КРЕПКАЯ ПОДПИСЬ
Это был день второй или третий от Октябрьской революции — в точности установить невозможно. К парадному подъезду огромного казенного дома на Гороховой улице подошел мужичок в армяке, опоясанном бечевкой, с торбой за плечами.
Тяжелые двери оказались полуоткрыты, и это выглядело необычно: такие двери всегда бывают внушительно затворены, так что не всякий решится подойти к ним с первого раза.
Потоптавшись у входа, мужичок настороженно вошел в беломраморный вестибюль и огляделся. У стены, рядом с высоченным зеркалом, как и полагается, сидел непременный страж присутственных мест — в синей ливрее с золотыми галунами и с роскошной бородой веером.
Мужичок глянул на швейцара с выжидательной опаской, но тот даже не шевельнулся. Положив ладони на ручки кресла, глядя прямо перед собой, он как бы окаменел.
Покашляв тихонько, мужичок спросил:
— Которое начальство… из новых… тут оно?
Швейцар не ответил. Он сидел так же неподвижно. На его мясистом лице застыло странное выражение — и оскорбленное и растерянное.
Мужичок постоял, изучающе поглядывая на швейцара, потом произнес с растяжечкой: «Да-а… дела-а-а…» Оглянулся еще раз и шагнул к мраморной лестнице. И здесь тоже был явный непорядок: ковровая дорожка с медными прутьями сдвинулась вбок, валялись исписанные бумаги, на белых ступенях расплывались мокрые следы. Подымаясь по лестнице, мужичок оставлял такие же следы за собой, и похоже было, что он оттискивает их со старанием, точно желая, чтобы они подольше сохранились.
В длинном коридоре слышались голоса. Навстречу шел высокий, плечистый матрос с деревянной кобурой на боку. Поравнявшись с мужичком, поглядел с высоты своего роста на мятый картуз, на торбу, на пегую бороденку и спросил молодым баском:
— Вы, папаша, кого-нибудь дожидаетесь?
— Узнать требуется… который назначенный из нового начальства… здесь они будут?
— Народный комиссар, что ли?
— Во-во! — обрадовался мужичок. — Допустимо пройти к нему? Дело есть!
Матрос осторожно взял его под локоть:
— Шагайте, папаша, вот до той двери с дощечкой, видно вам? Там спросите товарищ Коллонтай. Она и есть народный комиссар.
Мужичок озадаченно посмотрел на него.
— Стало быть, комиссар… вроде бы… — он замялся, подыскивая подходящее слово, — вроде бы… женского сословия?
— Совершенно правильно, папаша! — Матрос широко улыбнулся. — Вы не сомневайтесь! Это сословие еще покажет себя…
Подтянув торбу, мужичок зашагал по коридору, но у двери с дощечкой круто остановился, точно перед ним возникло неодолимое препятствие. Смотревший ему вслед матрос сложил руки рупором:
— Папаша! Смелее! Не опасайтесь!
Услышав бодрую команду, мужичок толкнул дверь и оказался в темноватом, холодном кабинете с пугающе огромным письменным столом. Он не сразу увидел, что у другого стола — небольшого, обыкновенного — сидела женщина с пышными светлыми волосами, в пальто, накинутом на плечи, и писала.
— Вы ко мне, товарищ?
Мужичок произнес нерешительно:
— Мне бы… комиссара от народа.
Она улыбнулась:
— Это я! Садитесь, пожалуйста… Садитесь, садитесь, — настойчиво повторила она, — в ногах правды нет…
Он неловко сел на краешек кожаного кресла, снял картуз, порылся в подкладке и протянул ей клочок бумаги. Там было написано в одну строку знакомым бисерным почерком:
«А. М! Выдайте ему сколько там причитается за лошадь из сумм госпризрения. Ленин».
Александра Михайловна Коллонтай долго разглядывала бумажку, глаза у нее улыбались. Маленькая записка хранила интонацию, взгляд, жест ее автора. Наверно, писал на ходу, положив клочок бумаги на подоконник или прижав его к стене…
Можно было ожидать, что сейчас последует длинный, сбивчивый рассказ со всяческими подробностями и отступлениями. Но мужичок говорил кратко и складно и даже такие трудные слова, как «реквизиция» и «компенсация», произносил почти без запинки. Ясно было, что эту историю он рассказывал уже не раз. Сам-то он из недальних крестьян — новгородский. В шестнадцатом году реквизировали у него лошадь для военной нужды. Дали бумагу, что выплатят компенсацию. Покуда дожидались той компенсации — скинули Миколку-царя. Что тут делать? Решил отправиться в питерскую столицу. Больно хорошая лошадь. Жалко. Сколько годов копили, отдали за нее полсотенную бумажку. Вот с той поры и ходим. Полоска незапаханная, прохарчился до последнего. А ответ такой со всех сторон: кончим войну с победою, и получишь свое… А в иных местах вовсе не желают разговаривать и не допускают. Особенно дворники эти с бляхами, писаря да швейцары…
— А здешний швейцар вас не задерживал?
— Не-е-е… Сник! Одна борода осталась! — На морщинистом темном лице явилась неожиданная озорная улыбка. — А борода что? Она и у козла растет! Так что тут хвастоваться нечем!
У народного комиссара в голубых, ярких глазах засветилась усмешка. Вопрос о швейцаре был задан неспроста. Не далее как вчера осанистый, бородатый страж не пустил в министерство государственного призрения только что назначенного народного комиссара Коллонтай: «Не велено принимать прошений!»
Напрасно Александра Михайловна объясняла, что пришла сюда не с прошением, — он твердил свое: «Знаем, знаем, все вы не с прошениями, а потом за вас нагоняй от начальства!»
Так было вчера. А сегодня даже чуть привстал, когда она вошла в вестибюль. Как говорится, сдвиги налицо…
— А как вы с товарищем Лениным повстречались?
— В караулке повстречались! Я там у земляков ночевал. Нынче вроде бы идет замирение с германцем, так земляки прибыли с фронту и состоят в смольном карауле. Ленин туда и зашел. Поздненько было, ребята меня за ноги с нар: вот, Ленин тут, обращайся!.. Поговорили мы с ним честь по чести. Хотя, говорит, это и царский долг, а мы не собираемся за их отвечать, но этот выплатим! — Мужичок испытующе поглядел на свою внимательную слушательницу. — Какое будет решение? Выплатят?
— Товарищ Ленин — председатель Советского правительства. Его распоряжение должно быть выполнено… Идемте, товарищ!
Мужичок едва поспевал за невысокой, стремительно двигавшейся женщиной. Они прошли через несколько пустых комнат с беспорядочно повернутыми столами и стульями, раскиданными повсюду бумагами. «Да-а-а, — бормотал мужичок, оглядываясь по сторонам, — дела-а…»
В просторной комнате, куда они вошли, было посветлее от длинного ряда окон, выходивших на улицу. И тут все стояло как придется, вкривь и вкось, и грудами валялись бумаги. Возле приземистого стального шкафа сидел на корточках парень в замасленной кепке, в руках у него шипела паяльная лампа.
У другого шкафа, с приоткрытой дверцей, стоял матрос с винтовкой. Женщина в платочке и мужчина в канцелярских нарукавниках разбирали на столе папки с бумагами и конторские книги. А поодаль в странных, напряженных позах сидели два представительных господина: один — в форменном сюртуке, второй — в черной паре с выпуклой крахмальной грудью. Позади них поместился матрос — еще выше и шире, чем тот, который повстречался мужичку в коридоре.
— Первый номер готов, Александра Михайловна! — сказал подошедшей Коллонтай парень в кепке. — Скоро и второй откроем!
Господин в черном с грохотом отодвинул стул и вскочил. Почему-то бок и плечо у него были испачканы мелом, и весь он, с нечистой крахмальной манишкою, с жидкими, растрепанными волосиками на багровой лысине, походил на проигравшегося бильярдного игрока.
— Я выражаю протест! — выкрикнул он, задыхаясь. — Здесь происходит ограбление со взломом… среди бела дня!
Сидевший с ним рядом господин в форменном сюртуке проскрипел:
— Это насилие! Меня подняли с постели!..
Коллонтай подошла к ним почти вплотную.
— Советская власть предложила вам оставаться на своих местах и продолжать работу! — жестко сказала она. — Но вы, господа чиновники, и ваши коллеги предпочли действовать по-другому: спрятали ключи от сейфов, уничтожили и разбросали деловые бумаги, все тут разорили, перевернули и разбежались. Но тысячи других людей, слабосильных и беспомощных, не могут ждать, когда вы соблаговолите переменить свои позиции… Советская власть не позволит, чтобы остановилась работа, от которой зависит существование таких людей. Не желаете отдавать ключи — сами откроем! — Тонкие брови у нее сдвинулись. — А вас доставили сюда для того, чтобы все произвести в вашем присутствии. При вас сосчитаем каждую копеечку, все запишем. Товарищ Королева! — обратилась она к женщине в платочке, разбиравшей папки. — Товарищ Королева, вы назначаетесь главным кассиром… Да, да, я предвижу ваши возражения! Вы так называемая низшая служащая, нет опыта и все прочее… Ничего, товарищ Королева! Научимся!
Обернувшись к мужичку, который не сводил с нее глаз, Александра Михайловна произнесла не без торжественности:
— У этого товарища, трудового крестьянина, реквизировали в прошлом году единственную лошадь. Ни у царских чиновников, ни у Временного правительства он не мог добиться уплаты обещанной компенсации. Сегодня ему выдается пособие — первое при Советской власти!
Господин в черной паре подпрыгнул, как игрушка на пружине:
— Протестую! Реквизированные лошади не относятся к министерству государственного призрения, это по военному ведомству! Где основание для выплаты, где оно?!
— Основание? Извольте!
Господин в черной паре недоуменно уставился на протянутый ему клочок бумаги.
— Возьмите, возьмите, — спокойно сказала Коллонтай. — Ознакомьтесь!
Точно боясь обжечься, он взял бумажку за самый краешек, скользнул по ней взглядом и процедил:
— Не п-понимаю! Что значит — выдайте ему? Кто, где, откуда?
— Взгляните на подпись!
Придвинув бумажку поближе, господин в черном долго держал ее перед глазами, потом дернул шеей, точно ему давил воротник.