— Уважаемые товарищи! — неторопливо начал Немец. — Предыдущие ораторы во многом правы. Обстановка в нашей республике уже давно не такова, чтобы мы, рабочие, могли быть довольны. — Немец непринужденно, но твердо повторил пункт за пунктом обвинения правительству, выдвинутые Тоником и Плецитым. — Я, со своей стороны, присовокупил бы к этой оценке еще один, не менее важный, пункт: в промышленности заметны признаки кризиса, тяготы которого своекорыстные капиталисты пытаются переложить на нас. Они не хотят поступиться хотя бы частью своих громадных военных барышей…

Бывший красноармеец, с усмешкой смотревший на оратора, крикнул:

— Хорошо поешь! Я все жду, когда же ты скажешь: «но все-таки» или «несмотря на это».

В зале засмеялись.

— Ш-ш-ш!.. Тихо! — сердито крикнул кто-то.

Выкрик с места не смутил искушенного оратора.. Поправив золотые очки, он с достоинством посмотрел в сторону, где сидел Плецитый.

— Простите, гражданин, — сказал он, отчеканивая слова, с подчеркнутым спокойствием. — Насколько я помню, я не прерывал вас, и, надеюсь, вы тоже дадите мне сказать. Я называю вас гражданин, а не товарищ, ибо еще не ясно, принадлежите ли вы к нашей партии…

— Здорово ты наловчился во всяких трюках на собраниях, — засмеялся Плецитый. — Не удивительно: многолетняя практика!

— Мы знаем его! — раздались голоса. — Мы все его знаем! Это товарищ Плецитый. Мы знали его еще до войны.

— Господин депутат тоже знает меня, — усмехнулся бывший красноармеец.

— Верю, что вы его знаете, — не растерялся Немец. — Однако немало людей, которых мы знали до войны, а потом потеряли из виду, вернулись такими, словно их подменили. Я не хочу обижать кого-нибудь незаслуженными упреками. Если вы ему доверяете — значит, у вас есть на то основания. Что касается меня, — он постучал пальцем по груди, — то я не очень-то доверяю людям, которые на собраниях публично говорят о бомбах, динамите и адских машинах.

Анна была довольна этой отповедью Плецитому, так довольна, что ей захотелось смеяться. Она не удержалась, чтобы не бросить веселый взгляд на Тоника. Но тот был другого мнения.

— Разумеется, он врет, — сказал он, кивнув на оратора. — Но если сейчас встать и заявить об этом, он скажет, что он, мол, имел в виду не сегодняшнее собрание, а другие, когда Плецитый говорил о бомбах.

Плецитый усмехался, и от этого заметнее становился его белый шрам. Но Маржик, человек неискушенный, расхохотался вовсю. Его одернули, и он тотчас замолк.

— Но давайте все-таки продолжать, — сказал оратор. — Итак, Чехословацкой республике грозит тяжелый экономический кризис…

Депутат Немец еще не скоро произнес свое «но», которого ждал Плецитый. Позиции партийного руководства на этом собрании были довольно шаткими, и лидерам было выгодно, чтобы после Немца не успел выступить никто из оппозиции. Рабочие собрания редко кончаются позже десяти часов вечера, причем в таких случаях большинство участников обычно уходят раньше, чтобы после десяти не платить привратнику. Сейчас было уже девять часов, и оратору следовало бы говорить покороче; но он нарочно затягивал свое выступление и перешел к пресловутому «но» только через пятнадцать минут. Помолчав, он снова со спокойной уверенностью взглянул сквозь золотые очки в сторону Плецитого.

— А теперь, — произнес он, — перейдем к этому самому «но». Навострите уши, гражданин Плецитый! Но зададим себе вопрос: как же выйти из этого тяжелого положения? — Впервые за все время своей речи оратор повысил голос и загремел. — Вы считаете, что нужно погнать рабочих против штыков, пулеметов и пушек, гражданин Плецитый? Вы считаете, что нужно залить мостовые столицы благородной пролетарской кровью? Вы думаете, гражданин Плецитый, что наше положение станет лучше, если появятся тысячи новых вдов и сирот?

В разных углах зала шумно и демонстративно захлопали. Какая часть аудитории одобряет оратора? Одна пятая, одна шестая? Все головы оборачивались на рукоплещущие группы, ибо это интересовало всех, а особенно Немца; из-под очков он шарил глазами по залу.

Когда стало тихо, Плецитый встал и крикнул:

— Мы выйдем на улицы не умирать, а побеждать!

Зал откликнулся громом рукоплесканий. Они были громче и длительнее, чем доставшиеся на долю депутата. Молодежь явно была на стороне Плецитого.

Немец спокойно стоял на сцене и ждал. С его уст не сходила легкая усмешка. Подняв правую руку к подбородку, он покачивал указательным пальцем. Этот жест возбудил любопытство аудитории.

— Нет, нет, гражданин Плецитый, — толстый палец оратора, как маятник, качался из стороны в сторону, — мы слишком хорошо сознаем свою ответственность перед пролетариатом и собственной совестью и поэтому не только не допустим подобного преступления, — оратор выкрикнул это слово, подавшись всем корпусом вперед, — но приложим все силы к тому, чтобы помешать безответственным, легкомысленным или авантюристическим элементам совершить его! Как видите, гражданин Плецитый, я выражаюсь сдержанно, потому что хочу верить в искренность ваших опасных заблуждений. Я далек от того, чтобы называть вас провокатором. И для нас священна русская революция, гражданин Плецитый, и для нас священна борьба наших русских братьев. Но наши условия отличны от русских, и потому нам надо идти другим путем.

— В союзе с Крамаржем! — раздался выкрик.

— Мы не в союзе с Крамаржем, — с непоколебимым спокойствием ответил оратор. — Наоборот, как вы знаете, мы удалили Крамаржа из правительства{140}.

— Швегла{141} не лучше! Один другого стоит!

— Мы вообще не идем на союз с буржуазией. А если мы вошли в правительство, то по другим мотивам. Участие в правительстве дает рабочим не только возможность контроля…

В зале засмеялись.

— По-вашему, было бы лучше, если бы буржуазия одна управляла государством? — спросил оратор.

— Нет! Мы сами хотим управлять! Хотим диктатуру пролетариата! — раздались крики.

— Правильно! — снисходительно кивнул Немец. — Безусловно, товарищи, лозунги рабочего правительства и диктатуры пролетариата издавна содержатся в социал-демократической программе. К этому мы должны стремиться, и я не сомневаюсь, что со временем мы эти лозунги осуществим. — Оратор приятно улыбнулся. — Но я серьезно опасаюсь, — продолжал он приветливым тоном, — что нам трудно будет разговаривать, если мы станем все время прерывать друг друга. Дайте мне, товарищи, спокойно договорить, а кто со мной не согласен, тот получит слово и выступит. Итак…

Плецитый подошел к сцене и заглянул в список ораторов на председательском столике.

— После него записан депутат Гавлена, а потом директор Хуммельганс, — с усмешкой сказал он, вернувшись, Тонику. — Но они уже не успеют выступить и записались только на всякий случай. Я ухожу. Вы останетесь, влюбленные?

— Мы тоже пойдем, — сказал Тоник. — Анне надо вернуться раньше, чем запрут дом.

— А ты останься, товарищ Маржик, — повелительно сказал Плецитый человеку в очках. Тот замялся. — Останься, останься! Надо учиться азбуке подполья. Если мы уйдем все сразу, это покажется подозрительным. Итак, приезжай обязательно, я все приготовлю.

— Обязательно приеду!

Анна, Тоник и Плецитый вышли. Анна была недовольна, что с ними пошел Плецитый, и старалась не глядеть на него. Они прошли по двору. Сквозь стеклянную стену павильона лились снопы света. Через ворота они вышли на первый двор. Там их догнал студент Ярда Яндак.

— Почему ты уходишь? Я хотел с тобой поговорить, — сказал он Плецитому, но Анна чувствовала, что Яндак побежал за ними ради нее.

— В половине одиннадцатого я уезжаю с Вильсонова вокзала, а до того еще надо зайти домой, — ответил тот. — Старый Немец заговорит людей, они разойдутся через четверть часа, и все собрание не даст никакого результата. Чертовски плохо вы работаете! Каким идиотством было уступить им руководство собранием!

Через два двора Народного дома они прошли к задним воротам. В типографии только что начала работать ротация, в окнах редакции было светло.

— Куда ты едешь? — спросил Ярда.

— В Вену. Здешняя полиция уже охотится за мной. А отсиживаться в безопасных местах сейчас нет времени. Да, кстати, здесь и делать нечего; если бы было, я бы остался. У вас ведь все еще одни разговоры.

— Ты поверил этому Маржику, товарищ Плецитый? — спросил Тоник.

Бывший красноармеец засмеялся.

— Поразительно, до чего глупы у вас шпики! — сказал он. — Новенький блокнот, партийное удостоверение и немедленная готовность везти через границу пулеметы и бомбы! Но я действительно буду через неделю в Гамбурге.

— А зачем ты пригласил его туда?

— Хорошо, если бы он приехал! Но он не поедет: начальник пражской полиции Бинерт просто напишет гамбургским полицейским, чтобы они занялись этим делом. Там в порту действительно стоит один заокеанский пароходик, и на борту его есть надежные товарищи. Такую сволочь, как этот шпик, они заведут куда-нибудь в трюм или в кубрик, стукнут по башке гаечным ключом и бросят в грязную воду порта. Если такого гада не уничтожить, он погубит десятки товарищей.

Анна содрогнулась при этих словах.

Они вышли из Народного дома на шумные, ярко освещенные ночные улицы Праги. Плецитый оглянулся и, убедившись, что за ним не следят, крепко пожал руки обоим мужчинам и вскочил в вагон трамвая.

Ярда Яндак проводил Анну и Тоника до Вацлавской площади, хотя вначале он сказал, что выбежал из зала только затем, чтобы догнать Плецитого и поговорить с ним. Анна заметила эту уловку. Ей было приятно, когда перед домом Рубешей Тоник обнял и поцеловал ее. Она ответила ему горячим поцелуем, а потом, зардевшись, протянула руку смущенному Яроушку. Оба они отвели глаза, но рукопожатие Анны, теплое и дружеское, словно говорило сочувственно: «Мое сердце уже занято, Ярда…»