9

Головин и Меншиков провожали царя до Калужской заставы. Сидели втроем в карете, поставленной на полозья, следом катили возки с «компанией», еще дальше поспевал батальон конных гвардейцев.

Тускло светил фонарь, подвешенный сбоку, помаргивал на выбоинах и раскатах дороги. Петр — в беличьем тулупчике поверх кафтана, в треуголке и ботфортах — молчал, кромсая зубами ноготь, думал о госте, нагрянувшем под новый, семьсот пятый год с Британских островов. Отменно кольца вьет, весьма отменно… А как быть? Кто поможет, кроме королевы? Голландцы с ней в упряжке одной. Пруссаки аль венцы? Нет, ни в коем разе. Наша драка им выгодна: случись мир, Карлус на них свалится. Швед — не мы: нам бы свое вернуть и сохранить, ему подавай непрестанную добычу, искони ею живет…

Головина беспокоили другие заботы.

— К весне трат много предстоит. Спуск воронежских кораблей, обмундировка войска, что в лифляндский поход готовится. Где взять денег?

— Может, все-таки Витсену, амстердамскому бургомистру, отписать? — встрепенулся Меншиков. — Помнишь, мин херц, через него банкиры материковые нам субсидию предлагали? Помогут и сейчас, только пальцем помани!

Петр усмехнулся, переносясь во времена первой заграничной поездки… Туго было невпроворот, пожалуй, труднее, чем теперь! Нанимали корабельных мастеров, искали опытных вояк, закупали пушки, фузеи, пистолеты, парусное полотно, блоки с колесами, порох, якоря, компасы, астролябии — всего не перечтешь, и все хотелось приобрести в единый мах, а на какие шиши? Князь-кесарь очистил ведомые и неведомые подвалы в Кремле, слал соболей сороками, золотую и серебряную утварь, звериный зуб, но денег знай не хватало, в карманах Великого посольства опять и опять высвистывал ветер… Тогда-то и подоспел на помощь новый друг, амстердамский бургомистр Витсен. Речь завел издалека: мол, некие материковые интересанты готовы положить на государеву бочку сто тыщ золотом, без отдачи, при одном крохотном условии: разрешить им торговлю в пределах русской державы… Петр загорелся было — ай да номер! — и погас, проведя бессонную ночь, не дав спать Головину, Лефорту и Алексашке. Нет, не с руки, хватило б английской табачной монополии. Спрут, иного слова о ней не подберешь… В разговоре с бургомистром он отшутился: «Мои-де ярославцы их за кушак заткнут!» Но, если откровенно, испугался не за материковых воротил, — те наловчились, вывернув наизнанку не одну европейскую страну и заморскую колонию! — а за своих купчишек. Ну куда им, комарам, супротив такого паучьего племени? Веками в собственном кочкарнике, ни шагу дальше… А с той братией свяжешься — выторгуешь у кукиша мякиш. Оплетут запросто: приложат лепту, выкачают кругленький мильен…

— Нет, не с руки! — повторил он теперь, отвечая Меншикову.

И снова накатило прежнее, томительно засосало под ложечкой… С деньгами как-нибудь выкрутимся, другое, более грозное уставилось в упор, не дает покоя ни днем, ни ночью… Казалось бы, отчего? Ну отчего, на самом деле? Всю как есть Ингрию приняли на багинет, в Эстляндии вроде бы утвердились обеими ногами. Вот именно, вроде… Он судорожно стиснул кулак. На что замахнулся, господи, супротив кого иду? Супротив первого в мире войска…

Сказал с натугой:

— Веди переговор, Федор Алексеевич. По росписи — что бритт потребует. А взамен… посредничество. Понимаешь, крепко надеюсь. Только бы о Парадизе и об Орешке столковаться, прочее — шут с ним!

— Надо ли спешить, мин херц? — вскинулся Меншиков. — За королем польским Карлус еще порыскает, какое-то время у нас имеется. Да и мы не прежние… Отдать Нарву, отдать Юрьев — не толсто будет?

— Промедлим — башка с плеч! — отрезал Петр.

— Но пойдет ли швед на мировую? — задумчиво произнес Головин. — Угрозы-то его по всем европейским столицам разлетелись…

— Англия захочет — и швед присмиреет как миленький!

— Дай-то бог…

— Шевелите мозгой, господа министры. Сами твердили: Карлус к ним, бриттам, особенно внимателен!

— Он и к франкам тяготеет весьма: доит и тех и тех попеременно, — стоял на своем Александр Данилович. — И те и те побаиваются: развяжет руки с нами — войной аль миром, — двинет на вест!

— По-твоему, ждать, когда гром прогремит? — рявкнул Петр. — Так, по-твоему?

Меншиков обиженно потупился.

Подъехали к заставе, озаренной кострами, выйдя из президентской кареты, обступили черный царский возок.

— Ну, брудеры милые, счастливо оставаться, — сказал Петр, натягивая меховые рукавицы. — Жду к себе, в Воронеж, хотя б ненадолго.

— Постараюсь еще по санному пути, — ответил Головин. — Чтоб не плыть водами.

— Дело! Ты мне посредничество обеспечь, генерал-адмирал! — Петр грустновато усмехнулся. — Ай да швед. Напугал так, что доселе испуг пробирает. Вот и север-то наш, и к Лифляндии подступаем… а все-таки знобит!

Александр Данилович посовал носком сапога снег, неожиданно прыснул.

— Мин херц, с мастерами-то я сговорился.

— Насчет кавказского да черкасского табаку?

— Во-во, как раз накануне Витвортова явленья. Могу продолжать?

— Не вспугни мне бритта… Конечно, если мастера подобру к нам идут, что ж, прими. Но с оглядкой. Сколь ни осторожничал островитянин-то, а писать королеве согласился!

У Меншикова не проходило сомнение.

— Не верю я в его прямоту, ох, не верю! Забота единственная — свое спроворить, а с тем и — ауфвидерзеен. Я подожду, мин херц, но если…

— Там видно будет, — отмахнулся Петр, думами весь уже на воронежских верфях. — Готовь конницу побыстрее и Алешку мово чаще в роты посылай. Нечего ему с попами да с мамками.

Тот покривился слегка.

— Разреши меня от сей заботы, мин херц.

— Ни-ни. Кикин подсобит, коль куда отъедешь, — сказал Петр и в нетерпении прищурился в темноту ночи, пронизанную острыми летучими иглами.