3. Несколько сантиметров лабиринта

Теплоход уже отчаливал, а набережная по-прежнему была пуста.

Совершенно пуста.

«Вацлав Воровский» уже отдалился от причала на несколько метров, когда Люция Крылатова увидела быстро идущего к порту незнакомого мужчину в рабочем комбинезоне. Он вел за руку девочку-подростка, та бежала вприпрыжку.

Мужчина замахал газетой, крича что-то. Девочка тоже стала махать ручонкой.

Какие-то несколько секунд Крылатова гадала — что же им надо, этим двоим? И вдруг поняла: «Нас все-таки провожают!»

Мгновенно теплоход превратился в романтический сказочный парусник, в гигантский махровый веер: замахал платочками, косынками, шарфами, шапками. Двух своих провожающих — рабочего и ребенка — приветствовал «Вацлав Воровский».

Вдруг из-за угла дома, стоящего почти на набережной, вырвался маленький автобус. Здешние машины и так носятся по улицам на полной скорости, а этот вырвался к причалу прямо-таки на сверхбешеной. Из автобусика выскочили водитель, еще несколько человек и все они махали газетами, пытались восклицаниями объяснить что-то.

К «Вацлаву Воровскому» мчалась моторка, догнала теплоход, с которого по борту опустили ажурную лесенку — Крылатова забыла, как она называется на языке моряков. И не знала, как умудрились «Вацлав Воровский» и моторка сравнять свои скорости — они шли сейчас настолько синхронно, что, казалось, стояли рядом.

Пассажиры теплохода дружно ахнули: в моторке был консул Станислав Борисович Мирандов. Он ловко вознесся по трапу — Крылатова вспомнила морское название «лесенки», раскачивающейся, как трапеция в цирке при исполнении опасного трюка, и сунул в чьи-то ожидающие руки пачку газет, и уже снова был в моторке, разворачивающейся к берегу.

В гостиной теплохода его обитатели заинтересованно листали так неожиданно доставленный им утренний выпуск «Полярного Экспресса», не находя абсолютно ничего сенсационного.

— Но ведь должно быть что-то важное! Помните, рабочий с девочкой махал газетой? И пассажиры автобуса явно пытались объяснить нам, что напечатана какая-то сенсация! И, главное, консул счел необходимым догнать нас из-за этих газет!

Не найдя ничего особенного на первых газетных полосах, Крылатова стала внимательно рассматривать последние так, словно пробиралась по лабиринту реклам, драматических и комических объявлений о различных распродажах, аукционах, по лабиринту анонсов о спектаклях, концертах и кинофильмах. Пробиралась и нежданно-негаданно натолкнулась на тот небольшой отрезок «лабиринта» — всего несколько сантиметров, — который, очевидно, привлек внимание местных жителей. На последней странице газеты на нескольких языках было напечатано объявление. Крылатова прочитала вслух: «Во изменение расписания советский теплоход «Вацлав Воровский» уходит сегодня не в семь, а в девять часов утра». Так вот почему люди опоздали проводить теплоход: они поверили ложному объявлению! Все молчали. Наверно, никому не хотелось высказывать предположение, что дружба местных жителей и советских людей могла не понравиться тем, кто не отказался от мысли превратить «калотт» в современную военную каску.

— Нельзя забывать, что мы были в чужой стране. Все эти натовские учения и маневры с имитацией нападения на Советский Союз… — назидательно произнес кто-то.

Чей-то молодой женский голос возразил:

— У всех, с кем у нас были встречи, много общих интересов с нами, несмотря ни на какие натовские маневры!

Глядя на белые гребни волн, то вырастающих, то опадающих за большими окнами гостиной теплохода, Крылатова мысленно уточняла эти общие интересы. Растить детишек, музыкальное воспитание им давать (она вспомнила девочку-дирижера), взаимно учиться строить удобные теплые дома (она снова мысленно оглянулась на гостиную Люнеборгов с красавцем камином и сложенными около него березовыми полешками), возрождать и развивать народное искусство.

И, конечно, главнейшая задача, требующая взаимопонимания и объединенных усилий всех стран, всех народов — сохранение жизни на Земле! А это для Люции Крылатовой четко и определенно означало борьбу против угрозы термоядерной войны и борьбу против, пока менее проявленной, но не менее страшной, угрозы бездумного, цинично преступного отношения людей к природе Земли.

На вечере памяти Антона Рефрежье продавались репродукции работ художника — альбомы, буклеты, иллюстрированные каталоги его выставок.

Люция Александровна купила альбом «Мы строим наше завтра». Сейчас, в гостиной теплохода, она достала его из своей большой сумки и стала листать.

Почти двадцать картин объединены мыслью художника о будущем Земли; эти картины — как бы поэма тревоги, которая захватывает человека, смотрящего на них, задает в упор то один, то другой вопрос.

Мертвая рука сжимает обугленный смычок скрипки, книги и картины охвачены огненным ураганом… Будет ли уничтожено все, что создано творческим вдохновением поколений?

Окаменевшее девичье лицо, огромные — будто ночь стоит в них — темные глаза глядят на птиц, умерщвленных радиацией и падающих в пропасть. Неужели это начало конца?

Женщина почти слилась с цветущим деревом, запрокинула голову к пышной ветке… Наступит ли снова весна?

Образы цветущих и гибнущих деревьев в альбоме Рефрежье заставили Люцию Александровну мысленно упрекнуть себя: на ее совести были… деревья! Вот уже несколько недель, как на ее совести был Красный Бор.

Насыщенный смолистым ароматом величественных сосен, лип, берез, кленов, акаций, Красный Бор почти соприкасался с территорией большого подмосковного завода. Того самого, партийная организация которого охотно приняла к себе на учет ее, бывшую работницу, а теперь известную художницу. В юности Люция Крылатова работала токарем-инструментальщиком именно на этом заводе, в цехе, более похожем в ту пору на кустарную мастерскую.

Красный Бор был на совести у Крылатовой потому, что уже многие, в том числе дочь Наталья, директор средней школы, говорили ей о непонятной «порче», иссушающей деревья. Так и не выбралась до отъезда за границу Люция Александровна взглянуть своими глазами на знакомую красу — что случилось с ней?

И, может быть, этот укор совести требовал от нее сейчас выразить в этюде, в рисунке зарубежные впечатления, пронизанные размышлением о важности единства людей в борьбе за жизнь на Земле.

Что она нарисует? Ей хочется нарисовать… лабиринт! Да, туго закрученный лабиринт, но все же выпрямляющийся, переходящий в широкую прямую дорогу. Маленькие фигурки людей выбираются из лабиринта и постепенно вырастают, шагая уже рядом друг с другом по светлой трассе. Но на последнем участке лабиринта нечто вроде клешни, всего в несколько сантиметров, пытается преградить людям путь.

Все более отчетливо виделся Крылатовой ее замысел. И рядом с прообразом будущей картины все более отчетливо проступало в душе удивление. Сначала рассеянное, оно все более концентрировалось: «Портретистка и вдруг фантастика?.. Откуда неожиданный лабиринт? Неожиданный ли? Лабиринт, то есть паутина… Паутина — паук!»

Художница уже догадалась, что именно так возник ее новый замысел: от настойчиво изгоняемой из памяти и снова возникающей перед мысленным взором картины, написанной год назад.

Набросок к ней Крылатова сделала на расширенном заседании Комиссии по экологическим проблемам Советского Комитета защиты мира. Слушала выступления ученых, представителей различных научно-исследовательских институтов, и рисовала. Руководители комитета уже не раз просили ее подумать над тематикой, раскрывающей смертельную опасность для планеты термоядерных испытаний, гонки вооружений…

Потом, в своей мастерской, Крылатова несколько недель увлеченно трудилась над картиной. Хотела написать в красках. Решила оставить черно-белый. И, уже закончив, все еще не могла окрестить произведение, найти название. «Милитаризм»? Не годится. «Стяжательство»? Нет, не то. «Паутина военных монополий»? Слишком шаблонно. Притом у нее главное не паутина, а сам паук. «Живучая свастика»? Ближе, но все-таки не подходит.

Может быть, она просто не сумела выразить того, что хотела: зло под личиной добродушия, плотоядное зло, умеющее сплести сложную паутину для убийства доверчивой твари.

К следующему заседанию Комиссии по экологическим проблемам картина Крылатовой была вывешена в зале комитета под незатейливым названием «Портрет Паука». Само собой возникло оно, когда оформляли зал, и прилепилось накрепко. Художницу хвалили. Говорили, что движению борьбы за мир кроме символа добра, знаменитого голубя, давно уже нужен был символ, вызывающий активное желание противостоять злу. Давний работник комитета, хранящий в своей памяти, словно в архиве, сотни физиономий как сторонников мира, так и их политических противников, рассеянно поинтересовался:

— Кого вы взяли в качестве прототипа, Люция Александровна?

Вспылила:

— Никого!

Работник комитета, кажется, тут же забыл о своем вопросе. А художница, после заседания комиссии, вернулась уже с улицы в пустой зал и с чувством смутной тревоги подошла к своему полотну. Глядела на «Паука». И тот колол ее гвоздиками-глазками над длинной похотливой улыбкой и будто шевелил крючковатыми проволочками-лапами. Господи, она прекрасно знала, что никакого прототипа у проклятого «Паука» не было, никого она не собиралась изображать в виде паука! Ни на кого он не был похож! И все-таки — наваждение, да и только — был благообразный «Паук» похож на кого-то! Она не знала, на кого именно. И до сих пор, до этих самых минут в гостиной теплохода не знает.

«Портрет Паука» Крылатова тогда же, после заседания Комиссии по экологическим проблемам, настойчиво попросила вернуть ей. Дома его не хотела держать, а уничтожать было жаль, ведь кто-то в Комитете, защиты мира даже объявил несомненной удачей ее «Портрет Паука». В конце концов отдала картину Горелову. Тот сказал, что пригодится для оформления уголка сатиры в цехе, в заводском клубе или еще где-нибудь на заводе…