2

У Ивановских порогов их встретила гулкими залпами шнява «Лизетта», идущая под генерал-адмиральским флагом.

— Твой братец голос подает! — заметил царь, адресуясь к Марфе Матвеевне, урожденной Апраксиной. Та, худенькая, болезненно-трепетная, пискнула, зарумянилась. «Овдовела, будучи за братом Феодором, пятнадцати лет. И не жила вовсе!» — шевельнулась в душе у Петра жалость.

Гости поднялись на борт, обступили новоявленного генерал-адмирала Апраксина и Романа Брюса, коменданта невских крепостей, и Петр, облегченно вздохнув, потеснил рулевых, встал к штурвалу. «Кажись, отбоярился, — мелькнуло озорное. — Теперь пусть местное начальство отдувается!»

Дамы трещали без умолку.

— Пушек-то, пушек! А парусины, а веревок!

— Да будет вам известно, государыни: с веревками дела не имеем, — улыбнулся в ответ генерал-адмирал. — Одни канаты!

— А корабль как прозывается? На Москве таких не бывало отродясь!

— Шнява первого ранга, о четырнадцати пушках, почти малый фрегат. А устроена попеченьем корабельного «баса» Петра Михайлова!

— Новенький, что ли, какой? Знаем Казенца, Ная, со Скляевым знакомы… Сей-то кто же? — лукавила сестра княгини Меншиковой, Варвара.

— Угадайте! — генерал-адмирал оглянулся на штурвального.

Засвиристела боцманская дудка, матросы в белых блузах, высыпав из трюма, принялись быстро-быстро карабкаться по вантам. Прасковья Феодоровна с замираньем сердца следила из-под руки.

— Верткие какие, господи…

— С весны до осени глубокой в море, матушка-царица. Практикованные!

— На берег-то сходят?

— Зело редко.

— Как же, не перекрестившись, в бой пускаться?

— А у нас и поп на корабле.

Петр весело кашлянул. Нет, не нарадоваться на невестку, честное слово! Чуждалась каких-либо дворцовых интриг, даже в делах, касающихся ее домашнего быта, поступала так, как было угодно шурину. Ему хотелось, чтоб родня чаще показывалась на людях, и царица покорно ехала то в Преображенское, на всепьянейший собор, то в Кукуй, на свадебное торжество кого-нибудь из иностранцев, а то и в Воронеж, где предстоял спуск новых кораблей. Чуть ли не первой она завела в доме политес, пригласила гувернера, одного, а потом и другого, не пожалев золота. Прикатил как-то живописец де Брюин, снять портреты с царицы и трех ее дочерей, — обуздала свой нрав салтыковский, потчевала вином и рыбным столом, хотя и был великий пост, когда строгое церковное благочестие воспрещает употребленье рыбы в пищу. В одном-единственном не могла превозмочь себя Прасковьюшка: ее измайловский дворец доселе переполнен шалунами-старцами, бабами-ворожеями, редкостными уродами, кои почитаются за святых, имеющих дар пророчества. Гошпиталь — не дом!..

— Штурвальные, заснули? Право руля! — распорядился генерал-адмирал, насупив добродушное, с двойным подбородком лицо.

— Есть, право руля! — гаркнул Петр.

Средь иностранцев произошло движенье, зашелестел недоуменный шепот. Наталья вскинула темную, будто нарисованную бровь.

— Вам, небось, и во сне море видится!

— Баюкает круглые сутки, даже на сухой земле. Верно, Матвеич?

— Герр капитан, забываетесь! — надменно вздернул нос Апраксин. — Ей-ей, взыщу по первое число!

— Виноват, господин генерал-адмирал! — отозвался Петр и — тихо гостям: — Субординация, камрады, гвоздь всему. Так и подобает.

Нева, сделав крутое колено, потекла прямо на вест. Густолесье, тянувшееся от Шлиссельбурга, мало-помалу отхлынуло прочь, открылись острова, усеянные грудами камня, перекопанные вдоль и поперек, в редких-редких домах, на стрежне возник строй боевых судов с убранными парусами. Послышалась команда: «Свистать всех наверх!» Шнява проплыла еще немного, развернулась, бросила якорь, и тотчас грянули приветственные залпы. Медноголосо ревели берега, от них не отставала эскадра, пришедшая с моря; пороховой дым, обступив устье реки, бурыми взметами летел к небу.

— Сколько ж тут островов-то? — тихонько справилась Наталья.

— До пятидесяти… поверишь ли! — отозвался Петр.

Он неприметно кивнул коменданту: вступай в свои права, тащи воз. Тот приосанился.

— Дамы и кавалеры, добро пожаловать в Парадиз несравненный. Вот он! — Генерал-майор обвел рукой берега. — Почнем с Карельской стороны, сердцем коей является Петропавловская крепость. Да-да, слева, на острову Веселом… Заложена господином бомбардир-капитаном в семьсот третьем году! — оповестил он и принялся называть бастионы — Петра Михайлова, Александра Меншикова, Федора Головина…

— Мой-то где? — присунулся розовой плешью Зотов. — Раз, два, три… Четвертый!

Следом ревниво толкался локтями Лев Кириллович.

— А тут и наш, нарышкинский, имеется. Братец мой двоюродный строил… Сей, что ли, шестой? Эка в гранит приоделся!

— Мы вас еще в прошлогодье ждали, «крестные отцы»! — с едкой улыбочкой вставил Кикин.

— Зачем, вьюноша?

— Бьет грунтовая вода, не спросясь. Вот и посодействуйте… в донной кладке!

«Молодцом. Влеплено крепко!» — усмехнулся Петр Алексеевич, зорко наблюдая за гостями. Как им кажется дедовский край? Машка не в счет — кусает вывернутые губы, озирается вокруг: ох, сыро, ох, неприветливо… Леший с нею!

Брюс тем временем наддавал жару. Самозабвенно частил о переустройстве земляной фортеции в каменную, о диво-казармах, опоясавших внутренний двор, о кронверке, выдвинутом сбочь, о равелине по ту сторону речного рукава, куда на зиму вводится фрегатный и галерный флот.

Послы и бояре внимали в оба уха, но дам больше привлекал общий вид, — нарасхват были подзорные трубы, поднесенные адмиралом… Над воротной аркой распластал крылья орел со скипетром и державой в когтях. Еще выше, на длинном шесте, вился желтый российский флаг с броским контуром четырех морей — Белого, Черного, Каспийского и Балтийского. Дальше проступали спицы собора святых Петра и Павла, изукрашенные гюйсами и вымпелами.

— Губернаторские апартаменты обследуем позже, государыни, поскольку именно там определена ваша резиденция! — пел комендант.

— Сие не они ли? — Наталья указала на просторный, в три жилья, дом под высокой фигурной кровлей и, получив утвердительный ответ, повернулась к брату. — А твой дворец, Петенька?

— Наискосок, через площадь. В полукабельтове!

Гости враз умолкли, оглядывая низенькие брусчатые хоромцы, никак не похожие на государево пристанище. Пятиоконная светелка справа, такая же слева, соединенные сенками, черепичный верх завершался резной деревянной мортирой и бомбами «с горящим пламенем», в знак того, что владелец — капитан бомбардирской роты.

Как раз напротив Петропавловской крепости вставал почтовый двор, с галереями вокруг, — место вполне пристойное для ассамблей! — чуть на отлете сиял желтизной голландский дом вице-адмирала Корнелиуса Крюйса, обок выпирали островерхие, в немецком стиле, апраксинские палаты. По левую руку манила взор веселенькая, под яркой вывеской австерия.

— Обратимся к Ингерманландской, то бишь южной стороне, — молвил запарившийся Брюс. — Но там стержень всех дел — адмиралтейство, а посему слово за Кикиным…

— Извольте, — согласился тот.

Ингерманландскую сторону открывали кирпичные заводы, мазанки, ряды палаток, — здесь на лето располагалась лагерем часть войск. Ниже в Неву впадала маленькая речка, от которой — через лес — шла набережная «першпектива», пока обозначенная лишь просеками. Затем следовали еще какие-то временные постройки, чтобы тут же стушеваться перед громадой морского арсенала, или — иначе — адмиралтейства, обнесенного валом с пятью бастионами.

— Ай-ай-ай! — тихонько стонали дамы. — Когда ж управились-то, сердешные?

— Утратили сон, государыни, благо летние питерские ночи белыми слывут… Подняли матросские и плотницкие слободки, заложили верфь, канатный двор… И за топор! — в лад присказал Кикин. — А что с того сталось, видите сами. Эскадра — вот она!

— Если бог продлит жизнь и здравие, быть граду вторым Амстердамом! — заговорил Петр, взмахивая раскуренной трубкой. — Все только начато. Строено по великой нужде, вне связи, врассыпную. Но дайте срок! Сладим пристани для морского купечества, соорудим першпекты, каналы выроем. Топь непролазная, куда ни ступи? Справедливо. Но есть противоядие отменное — камень, без коего теперь не въезжает в город ни одна телега или барка… Регулярные сады заведем, наподобь венского или версальского. Хошь — аллеей прогуляйся, хошь — под фонтаном разговор веди. Ну не красота ли, Ивановны? — подмигнул племянницам Петр. — Осенью велю размести лед от берега до берега: садись в буер и кати вперед ветра… Переедете, Парасковьюшка, не пожалеете!

Кое про что не сказал, дабы не расстраивать раньше времени. Донимает комарье, бьет голодовка, ибо хлеб и солонина следуют из Новгорода, за сто миль. А то свалится шквал балтийский, замкнет пресные воды, и тогда на островах единственное спасение — шлюпка… Ничего, скрутим и стихию, к тому идем!

Он уловил острый взгляд Витворта, брошенный на эскадру и адмиралтейство, хмыкнул в усы. «Вот вы и раскрылись, сэр. Уповал я на ваше посредничество, теперь вижу: напрасно. Вам бы лишь свою пасть насытить!»