти социалистические и прочие, пускай сотни чрезвычайно громких голосов кричат нам: «диктаторы», «насильники» и тому подобные слова. Мы знаем, что в народных массах поднимается теперь другой голос; они говорят себе: теперь не надо бояться человека с ружьем, потому что он защищает трудящихся и будет беспощаден в подавлении господства эксплуататоров. Вот что народ почувствовал, и вот почему та агитация, которую ведут простые, необразованные люди, когда они рассказывают о том, что красногвардейцы направляют всю мощь против эксплуататоров, — эта агитация непобедима…

За несколько дней до Нового года народному комиссару Коллонтай доставили записку из Смольного. Прочитав ее, Александра Михайловна подумала с огорчением: «Значит, уже вернулся».

Вот что было в этой записке:

«Посылаю Вам с благодарностью и в полной сохранности: шубы из инвентаря Вашего Наркомата. Они нам очень пригодились. Нас захватила снежная буря. В самом «Халила» было хорошо. Финских марок пока не посылаю, но я приблизительно подсчитал, что составляет это в русских деньгах, то есть 83 рубля, их и прилагаю. Знаю, что у Вас неважно с финансами. Ваш Ленин».

В одном из томов собраний сочинений Ленина помещены статьи: «Запуганные крахом старого и борющиеся за новое», «Как организовать соревнование», «Проект декрета о потребительской кооперации».