Чтобы прервать потомство Намнансурэна, а чрево Магсар сделать бесплодным, Балбар высушил послед, обложил его червями, разной гадостью, проколол его с разных сторон острыми клинками, завернул в выцветшую материю и, зарыв сверток перед дверью ханского орго, несколько раз прочитал заклинание. «Но все мое колдовство может оказаться бессильным, — подумал Балбар и начал исподволь узнавать, какой яд самый сильный. Но при этом не забывал он и об осторожности. — Людишки-то завистливы… если кто-нибудь из ханских блюдолизов только заподозрит неладное, тут же докладывать побежит, не упустит возможности лишний раз доказать свою преданность. Постой, но как же тогда быть, — сжимая в кулаке свой длинный подбородок, размышлял Балбар. — Хороший яд наверняка есть в фирме Шивэ овор. Однако меня там знают как ханского приближенного, а потому не дадут — испугаются. Другое дело, если они стороной узнают, что я ненавижу Намнансурэна. Именно стороной, ибо, намекни я об этом сам, тут же сочтут за ханского соглядатая и донесут Намнансурэну, чтобы в любом случае остаться в выигрыше. Амбань и китайские торговцы на такие штуки большие мастера, — бормотал Балбар. — Надо срочно вызвать Ринчинсаша. Пусть побудет с братом, разделит его скорбь по поводу разлуки с сыном, а заодно и встретится с купцами из Шивэ овор, даст понять, что мне можно верить. Тогда и с ядом осечки не будет».

Балбар приготовил кисточку и тушь для письма. Рано утром хлопнула дверь. Как открывается потайной замок, кроме него знал один только Гэмбэл. Увидев вошедшего вместе с ним Соднома, Балбар перепугался: «Дознались? Быть этого не может!»

Поприветствовав хозяина, телохранитель внимательно осмотрел убранство юрты.

— Хотел довести до вашего сведения, что самочувствие хана ухудшилось, — сообщил Содном, глядя на раскрытые сутры и расставленные жертвенники. Попросил прощения за то, что потревожил своим внезапным приходом ламу-затворника.

— Понял, уважаемый Содном. А что с ним такое? — встревоженно спросил Балбар, стараясь расположить к себе телохранителя. — Что ж, я прерву на время затворничество и немедленно прибуду к хану.

Когда телохранитель, отведав предложенного угощения, вышел, Гэмбэл с восторгом воскликнул:

— Все свершилось так, как вы и задумали. Из всех людей здесь вы — самый могущественный!

Балбар неприязненно посмотрел на Гэмбэла.

— Ты зачем показал ханскому телохранителю потайной замок? Не ожидал от тебя такого. Раньше времени осторожность теряешь.

В тот же день Балбар явился к хану. Намнансурэн был в юрте один, лежал, укрывшись дэлом. На столике рядом — раскрытая «Синяя книга»[28].

— Хан, какое у вас недомогание? На что жалуетесь? — церемонно кланяясь, спросил Балбар. Намнансурэн медленно приподнялся и сел:

— Со мной ничего особенного. Здоровы ли вы?

Лицо хана побледнело, осунулось. Веки глаз припухли — видно, много было пролито слез.

Балбар изобразил на лице скорбь.

— Что же теперь поделаешь. Что толку пенять на беспощадность и безжалостность этого мира. Вы и сами знаете, господин мой, что… это самое… такое несчастье часто постигает людей и трудно что-либо поделать. Возьмите себя в руки, укрепите сердце свое и взгляните на будущее ясным разумом. Любого из нас может настигнуть смерть, — вкрадчиво заметил Балбар.

— Да, дядюшка. Я как раз об этом думал. Не дает мне покоя мысль, что не судьба, но что-то другое повинно в наших потерях. Но что за рок преследует меня?

— По правде говоря, дело действительно очень странное Приглядывался я к вашим приближенным, пытался понять, кто чем дышит. Но люди вроде бы честные, порядочные. Однако недаром говорится: «Змея пестра снаружи, а человек подл изнутри». У злоумышленника на лбу не написано, кто он таков.

— Дядюшка, я ни о ком здесь не могу сказать плохо. Вижу в окружающих лишь чистоту помыслов и благородство, чувствую к людям привязанность. Кому же из подданных понадобилось мне мстить? Чем вызвана столь неслыханная жестокость? А представляете, какая скорбь переполнит сердца младшего брата моего и матушки, когда они услышат о постигшем нас горе. Вы еще не извещали их? — спросил Намнансурэн.

Балбар приуныл:

— Я до сих пор, по невежеству своему, не придумаю, как им все объяснить. Вот беда-то какая!

— Тут уж ничего не поделаешь, — горестно вздохнул Намнансурэн. Известить маму и брата необходимо, но стоит ли всяческими предположениями доставлять им лишние страдания? И еще… думаю вот, когда станет теплее, отвезти Магсар в Хангай, пожить несколько дней у Хятрунского источника. Надо ей сменить обстановку, успокоиться. Как вам кажется?

— Другого ничего и не придумаешь, лучшего сейчас нельзя себе и представить, господин мой! Ринчинсаша я извещу. Отсутствие вестей встревожит их еще больше, — молитвенно сложив ладони, сказал Балбар.

Намнансурэн был подавлен. Мысли, одна горше другой, угнетали его. Хан почти перестал есть, многие ночи проводил без сна и сильно ослаб.

«Я всегда заботился о благе моих подданных. За что же наносят они мне такой страшный, дьявольски изощренный вред? Конечно, есть на свете зависть. Она толкает людей на неблаговидные поступки. Но чтобы пойти на такое грязное, низкое преступление… Уничтожать детей? Почему убивают невинных младенцев вместо того, чтобы погубить, скажем, меня самого? Можно предать огню все мое достояние, учинить надо мною расправу… Трус, не рискующий бороться со мной открыто, может отыскать множество других способов тайно расправиться со мной. Кто же этот злодей? Говорят, отец мой был лют. Может, со мной сводит счеты обиженный им человек? Нет, не слыхал я о таком. Погубитель моих детей задумал прервать мой род. Кто? Зачем? Что мне теперь делать?»

Эти мысли несколько суток подряд сверлили мозг хана. Перед его глазами вставали иссиня-черные сливы невинных младенческих очей, и, как хан ни крепился, к утру его платок был мокрым от слез.

Вскоре в монастырь приехал Ринчинсаш с женой. Зайдя в орго, поклонились, Ринчинсаш поднял на брата глаза и тут же испуганно отвел их, изменился в лице, потупился и сидел молча, словно глотал и никак не мог проглотить жесткую жилу. Он то краснел, то бледнел, не осмеливаясь посмотреть ни на брата, ни на изображения бурханов в алтаре. Рядом с ним, притаившись, словно ее и не было, сидела Нинсэндэн. Намнансурэн расспросил о здоровье матери, потом с трудом заговорил:

— Большое несчастье постигло меня. Но что теперь… Постарайтесь хоть вы не болеть, хорошенько молитесь бурхану-хранителю. За нас не беспокойтесь. Мама уже не молода, пусть побережет себя. Передайте ей мою просьбу. Хотел я заехать к вам, да сейчас не до того. Ты, младший брат мой, позаботься о матушке, не отказывай ей ни в чем. Хоть и остра она на язык, а иногда и грубовата, но сердце у нее нежное. Мы съездим на воды, полечимся немного и на обратном пути заедем ее проведать, — сказал хан. Ринчинсаш не промолвил в ответ ни слова, даже не кивнул.

«Молод годами, вот потому и переживает так сильно мое горе. На вид — здоровый мужчина, а в сущности — совсем еще ребенок. Правильно говорят: «Выросший без отца — что большой палец в пятерне». Молоды они, детей нарожают много. Что ж, пусть хоть у них все благополучно будет», — подумал Намнансурэн и вручил родственникам приготовленные подарки. Ринчинсаш долго молчал, ерзал, словно ему было невмоготу сидеть на одном месте, встал, поклонился. Выходя, сказал, как учила мать:

— Оттого горе приключилось, что люди вас не любят. Жаль, но ничего не поделаешь.

«Говорит так, как думает. Возможно, он в чем-то и прав. Бог с ним, совсем еще дитя», — тепло подумал о брате Намнансурэн, благодарный ему за приезд.

На следующее утро хан встал рано — все равно не спалось — и вышел на окраину монастыря. Он шел по молитвенной дороге вокруг субурганов и неожиданно столкнулся с Нинсэндэн. Увидев перед собой хана, молодая женщина рухнула на колени и зарыдала. Намнансурэну бросилось в глаза ее осунувшееся, бледное лицо: «Тоже совсем еще девочка. А сердце чуткое — переживает».

— Хан аха! Пощадите вы меня, недостойную. Позвольте вернуться в родительский дом. Не могу я здесь, не могу привыкнуть к тому, что вокруг творится, — просила Нинсэндэн, утирая бархатным рукавом катившиеся по лицу слезы. Намнансурэн поднял невестку с колен, участливо погладил по голове.

— Потерпи, все постепенно сгладится, — сказал он и подумал: «Нрав у матушки крут, в разговоре выражений не выбирает, а девчонка не привыкла к такому обращению, вот никак и не приживется, бедняжка. Дома небось росла в неге да в ласке. А может, братец мой на сторону поглядывать стал».

Нинсэндэн отвернулась и опять заплакала.

— Неправ он, что еще я могу сказать вам, его старшему брату, едва слышно вымолвила Нинсэндэн и повторила просьбу: — Позвольте мне вернуться в отчий дом.

— Ты дорога мне, как и брат. Все устроится в свое время. А ему я скажу, чтобы был благоразумен, стремился к добру и не мучал тебя, моя девочка, неразумными поступками. Успокойся. Старший брат позаботится о тебе, — ответил Намнансурэн.

«Видно, хан понял все, — с облегчением подумала Нинсэндэн. — А что теперь будет с Ринчинсашем? Может, его и не бросят в застенок. Сам-то ведь он неплохой, и я от него зла никогда не видела».

Домой Намнансурэн вернулся с твердым решением — встретиться с братом и наказать ему: «Коли взял жену в дом — не мучь ее. Пусть делает то, что хочет и что умеет. Пригласи учителей, пусть обучат ее грамоте, игре на хуре. Вози почаще к нам, развлекай всячески…»

Но Ринчинсаш был неуловим: то он уехал в китайскую фирму в Шивэни ар, то ушел на моление, то отправился на прогулку к реке. Домой он вернулся, так и не попрощавшись с братом.