Роскошный кортеж останавливается у подъезда Смольного. По ступенькам подымаются люди, как будто сошедшие с плакатов, изображающих «международный капитал». Значит, художники не выдумывают этих господ из головы, вот они! Здесь можно увидеть котелки, лоснящиеся цилиндры, даже монокли, лакированную обувь, прикрытую гетрами, подстриженные на заграничный манер усики, бачки, эспаньолки.
Рядом с этими гладкими, холеными существами как-то особенно резко видна бледность, худоба тех, кто проходит мимо по лестницам и коридорам. Да так оно и есть: слишком пригляделись тут все друг к другу, некогда разбираться, кто как выглядит…
Высокие гости впервые посещают Смольный, хотя слово это постоянно встречается в их шифрованных донесениях за рубеж рядом с фамилией «Ленин». Их правительства наотрез отказались признать большевиков, поддерживать с ними какие бы то ни было отношения, но господа дипломаты остались в своих особняках.
В этом дипломатическом подполье — может быть, самом глубоком, самом законспирированном, самом осведомленном из всех, какие гнездятся в огромном, холодном, темном Петрограде, — наблюдают, изучают, отмечают каждый шаг новой власти, берут на учет малейший промах, ищут связей с врагами потенциальными и уже определившимися. И не только отмечают и изучают, не только составляют прогнозы и рекомендации для своих правительств, но и стараются воздействовать на события всеми возможными средствами.
Так и существует этот особый, закрытый мир, как будто совсем в стороне, как будто не встречаясь ни на каких путях с новыми хозяевами бывшей Российской империи.
Но вот чрезвычайное обстоятельство — небывалое, недопустимое: арестован румынский посланник. Невозможно представить себе элегантного господина Диаманди в этом каменном мешке, в этой наводящей ужас Петропавловской крепости! Отстраниться, смолчать — нельзя! «Товарищи» сунулись в тот мир, куда им не должно быть доступа.
Придется напомнить, что под боком у них есть сила мирового значения, которая этого не позволит.
И вот они в кабинете, который невозможно себе вообразить. Конторская комната абсолютно среднего учреждения. Обстановка более чем неподходящая для дипломатического приема, но мистер Фрэнсис соблюдает полагающийся церемониал.
Начинается представление послов, посланников, чрезвычайных и полномочных министров, поверенных в делах. Старейшина знает назубок все звания, титулы — тут имеются графы, бароны, даже маркиз, — без запинки произносит длинные, заковыристые фамилии, особенно когда дело доходит до представителей Латинской Америки, Японии, Сиама. Он произносит их громко, отчетливо, со значительной паузой, как бы подчеркивая: вы видите, вы понимаете, что перед вами чуть ли не вся планета?
Мистеру Фрэнсису и другим доподлинно известно, что Ленин свободно разговаривает по-английски, но сейчас рядом с ним переводчик. Любому дипломату понятно, что означает этот, казалось бы, небольшой факт: я буду разговаривать с вами на языке моей страны, так же как вы разговариваете со мною на своем. Здесь нет неравных сторон.
После окончания церемонии мистер Фрэнсис просит перевести, что сейчас будет зачитан меморандум, единодушно утвержденный и подписанный всеми членами дипломатического корпуса. В руках у него появляется длинный бумажный свиток с крупным, каллиграфически написанным текстом.
«Дипломат есть особа неприкосновенная, — гласит первая фраза меморандума. — Это незыблемый принцип в отношениях между государствами. Арест румынского посланника господина Диаманди вместе со всем составом его посольства является вопиющим, беспрецедентным нарушением этого принципа, вызовом, который брошен всему цивилизованному миру!.. — В голосе мистера Фрэнсиса начинает звучать металл, он делает шаг вперед. — Дипломатический корпус предъявляет категорическое требование о незамедлительном освобождении арестованных и указывает советским властям на тягчайшие последствия, которые могут произойти в случае отказа выполнить настоящее требование, выраженное уполномоченными на то представителями двадцати держав мира».
Закончив чтение, мистер Фрэнсис ищет глазами, кому передать документы. Для этого на приеме должны присутствовать определенные лица, но…
Он чуть заметно пожимает плечами — с кого тут спрашивать? — и протягивает бумагу переводчику.
Теперь господа дипломаты ждут, что ответит председатель «так называемого Советского правительства». Лицо его непроницаемо, голос звучит ровно, он спокойно пережидает, когда произнесенное им будет переведено, и не задумываясь говорит дальше.
Ошибка господ дипломатов, разъясняет он, состоит в том, что они рассматривают арест румынского посольства изолированно от событий, которые вызвали его. Между тем этот арест не является произвольным, ничем не обоснованным актом. Нет сомнения, что дипломатическому корпусу известно — первым шагом Советского правительства было обращение ко всем воюющим державам — как союзным России, так и враждебным ей — с призывом немедленно открыть мирные переговоры. Царская армия демобилизована, военные действия прекращены на всех фронтах — в том числе и на румынском.
Тем не менее румынское командование разоружило и держит в плену русских солдат, стремящихся вернуться на родину. Это равносильно возобновлению военных действий без объявления войны, то есть акции, противоречащей тем самым нормам, на которые указывают господа дипломаты. Таким образом, упомянутый выше арест является ответной мерой Советского правительства и разговоры о дипломатической неприкосновенности выглядят при данных обстоятельствах неуместно. Если румынское командование проявит должное благоразумие и добрую волю, то этим самым будет устранена необходимость содержания под стражей посольства Румынии.
Всё? Нет, оказывается, еще не всё! Председатель Совнаркома выходит из-за стола и произносит фразу, исключающую дальнейший разговор. Это, очевидно, и есть та большевистская «дипломатия без дипломатии», как выразился он в одной из своих речей.
— Для социалиста, — говорит он, — жизнь тысяч солдат дороже спокойствия дипломата.
Эти слова вызывают молчание, которое, как на сцене, кажется невыносимо длинным. Вот она, «загадка Советов»! Пожалуй, таких загадок история еще не загадывала. Откуда эта немыслимая дерзость у власти, существующей «без году неделю», по выражению, которое принято у русских? У власти, против которой оба гигантских лагеря — и германская коалиция, и Антанта!
У Советов разваливается транспорт, тысячи чиновников всех рангов не хотят с ними работать, устраивают «пробки» на железных дорогах, запутывают дела в учреждениях. Заговоры вздуваются всюду гнилыми нарывами. Тут действует целая «гамма» — монархисты, кадеты, эсеры, меньшевики, анархисты. Враги пролезли во все звенья скрипучего советского механизма — кому лучше знать об этом, как не мистеру Фрэнсису, или мосье Нулансу, или сэру Джорджу Бьюкенену? А Ленин заявил недавно, что социалистический младенец растет, крепнет, набирается сил!
Приходится невольно признать, что этот недавний эмигрант, ставший главой огромного государства, держится с поражающим спокойствием и твердостью в этой небывало запутанной и сложной политической обстановке. Непостижимо!
— Из слов представителя Смольного можно понять, что он не считает нужным вести какие-либо переговоры, — голос у мистера Фрэнсиса изменил тембр, заметно, что он утратил полагающееся ему дипломатическое спокойствие.
— Здесь нет предмета для переговоров! Речь идет о благоразумии!
Господа дипломаты подымаются с неудобных, твердых стульев. Вероятно, они испытывают сейчас немалое облегчение.
— В таком случае, — отчеканивает мистер Фрэнсис, — имею честь…
Милюковское правительство отказалось дать мне разрешение на въезд в Петроград. Товарищи, с которыми я должен был расстаться, добились своего. На прощанье Ленин сказал мне, что русская революция находится в самом начале и что мы обязательно увидимся в России.
Для того чтобы разговаривать с ним, многим приходилось задирать голову. Он возвышался над любою толпой. Друзья и знакомые называли его «самый высокий человек города Цюриха».
И сейчас, с высоты своего знаменитого роста, Фриц Платтен первым увидел людей, которые переходили широкое, занесенное снегом железнодорожное полотно, направляясь к вагону, стоявшему у пакгауза.
Сначала не поверилось — возможно ли? Но это было так — Ленин, сестра его Мария Ильинична пришли повидаться с большевиками-эмигрантами, вернувшимися на родину в новогодний день. И привез их все тот же неутомимый Фриц Платтен, «доверенное лицо» Владимира Ильича во всем, что связано было с его проездом через Германию в знаменитом «пломбированном вагоне».
— Вот мы и встретились, геноссе Платтен! — говорит Ленин, пожимая огромную лапу швейцарца. — Рад видеть вас, дружище! Кажется, теперь уже все наши вернулись!..
Час назад, прочитав телефонограмму, переданную с Николаевского вокзала, Владимир Ильич попросил соединить его с Наркомсобесом и позвать к телефону товарищ Коллонтай. Казалось бы, не очень сложное поручение?
Но не всегда удавалось его выполнить. Саботажники и здесь прикладывали руку. Вдруг обрывалась связь, вдруг менялись номера абонентов, и сквозь метельный посвист и завыванье в трубке кто-то орал: «Какого еще наркома? Нет таких! Это бывший ресторан Кюба!»
Сегодня на телефонной линии новогодние «сюрпризы» особенно часты. На лице у секретарши настоящее отчаяние.
— Не расстраивайтесь так, это же не ваша вина, — говорит ей терпеливо ожидающий Владимир Ильич.