ПУТИ-ДОРОГИ НА КОНГРЕСС

Двадцатый год принес страшные потрясения господам во фраках и лоснящихся цилиндрах — той самой «мировой буржуазии», которую так хлестко изображали советские карикатуристы.

Провалились все пророчества и предсказания о близкой гибели большевиков. Были выбиты самые главные тузы-козыри, которыми Антанта пошла на Советскую республику, — Деникин, Юденич, Колчак.

Новый козырь — пан Пилсудский — к июлю двадцатого года уже с явным трудом вел игру. Вся Польша была объявлена на осадном положении. Красная Армия заняла Барановичи, Вильно, Дубно, Гродно, приближалась к Варшаве.

Бесконечно трудными были пути-дороги в Советскую Россию. Только о немногих делегатах можно было сказать, что они ПРИЕХАЛИ на конгресс. Для всех остальных требовались другие слова: ПРОБИВАЛИСЬ, ПРОРЫВАЛИСЬ. Они пробивались и прорывались сквозь немыслимые препятствия. Пользовались всеми возможными и невозможными способами передвижения. Меряли пешком многоверстные расстояния. Пересекали линии фронтов, обходили посты, заставы и кордоны.

И эти мужественные люди, видавшие смерть, эти герои, которых трудно было заподозрить в излишней чувствительности, часто не могли сдержать волнения при виде красного флага и пятиконечной звезды на шлеме советского пограничника. Они сами рассказывали и писали об этом.

В июльские дни, предшествовавшие конгрессу, на улицах Петрограда можно было видеть темные, оливковые, шафранные лица делегатов Африки и Азии, их дружелюбные, ослепительные улыбки. Они радовались тому, что и здесь, на Севере, бывает такое жаркое, щедрое солнце. Были среди делегатов и скандинавы, и немцы, и англичане, и чехи.

И все они с ненасытной жадностью всматривались в черты великого города, воспетого поэтами и писателями, запечатленного на полотнах художников, в бронзе и мраморе. Города, заново прославленного самой великой революцией, которая родилась здесь.

Этот город терпел жестокие невзгоды, был лишен многих благ и удобств, которые предоставлял людям двадцатый век, но он боролся за будущее и жил им.

Плакаты на стенах его домов еще кричали о войне с Пилсудским и сыпным тифом, разрухой и безграмотностью. И в то же время бережно охраняемые народом театры и музеи были переполнены. В библиотеках стояли очереди за книгами.

Коминтерновскому поезду из Москвы была открыта небывалая по тем временам «зеленая улица». Он мчался сквозь ночь почти без остановок.

Это был бессонный поезд. Никто в нем и не помышлял об отдыхе. Здесь велись нескончаемые разговоры, здесь жарко спорили, смеялись, пели песни. Происходили удивительные встречи: люди, знавшие друг друга по подпольной работе, впервые называли свои настоящие фамилии и как бы знакомились второй раз. Теперь, когда уже были преодолены опасные пути-дороги, можно было вспомянуть их даже шутя.

Делегат австрийской компартии имел немалый опыт по части таких поездок. Он был участником Первого конгресса и добирался из Вены в Москву на крышах вагонов, в «собачьих ящиках» под ними, на буферах, паровозных тендерах.

На обратном пути ему удалось воспользоваться редчайшим тогда воздушным транспортом, но румынские орудия сбили аэроплан. Летчик и пассажир случайно остались живы. Делегата обвинили в шпионаже, отправили в лагерь смертников. Товарищи считали его погибшим. Через год он сумел убежать из лагеря.

— И опять еду на конгресс! Ага, что?! — задорно восклицал он.

Джону Риду, автору недавно вышедшей в Америке книги «Десять дней, которые потрясли мир», сразу ставшей знаменитой, тоже пришлось испить до дна горькую чашу чудовищных мытарств.

Он ехал в пароходных трюмах, в вагонах для скота. Он замерзал, попадал в железнодорожные катастрофы, а последние три месяца своего странствования сидел в белофинской тюрьме, где его кормили сырой рыбой. К счастью, сведения о нем дошли до Москвы, до Ленина. Начались переговоры с правительством Финляндии. Рида обменяли на двух финских профессоров, арестованных в Петрограде за контрреволюцию.

Есть что порассказать и болгарскому делегату. Вместе с товарищем он пустился в плавание на рыбачьей лодке из Варны в Одессу. Черноморский шторм, разбил их суденышко. С трудом возвратились они обратно на болгарский берег. Тут они снова раздобыли лодку, соорудили парус. И все-таки доплыли до советской границы, проскочив мимо румынской морской охраны и разбойничьих судов Врангеля.

Да, в коминтерновском поезде можно было услышать десятки историй, перед которыми бледной выдумкой казались повести и романы из библиотеки «Путешествия и приключения на суше и на море». А впереди было еще возвращение «по домам»…

Замечательный поезд везет делегатов в Петроград.

Через весь состав протянуто полотнище с четкой надписью:

«Отремонтирован в честь Второго конгресса Коминтерна на коммунистическом субботнике».

На груди паровоза выгравировано четверостишие:

В одном из вагонов едет Михаил Иванович Калинин, советский президент. Иностранцам не сразу удается привыкнуть к мысли, что перед ними — глава огромного государства. Но вскоре смущение проходит… Президент — рабочий, так и должно быть в республике Советов.

Калинин, что называется, ведет непрерывную пресс-конференцию, которая больше похожа на товарищеское собеседование. Его ответы тут же переводит старая большевичка — Елена Дмитриевна Стасова, которую Ленин называет «язычницей» за превосходное знание многих европейских языков.

А где сам Ленин? Известно, что в этом поезде его нет. Говорят, что он приедет позже. Неотложные государственные дела задерживают его…

Все население поезда приникло к окнам. Уже проносятся мимо петроградские пригороды. На станциях, полустанках люди машут руками, шапками, кепками, флажками. Висят приветственные лозунги собственного изготовления — вперемежку печатные и прописные буквы, неровные строчки, и это выглядит особенно трогательно.

Петроградцы ждут гостей на площади Восстания. Щедрое солнце июля не изменило. Оно плавится в серебре и меди труб, вспыхивает на знаменах и красных платочках, улыбающихся, радостных лицах. Автомобилей в городе считанное число. Мобилизован весь трамвайный парк. Трамваи украшены цветными лампочками. Под гул приветствий делегаты рассаживаются по вагонам и едут в Смольный. Встречавшие их колонны сворачивают с площади на Старо-Невский, затопляют Суворовский проспект. Кажется, весь Петроград движется к Смольному.