— Поверьте, — продолжал он, — тут дело только в возрасте. Если бы не возраст…

— Ну, о моем возрасте вы вспомнили только потому, что так угодно было Бельскому… — сказал Балычев как бы нехотя.

Но Кирпичников обиделся:

— Я бы вас попросил, товарищ Балычев! Вы хоть теперь и гражданский человек, но я прошу вас более уважительно говорить о командире дивизии.

— А разве о командире дивизии было сказано неуважительно? — вмешался Ветлугин. — По-моему, нет…

— Слушаюсь, товарищ начальник, — весело ответил Кирпичников. Защита Балычева Ветлугиным ему понравилась: что ж, товарищ генерал, столько ждали и вот дождались!

Спрятав свои бумаги, Балычев встал и направился к выходу, но Ветлугин задержал его:

— Нет, нет, стоп! Тут что-то есть, я должен знать…

— Узна́ете, товарищ полковник. Да я думаю, завтра же…

— Зачем же завтра? — любезно спросил Кирпичников. — Товарищ Балычев имеет, по всей вероятности, в виду осенние учения, когда генерал остался недоволен. Но такова уж наша участь: хвалят строевых — мы ни при чем, а ругают — тогда и нас, грешных, вспоминают. Приказ генерала и для нас обязателен.

Балычев махнул рукой:

— Приказать — это не значит унизить человека, резкость и грубость — разные вещи.

— Товарищ начальник, — обратился Кирпичников к Ветлугину, пожимая плечами и этим движением как бы перекладывая ответственность на начальника политотдела.

Но Ветлугин молчал. Балычев, козырнув, взялся за ручку двери.

— Мне очень жаль, — сказал Кирпичников, — что вы от нас уходите с таким осадком. Поверьте, что в вас говорит личная обида. А это давно пора бросить. За порогом этой комнаты для вас начинается другая жизнь, пора подумать о своих делах…

Балычев резко повернулся:

— «О своих делах! О своих делах!» — повторил он с горечью.

— Подожди. Пойдем вместе. Я тебя провожу, — сказал Ветлугин.

«На «ты»? — подумал Кирпичников. — Я этого не знал. Или это… экспромтом?»

Он подошел к окну и слегка приоткрыл штору. Падал мокрый снег. На улице, слабо освещенной одним-единственным фонарем, было темно и пустынно.

«Долго спускаются, — озабоченно думал Кирпичников. — Ведь всего один лестничный марш… Очень долго…»

И как раз в эту минуту он их увидел. Перешли на другую сторону улицы, стоят, разговаривают, снег им не помеха. Сквозь мокрые стекла трудно что-нибудь разобрать. Кажется, остановились у дома Бельского. Неужели?.. Нет, прошли мимо…

«Товарищ начальник, что же вы не зашли? — мысленно приглашал он Ветлугина. — Генерал вас ждет. Товарищ начальник, что же вы?»

Все эти восемь месяцев Кирпичников думал, что вот придет день, когда вернется начальник политотдела Дмитрий Константинович Ветлугин. Он с тоской думал об этом дне и с острой завистью представлял себе, как в доме, который стоит как раз напротив политотдела, Бельский беседует со своим заместителем.

Но не только одной тоскливой завистью было заполнено это время. Были и душевные взлеты, были и надежды. Болезнь Ветлугина могла бы принять, как это говорится, другой, впрочем вполне естественный оборот. Но и в случае выздоровления Ветлугин мог выйти в отставку. Или он мог, что было всего вероятнее, получить назначение в другую часть. Наконец, и Бельский мог за это время оценить по заслугам Кирпичникова и в дальнейшем ходатайствовать об утверждении его в должности начальника политотдела.

Честолюбивым мечтаниям Кирпичникова не суждено было сбыться. А ведь он был не менее честолюбив, чем Бельский. Разница между ним и Бельским заключалась в том, что командир дивизии любил внешние проявления власти, шум власти, борьбу, которую он вел со своими подлинными и воображаемыми противниками. Для Кирпичникова же вся эта звонкая мишура не имела никакого значения. Сознание подлинной власти было ему дороже всего.

«Неужели же теперь, после возвращения Ветлугина в дивизию, все кончено? — спрашивал себя Кирпичников — Неужели же эти восемь месяцев прошли зря?»

Аккуратно задернув штору, он убрал в стол серенькую папку, выбросил в мусорную корзинку окурки из пепельницы и стал устраиваться на покой. Кирпичников частенько оставался на ночь, если этого требовали дела. Сегодня дела этого не требовали, но ему хотелось побыть одному в кабинете. Одному в своем кабинете!

Позади трюмо стояла раскладушка, он вытащил ее и устроил себе постель. Когда он потушил свет и лег, вспомнил Ветлугина и Балычева, стоящих возле дома Бельского, и улыбнулся: нет, не могли пройти зря эти восемь месяцев!

Ночью он проснулся, снова вспомнил Ветлугина и Балычева и снова улыбнулся своим мыслям.