— Ладно, — сказал он.

Они вышли в коридор. Подградский отпер одну из дверей и пригласил Яндака войти. Усадив депутата в кресло, он стал рядом, дружески глядя на гостя.

— Ну, как живется? — Он подвинул к Яндаку коробку сигарет, спички и пепельницу. — Курите!

— Я не курю казенных, — сказал Яндак.

Подградский извлек из кармана собственный портсигар и открыл его.

— Мои собственные, господин депутат!

Он сказал это так дружески, что отказаться было невозможно.

— Расскажите что-нибудь о себе, — продолжал Подградский. — Бываете еще в «Золотом пауке»?

И он просиял от приятного воспоминания.

Но для Яндака это воспоминание было мало приятным. Именно в этом ночном кабаке он вместе с Подградским кутил несколько ночей в конце 1918 года.

— Ох, шальное было время! — усмехнулся Подградский.

— Да, все мы были опьянены этой мнимой свободой.

— Почему же мнимой?.. Впрочем, не будем сегодня говорить о политике. Все-таки это были веселые дни! Я часто вспоминаю вас и вашу песенку «Разгромили мы вчистую эту Австрию гнилую!» М-да… И рыжую Эрночку я тоже помню. Да, кстати… — Он что-то вспомнил и усмехнулся. — Могу вам показать кое-что интересное. Я нашел это случайно в старых делах. — Он подошел к письменному столу, на котором лежали две казенные папки, раскрыл одну из них и перевернул несколько страниц. — А, вот она!

Это был сильно увеличенный фотоснимок, сделанный при плохом освещении, но все же вполне отчетливый. Подградский весело посмотрел на него и передал Яндаку.

— Вот, взгляните!

На снимке был запечатлен кутеж в отдельном кабинете «Золотого паука». На переднем плане виднелось серебряное ведерко с шампанским, дальше стол с бокалами, сладостями и смятыми салфетками. Слева, вполоборота, был очень хорошо виден депутат Яндак; на коленях у него сидела девушка из бара. Сзади стояла Эрна. С одной стороны ее обнимал депутат Петак, член партии чехословацких социалистов{147}, с другой стоял с бокалом в руке улыбающийся Подградский. Такой снимок можно было поместить в любой рабочей газете как фотодокумент, обличающий паразитический образ жизни буржуазии.

Яндак покраснел.

— Это что такое?

— Что такое? — засмеялся Подградский. — Сами видите: «Золотой паук». Такими фотографиями нас развлекает полиция. Они там воображают, что это бог весть какая заслуга — сделать в «Золотом пауке» такой снимок. Вот, мол, сенсация: депутат Яндак, депутат Петак и начальник департамента Подградский! Экие провинциалы! Я узнал — разумеется, много позднее, — что обслуживавший нас кельнер был полицейским информатором. Он обрадовался возможности заснять такую почтенную компанию. Фотообъектив был спрятан у него в булавке для галстука. Ловкий парень! Снимок, разумеется, сильно увеличен.

Яндаку вдруг пришла в голову прямо-таки ошеломляющая догадка. Он обдумывал ее, нахмурив брови. Ага, так вот оно что! Он зашел сюда, уступив просьбе Подградского, чтобы не обидеть старого знакомого, а оказывается, этот знакомый заманил его в ловушку и хочет накинуть ему петлю на шею… Яндак был возмущен. Нет, это вам не удастся, господа!

— Слушайте, господин начальник департамента, — сказал он, неторопливо отчеканивая слова. — Похоже на то, что вы пригласили меня сюда только затем, чтобы продемонстрировать эту фотографию.

— Ничего подобного, просто мне пришло в голову, что она может показаться вам интересной, — невозмутимо ответил Подградский.

— Вы собирались угрожать мне ее опубликованием…

— Господин депутат! — воскликнул Подградский. — Что вы говорите, господин депутат!

— …и политически шантажировать меня!

— Право, это даже оскорбительно! Как вы можете подозревать меня в этом! Ведь мы знакомы не первый день! Возьмите с собой этот снимок, прошу вас.

— У вас есть негатив!

— Разве я могу шантажировать вас? Вы засмеетесь мне в лицо и скажете, что ведь и я тоже запечатлен на этом снимке. Не думаете ли вы, что я ради политики готов развестись с женой и настроить против себя детей?

— На другом отпечатке ваше лицо может быть смазано.

Подградский молчал.

— Негатив можно так отретушировать, что вы будете неузнаваемы, — повторил Яндак, в упор глядя на собеседника.

— Да, мне это тоже говорили, — серьезно ответил тот и с неменьшей серьезностью взглянул на депутата.

Яндак вскочил с кресла и зло рассмеялся.

— Ах, и вам это тоже говорили? — Он подошел к Подградскому. — Ошибаетесь! Не думайте, что я боюсь вас. Можете опубликовать этот снимок. Моя жена достаточно разумна и примет мои объяснения.

— Господин депутат! — спокойно ответил Подградский, не пугаясь воинственного тона Яндака. — Снимок не будет опубликован, даю вам в этом честное слово. Теперь, надеюсь, вы мне поверите, я никогда не давал вам оснований считать меня вероломным. А поскольку вы все-таки выразили подозрение, разрешите мне сообщить вам следующее: когда обсуждался вопрос об опубликовании этой фотографии — заверяю вас честным словом, что я был против! — речь шла не о том, как отнесется к этому ваша семья, а о том, какое впечатление снимок произведет на рабочих.

Яндака охватило негодование. Использовать факты из личной жизни для политического шантажа — какая низость! И вместе с тем какая наглость! Этот человек обещает не предавать снимок гласности и одновременно угрожает ему разоблачением перед рабочими!

— Можете публиковать его, я не возражаю! — крикнул Яндак.

— Я не сделаю этого, господин депутат! — очень вежливо повторил Подградский.

Яндак зашагал по кабинету, потом остановился около Подградского и смерил его презрительным взглядом.

— Негодяи! Ах, какие негодяи! — воскликнул он. — И ты один из них! А я, старый осел, когда-то верил вам! Так мне и надо. Не думаешь ли ты, глупец, что я продамся за эту фотографию?

— Не шуми, Карел, — успокоительно произнес Подградский, кладя ему руку на плечо. — Рядом могут услышать…

Яндак пронзил его взглядом, но все же понизил голос.

— Я знаю, чего вы хотите! Вам надо, чтобы я склонил рабочих на вашу сторону, предал их буржуазии. Вы дрожите перед революцией и в борьбе с ней не гнушаетесь никакими средствами. Глупцы! Вы думаете, что эту борьбу можно выиграть с помощью фотографии? Только что меня уговаривал Габрман…

Яндак произнес это имя, и его вдруг осенило. Он хлопнул себя ладонью по лбу и, подойдя вплотную к Подградскому, упер руки в бока.

— Послушайте, господин шеф департамента, вы ведь служите в министерстве внутренних дел…

Подградский смиренно смотрел на него, с видом чиновника, которого разносит начальник.

— Так что ваш кабинет не может быть в этом здании! — заключил Яндак.

Подградский молчал.

— Это не ваш кабинет, вы заняли его лишь на время и специально принесли сюда эту фотографию. Наша сегодняшняя встреча не случайна, она подстроена, вы поджидали меня. Габрман известил вас по телефону, что я буду здесь.

Подградский смотрел ему в лицо.

— Так это или нет? — загремел Яндак.

— Не совсем так, господин депутат. Министр Габрман не звонил мне. Господин министр… как бы это сказать, чтобы не проявить неучтивости… Вы извините, господин депутат, я скажу напрямик: господин министр очень неловок в таких делах… Но нам было известно, что вы здесь.

— Ты шут, старый шут! — презрительно сказал Яндак, сделав жест отвращения. — Ну и компания же подобралась! Давно пора выбросить вас на свалку… А что ты собственно от меня хочешь?

Подградский с готовностью перешел на «ты», как только это сделал господин депутат.

— Мне надо поговорить с тобой, — ответил он. — Почему именно со мной?

— Ты же не хуже меня знаешь, какова политическая обстановка. Влияние депутата Немца и господина Соукупа{148} на пражских рабочих сильно упало. На рабочих сейчас влияешь ты и Шмераль{149}.

— Почему же ты не поговоришь со Шмералем? Или у вас нет его фотографии, нечем шантажировать?

— Хватит об этой фотографии! Шмераль не поддается на уговоры.

Яндак засмеялся.

— А меня, вы думаете, вам удастся уговорить?

— Да.

Яндак снова засмеялся.

— Наверняка?

— Наверняка, Карел. — В голосе Подградского была твердая уверенность.

Яндак сел, не сводя насмешливого взгляда с собеседника.

— Вот видишь, я уже слушаю тебя. Продолжай свои угрозы.

— Прежде всего мне хотелось бы информировать тебя кое о чем, что тебе неизвестно.

— Гм…

— Например, вот об этом.

Подградский подошел к столу, раскрыл другую папку, извлек оттуда лист и положил его перед Яндаком. Депутат взглянул и расхохотался. Это был по-настоящему веселый, а не злой, как прежде, смех.

— Скорей возьми обратно да спрячь! Смотри, чтобы у тебя его не украли. Над этой выдумкой смеются даже дети. «Список лиц, которые будут казнены большевиками»! На первом месте президент, на втором Немец, на третьем Соукуп! Мне уж и смотреть не нужно, я знаю эту сказку наизусть. И вы воображаете, что я попадусь на такую приманку? Меня, стало быть, тоже казнят большевики? — Яндак снова засмеялся. — Я не думаю, что ты сам веришь этому документу, но скажи, неужели тебе не совестно?

— Этот документ ничуть не хуже любого другого. Не мое дело проверять его достоверность. Если ты к нему безразличен, дело твое. Но верен этот документ или нет, он уже отчасти достиг своей цели. А стыдиться у меня нет причин, время сейчас слишком ответственное. «Вы дрожите перед революцией», — сказал ты. Верно! Но мы дрожим не за свое благополучие или за свои богатства, как утверждаете вы. Ты отлично знаешь, что у меня нет никакого состояния, в сравнении с тобой я бедняк. Мы боимся гражданской войны, которую вы хотите развязать. Мы боимся за жизни тысяч людей, за республику, судьбы которой нам вверены. В напряженные дни, когда обществу грозит такая катастрофа, годится любое средство, которое предотвратит ее.

«Какое фарисейство, какая претензия на искренность, какая омерзительная маскировка низких побуждений высокими идеями!» — думал Яндак. Он вдруг ощутил острое желание оскорбить Подградского, но не просто бранью, какой от него уже много услышал этот человек, а чем-то более унижающим. И он сказал: