6

Через несколько дней королевский двор переехал из Версаля в Париж.

Ерменев поспешил к мадам Виже-Лебрэн. Вместо Мейяра дверь открыла новая привратница, пожилая, довольно неприветливая женщина.

Окинув посетителя недоверчивым взглядом, она предупредила:

— Мадам сегодня не принимает.

— Для меня мадам сделает исключение, — спокойно ответил Ерменев.

— Как доложить?

— Мосье Жанно.

…Луиза стояла посреди комнаты. Она была очень бледна.

— Неужели вы? — сказала она дрожащим голосом. — Я ушам своим не поверила.

— Теперь верите? — Ерменев шагнул, чтобы обнять ее.

Луиза, как бы предупреждая его, протянула руку. Ерменев поднес руку к губам и пристально поглядел на нее.

— Вы меня больше не любите? — спросил он.

— Почему? — Луиза несколько смутилась. — Это так неожиданно… Прошел год, даже больше! Я уже приучила себя к мысли, что больше не увижу вас. А теперь… Попробуем начать сызнова… Но объясните: отчего вы вернулись?

— По разным причинам, — ответил Ерменев. — Одна из них, очевидно, была моим заблуждением… Все же я не жалею.

— Но вам же запрещен въезд во Францию, Жанно!

Ерменев усмехнулся:

— Эти господа больше не могут ни запрещать, ни разрешать. Опасаться мне нечего.

— Слишком поспешное заключение! Еще немного, и порядок будет восстановлен… Постойте! Что это такое?

Она указала на красно-синий бантик, приколотый у него на груди.

— Я записался в национальную гвардию, — ответил Ерменев. — Но сюда явился без оружия, потому что не собираюсь вас брать штурмом, как мы брали Бастилию.

— Боже правый! — воскликнула Луиза. — Неужели вы находились среди этого сброда?

— Именно так!

— Вместе с моим бывшим привратником Мейяром? — усмехнулась Виже-Лебрэн. — Поздравляю!

— Принимаю поздравление! — сказал Ерменев серьезно. — Это в самом деле большая честь. Мейяр вел себя как герой. Он, правда, потерял место у вас, но зато приобрел громкую славу среди народа. Однако не смею больше докучать моим присутствием.

— Жанно!.. — Луиза приблизилась к нему и взяла его за руку. — Право, не стоит сердиться! Вы требуете от женщин слишком многого. Вас не было так долго, я немного отвыкла… Это не значит, что я разлюбила вас. Все могло бы еще вернуться! Но ваши сумасбродные фантазии — вот что ужасно! Прежде вы ограничивались словами, и это меня нисколько не тревожило. Теперь вы перешли к действиям. И в какое время!.. Опомнитесь, Жанно! Что общего у вас с этими негодяями? Вы же художник!

Ерменев молча смотрел на нее. Потом осторожно отнял руку.

— Луиза! — сказал он, и в голосе его не было злобы, только мягкий укор. — Да, я художник! И, может быть, поэтому то, что происходит, волнует меня, как ничто другое. Никогда еще я не испытывал такой радости и полноты жизни, как сейчас. Во время осады Бастилии я позволил себе сделать рисунок этой незабываемой битвы. Быть может, я согрешил, присоединившись к сражающимся несколько позже. Но я действовал своим оружием — карандашом, и, кажется, с успехом. Рисунок мне нравится… Поймите это, Луиза! Подумайте о своей собственной судьбе! Вы талантливы, наблюдательны, тонко чувствуете краски! Неужели вам не надоело писать слащавые, приторные, льстивые портреты? Вы растрачиваете попусту дарование, опускаетесь до…

— Довольно! — оборвала его Виже-Лебрэн. Она побледнела, губы ее дрожали. — Рано или поздно в человеке сказывается его натура… Помнится, вы говорили, что отец ваш был конюхом?

— Совершенно верно. — Ерменев тоже побледнел, но сохранял спокойствие. — Однажды мне уже приходилось слышать подобный упрек от человека вспыльчивого, но исполненного высоких достоинств. Он вскоре сам пожалел о своем поступке, и я простил ему… Вам, сударыня, прощать не за что. Впрочем, кажется, вы в этом и не нуждаетесь. Имею честь кланяться!

Он резко повернулся и быстро пошел к выходу.