3

— Поздравляю, — сказала Дуняше хозяйка дома, Елизавета Васильевна Хераскова. — Сцена была сыграна отменно.

Они сидели вдвоем в небольшом, скромном будуаре на херасковской половине.

Елизавета Васильевна была женщина незаурядная. Постоянно помогая мужу в литературной и общественной деятельности, она и сама занималась сочинительством. Еще в шестидесятых годах ее стихи печатались в университетских журналах. Покойный Сумароков высоко ценил поэтический дар «московской стихотворицы». Гостеприимная хозяйка, любезная и доброжелательная ко всем, она была душой литературно-артистического кружка, составившегося вокруг Херасковых.

Дуняша вздохнула:

— Спасибо, сударыня, за доброе слово… В театре мне такого не говорят.

— Разве? — удивилась Елизавета Васильевна. — У вас там неприятели? Соперницы?

Дуняша покачала головой:

— Кажется, никому не мешаю. А уж который год ни одной порядочной роли не дают; самые мелкие, а то и вовсе без слов…

— Странно! — сказала Хераскова. — Вы хороши собой, голос приятный! Пожалуй, только… Вы уж не обижайтесь… манера несколько устарелая. Теперь на театре стало проще, натуральнее. Пьесы новые пошли. Тут от актеров требуется нечто иное.

— Разве я виновата? — На глазах у Дуняши выступили слезы. — Учили меня так!

— Знаю! — кивнула головой Елизавета Васильевна. — В этом Сумароков был непреклонен. Однако годы идут, и вкусы меняются. Артист обязан усваивать дух времени. Знаю, трудно! Но лишь через тернии можно подняться к звездам. А ежели не хватает терпения, воли, настойчивости, лучше вовсе покинуть это поприще.

— Должно быть, вы правы, сударыня, — сказала актриса. — Лучше вовсе покинуть… И поскорее! Я ведь уже немолода.

Хераскова пристально поглядела на Дуняшу и слегка улыбнулась.

— Не кажется ли вам, дитя мое, — спросила она, — что женщина не может быть вполне счастлива вне супружества?

— Право, не знаю, — ответила Дуняша задумчиво. — Ежели по любви…

— Не могу сказать, — продолжала Елизавета Васильевна, — была ли я влюблена в Михаила Матвеевича, когда выходила замуж. Но мы прожили вместе уже двадцать два года, и оба счастливы.

— Вы, сударыня, совсем особенная! — заметила Дуняша. — И супруга избрали себе под стать…

На пороге появился пожилой господин. Дуняша, увидев его, побледнела, сердце ее часто забилось…

Вошедший раскланялся, очевидно не узнав Дуняшу.

— Боюсь, что помешал, — сказал он.

— Нисколько! — ответила хозяйка любезно. — Но, кажется, господин Баженов, вы искали не нас, а моего супруга… Вероятно, вы найдете его в диванной.

Егорушка бродил по залам, прислушиваясь к беседам. Подойдя к диванной, он увидел многолюдное сборище. Одни сидели на узких диванах, вдоль стены, другие — в креслах. Некоторые слушали стоя. Говорил Новиков, сидевший в центре, у круглого столика.

— Человек умирает, прах его предают земле… Минует время, и память о нем исчезает… Только те, кто творят благо и приносят пользу человечеству, никогда не забываются. Вот Сумароков! Он и нынче с нами, как живой. И еще протекут десятки лет, а он все будет жить в творениях своих. Вот, что я называю истинным бессмертием!

Егорушка на цыпочках вошел в комнату и остановился поодаль.

Сидевший рядом с Новиковым господин, также одетый в светло-синий фрак с золотыми петлицами, возразил:

— Сие вовсе не согласуется с религиозным учением!

Он говорил с сильным немецким акцентом. Это был профессор Шварц — педагог и философ, глава московских масонов.

— Отчего же? — спросил Новиков.

— Оттого, что вера в бога непременно предполагает веру в бессмертие всякой души.

— Не оспариваю, — сказал Новиков осторожно. — Но бессмертие души можно понимать, как бессмертие человеческих дел и мыслей.

Шварц покачал головой:

— А как же с теми, кто не совершил ничего значительного? Разве их души не живут за гробом?

Новиков подумал.

— Вероятно, тоже живут… — ответил он. — Однако что такое загробная жизнь?

Егорушка, сам того не замечая, оказался на середине комнаты.

— В самом деле, — продолжал Новиков. — Как представить себе жизнь души, отлетевшей от тела? Где она обитает? В какой форме?.. Признаюсь, не понимаю!

— Один лишь творец, — ответил Шварц, — в состоянии открыть сию тайну. И не всем, но избранным.

— Ах, любезный Иван Григорьевич! — воскликнул Новиков с жаром. — Никак не могу примириться с таким принижением нашей способности к познанию… Вспомните, сколько тайн уже объяснено наукой в течение веков! А сколько еще будет разгадано нашими внуками и правнуками! Ведь человек — это высшее проявление премудрости. Для него звезды блистают, растения зеленеют, цветут и приносят плоды… Ему и звери служат!

Егорушка глубоко вздохнул. Все взгляды обратились к долговязому, худенькому гимназисту. Некоторые засмеялись. Сконфузившись, Егорушка попятился к двери.

— Спор наш сложен, — сказал Шварц примирительно. — Разрешить его нелегко… Продолжим как-нибудь, в другой раз! — И, склонившись к Новикову, шепнул ему на ухо: — Здесь посторонние. Не место и не время!..

На площадке мраморной лестницы, соединяющей анфиладу покоев второго этажа с большим залом, расположенным внизу, беседовали двое. Одного из них Егорушка хорошо знал: это был Александр Михайлович Кутузов, друг Хераскова и Новикова. Другой был ему незнаком.

— Нет, братец, с вами мне не по пути, — говорил незнакомец. — Типографии, книжные лавки, благотворительность — похвально. Но этого мало!.. Бродите вокруг да около, а о главном заговорить не решаетесь.

— Что же, по-твоему, главное? — спросил Кутузов с оттенком иронии.

— Ужели сам не понимаешь? — горячо ответил его собеседник. — Уничтожение рабства, произвола, беззакония.

— Ведь и мы стремимся к тому же, — сказал Кутузов. — Для сего вернейшее средство — просвещение духа человеческого. Разве ты сам не соглашался с этим? Вспомни Лейпциг, наши тогдашние беседы!

— Много с тех пор утекло воды! — возразил другой. — Когда-то и я тешил себя надеждами на милости сильных мира сего. Но пожил на святой Руси, поглядел вокруг и понял, что упования эти несбыточны… Никогда дворянское сословие добровольно не откажется от крепостного права. Никогда высшая власть не пожертвует хотя бы частицей присвоенных ею привилегий… А в самовластии корень всего зла. Это строй, противный самой природе человека.

— Боже мой! — воскликнул Кутузов с испугом. — Вон как далеко ты зашел…

— То, чего невозможно достигнуть убеждением, приходится брать принуждением, — продолжал незнакомец не слушая. — И ежели мы, образованные русские люди, уклонимся от нашего долга, то народ сделает это без нас! А тогда… пеняйте на себя, милостивые государи!..

— Новая пугачевщина, стало быть? — насмешливо заметил Кутузов.

Собеседник его пожал плечами:

— Пугачевщина, друг мой, не с неба свалилась. Ее породило народное отчаяние. Какая пагубная слепота!.. Ведь это же непременно повторится. Не нынче, так позже — через десять, двадцать, может быть, сто лет!.. Как часто мерещится мне грозный призрак грядущего! Я вижу его так ясно, словно перед моим взглядом расступается непроницаемая завеса времен!

— Да ты какой-то одержимый! — с удивлением молвил Кутузов. — Что с тобой приключилось? Видно, в самом деле пути наши разошлись.

…Кто-то сзади потянул Егорушку за рукав. Он обернулся, словно пробудившись ото сна, и увидел Страхова.

— Нашелся наконец! — сердито сказал Петруша. — Тебя Николай Иваныч зовет…

— Новиков? — испугался гимназист.

— Побеседовать хочет… Я ему о тебе рассказал. Да идем же поскорее! И, бога ради, не покажись таким разиней, как давеча на сцене… Сколько раз репетировали с тобой, а все зря!

— Петруша! — спросил Егор на ходу. — Кто это с господином Кутузовым беседует?

— Давнишний его приятель, когда-то вместе учились в Германии. Фамилия Радищев, а имя-отчество позабыл.

— Он сочинитель? Или по ученой части?

— Ни то, ни другое… Кажется, на казенной службе. А живет в Петербурге… Да зачем он тебе понадобился?

— Ни за чем, — ответил Егорушка задумчиво. — Просто так…

— Садись, дружок, — пригласил Новиков, когда Страхов привел Егорушку обратно в диванную.

Гости отсюда уже разошлись. За столом сидел Новиков, а рядом с ним — Шварц и Херасков. Егорушка присел на край кресла.

— Стало быть, гимназию ты окончил, — сказал Новиков. — Чем же теперь займешься?

— Купец Дударев берет меня в контору. Писцом!

Новиков внимательно поглядел на него:

— А учиться дальше не желаешь? Пресытился науками?

— Что вы, сударь! — воскликнул Егорушка. — Уж так хотелось бы!..

— Похвально! — улыбнулся Новиков. — Господин Страхов тебя аттестует весьма лестно. А ему верить можно: хоть молод еще, а в науках преуспел всем на удивление.

Петруша скромно опустил голову.

— Значит, желание у тебя есть, — продолжал Новиков. — И способности тоже имеются. Отчего же сворачиваешь с начатого пути? Ведь это все равно, как… Ну, представь: сидит человек в темной комнате. Томится! Ему приносят свечу, а он вдруг уходит куда-то, опять во мрак… Где же здесь смысл?

— Сирота я! — сказал Егорушка, слегка покраснев. — Живу у Дударевых из милости. Надобно уже на свои ноги становиться.

— Послушай, голубчик! — сказал Новиков. — Недавно создалось в Москве «Дружеское общество». Основали мы при университете учительскую семинарию, теперь создаем еще одну — для обучения древним и новым языкам. Господин Херасков согласен принять тебя в студенты, а общество возьмет на свое иждивение. Жить будешь в общей студенческой квартире. Ну как? Согласен?

— Конечно! — сказал Егор, задыхаясь от волнения. — Не знаю, как благодарить вас, сударь!

— Благодарить не нужно, — ответил Новиков серьезно. — Это делается не по прихоти твоей, но для общественного блага.

— Завтра поутру явишься в университет, прямо ко мне! — добавил Херасков. — А теперь ступай себе с богом!