Утром она услышала скрип двери и вскочила с кровати. Боже, как сегодня выглядела хозяйка — бледная и увядшая, с покрасневшими, угасшими глазами!

— Сходите на Водичкову улицу за миндальным печеньем в кондитерскую Берга, — распорядилась она, не глядя на Анну.

Анна вышла из дому. Внизу в парадном, около каморки привратницы, стояли Дворжакова и Маржена; в руках у Маржены была сумка для провизии. Увидев Анну, Маржена поспешила к ней, — видимо, она поджидала свою новую знакомую.

— Ваш Мирек вернулся? — спросила она напрямик.

— Да, — прошептала Анна.

— А те двое — это берлинские сыщики?

Анна пожала плечами. Ей вспомнились Шерлок Холмс, Ник Картер и Леон Клифтон.

— Ну, конечно, сыщики! — заявила Маржена. — Сразу видно легавых.

— Сыщики? — прошептала Анна.

— Не знаешь ты, что ли, что его ищут уже четыре месяца?

— Нет.

— И не знаешь, что Мирек стянул у вашего старика двести тысяч?

— Нет.

— Фьюить! — присвистнула Маржена. — Так ты вообще ничего не знаешь, недотепа ты этакая! А что у вас было вчера?

Анна рассказала то немногое, что знала, а Маржена прерывала ее множеством вопросов. Ее интересовали все подробности.

— М-да, — сказала она, наконец. — Вот оно что! — И добавила с удивлением: — Так ты вправду ничего не знаешь о молодых Рубешах? Вся Прага о них говорила, в газетах писали, — только тебе ничего неизвестно! Ох, и лихие ребята были эти Мирек и Ферда, умели перевернуть вверх дном всю Прагу! Мирек уже в шестнадцать лет сделал ребенка одной тут, на Виноградах. Папаше оба сынка влетели в копеечку. Ох, и бабник был этот Честмир! Однажды он и от меня заработал оплеуху тут, на лестнице. — Маржена засмеялась. — Пойдем-ка, я тебя немножко провожу.

Анна шла, как в полусне, а Маржена была возбуждена новой сенсацией.

— Наш дом принадлежит твоей хозяйке. Пока было можно, она брала под него деньги, а потом архитектор пронюхал об этом, закатил страшный скандал, и пришел конец Мирековым гулянкам. Ферде-то в Вене было сподручнее, ему из дому посылали деньги, и он кутил там с офицерами. А Мирек залез в долги. Он как раз влюбился тогда в одну русскую княжну. Знаем мы их, все они тут княжны! Я ее видела один раз, когда они выходили из машины около Лионского торгового дома. Этакая размалеванная лахудра! Ох, и денег он на нее потратил! А когда у маменьки уже не осталось ни гроша, он подделал на векселях папашину подпись, получил двести тысяч и смотал удочки. Ваш старик обратился в частное сыскное бюро «Глаз», и там выяснили, что Честмир с княжной уехали в Германию. Тогда отец начал розыски в Берлине.

Девушки уже дошли до кондитерского магазина на Водичковой улице и остановились у входа.

— Значит, они его арестовали? — испуганно спросила Анна.

— Что ты! — сказала Маржена. — Разве частные сыщики могут арестовать? Это вправе сделать только полиция.

— Так почему же он поехал с ними домой?

— И ты еще спрашиваешь, почему поехал! Думаешь, я знаю, как это было? Наверное, они пришли к нему утречком, когда он еще спал со своей княжной, и сказали: «Молодой человек, пожалуйте с нами в Прагу, иначе мы сообщим здешней полиции, что вы сперли у папаши двести тысяч». Что ему оставалось делать?

— А княжна?

— Нашла о чем беспокоиться! — рассердилась Маржена. — Поплакала, верно, что денежки тю-тю и придется снова идти кельнершей в кабаре.

У Анны заколотилось сердце.

— Что же теперь будет, Марженка?

— Не называй меня Марженкой, я — Маня. Что теперь? Ах, моя милая, — протяжно сказала Маня. — Заварилась каша! Не посадят же они его в тюрьму… Постой-ка, я, кажется, знаю, что теперь будет! — Она подняла брови и произнесла таинственным полушепотом: — Мирека отправят в Америку! Так всегда делают с беспутными сынками богачей. Сыщики все еще у вас? Ну, значит, головой можно ручаться, что Мирека отправят в Америку! Эти двое отвезут его в Гамбург, купят ему билет, посадят на пароход и — с богом, сыночек, кланяйся там Америке и зарабатывай сам себе на жизнь! Говорю тебе, Анна, так и будет!

Анна стояла на тротуаре, тупо глядя перед собой, не замечая, что ее толкают прохожие.

— Ты идешь за пирожными для Мирека? Ну, иди, иди, недотепа, а то твоя старуха будет лаяться. Мне тоже пора. Счастливо! Завтра я опять подожду тебя в парадном.

Анна купила миндальное печенье и со всех ног побежала домой. Хозяин был еще дома, и она подала ему завтрак в столовую, потом отнесла Честмиру в комнату две чашки кофе и печенье.

Молодой хозяин еще не вставал. На стуле сидел сыщик. Не тот, с книгой, который ночевал здесь, а другой, который вчера стоял у шкафа и так назойливо разглядывал Анну. Честмир курил, лежа в постели, одетый в полосатую шелковую пижаму. Он был прекрасен. И опять он так же скорбно смотрел в потолок.

Анна поставила завтрак на ночной столик и поглядела на молодого барина. «Наверное, он вспоминает свою княжну, — подумала она с жалостью. — Русскую княжну! И почему только ему не позволяют любить ее, почему его не пускают к этой княжне? Ведь его родители богаты и могли бы разрешить ему это. Как все было бы просто! Бедный молодой барин!»

В этот момент Честмир посмотрел на нее. Взгляд его больших глаз на секунду остановился на ее светлых волосах и скользнул по груди. Что-то похожее на едва уловимую улыбку мелькнуло на его губах.

Сердце Анны затрепетало, кровь бросилась ей в голову, по спине пробежал холодок. Молодой барин улыбнулся ей! Анне хотелось подойти, пожать ему руку и сказать: «Скажите мне, как ободрить вас? Ах, скажите же, скажите, я сделаю все, что вы пожелаете!»

Но молодой барин снова уставился в потолок, и сердце Анны постепенно успокоилось.

Подавая кофе сыщику, она думала: «Ах ты мерзавец! Если бы это помогло молодому барину, я пошла бы сейчас на кухню, взяла большой нож и всадила его тебе в глотку!»

Ей не хотелось уходить из комнаты. В дверях она еще раз взглянула на Честмира. Но он уже не смотрел на нее. Белыми длинными пальцами он стряхивал пепел в китайскую пепельницу.

Потом Анна взялась за уборку квартиры, но мысль о Честмире не покидала ее. Она распахнула окно, и ветерок заколыхал портьеры. Было слышно, как в четвертом этаже Маня поет «Дубовый листочек». Анна была одна в квартире. Архитектор уже ушел, и, как ни странно, хозяйки тоже не было дома. Анна тщетно ломала голову: куда барыня могла уйти в такую рань?

Убирая гостиную, она вдруг остановилась. Ей показалось, что из маленькой комнаты в глубине квартиры доносятся какие-то звуки, такие странные, что в темноте Анна, наверное, испугалась бы их. Она открыла дверь и ужаснулась: на полу ничком лежала хозяйка, билась лбом о ковер и издавала глухие стоны, которые звучали, словно из могилы: «Гу-у… Гу-у!»

Перепуганная Анна наклонилась к ней:

— Барыня! Ах, господи, барыня!

Архитекторша подняла на нее измученные глаза. Ее бледное, дряблое лицо было страшным, как у покойницы, растрепанные седоватые волосы, потеряв блеск, приняли грязнопепельный оттенок.

— Он как каменный… как каменный!.. — твердила она, тяжело вздыхая и глядя на Анну широко раскрытыми глазами.

— Господи боже мой! Барыня, опомнитесь хоть на минутку, пока я сбегаю за барышней.

Хозяйка пришла в себя. Она с трудом подняла свое грузное тело и встала на ноги.

— Нет, нет, не надо звать Дадлочку!

Она дотащилась до кушетки и тяжело упала на нее, так, что скрипнули пружины.

— Он как каменный… Он как каменный, Анна!

Анна поняла, что речь идет об архитекторе. Ей стало страшно, она стояла около хозяйки и не знала, что делать.

— Идите работайте, Анна, — устало прошептала архитекторша. — Не беспокойтесь обо мне. Вы хорошая девушка, Анна…

Анна вышла.

Потом в квартире Рубешей вдруг настало необычное оживление, но такое тягостное и мрачное, словно там готовились к выносу покойника. Маня, очевидно, угадала: в квартиру принесли два больших дорожных чемодана, а сыщики поочередно куда-то уходили и возвращались. Хозяйка, как неживая, ходила по квартире, иногда останавливалась в кухне, отдавала Анне какое-нибудь распоряжение или машинально поднимала крышку кастрюли и пробовала вкус подливки. «Подбавьте еще томатного соусу, Анна», — говорила она, но эти слова произносились словно не ею, потому что она не думала ни о томатах, ни о баранине и говорила только для того, чтобы скрыть свои мысли. Казалось, она ждала чего-то очень тягостного, чему могла бы воспротивиться, но мысль об этом не приходила ей в голову. Она только ждала, и в ее широко раскрытых глазах застыл испуг. Уезжал сын, в котором была вся ее жизнь, и некому было помочь ей. Она заходила в комнату Мирека, помогала укладывать вещи и чувствовала себя так, словно убирает покойника и прощается с ним перед тем, как захлопнуть крышку гроба.

Обед прошел безрадостно. Архитектор обедал с Дадлой в столовой; хозяйка осталась с сыном и сама подавала ему кушанья. Сыщики по очереди ходили куда-то в ресторан. После обеда мать и дочь переодевались, и Дадла при этом плакала. Хозяин сидел в столовой у неубранного стола, курил сигару и делал вид, что читает газету. Потом шофер и сыщик пришли за чемоданами, а из комнаты Честмира вышли хозяйка, Дадла и молодой Рубеш. Анна стояла в прихожей, чтобы в последний раз взглянуть на него. Он вместе с матерью прошел по красной дорожке прихожей.

У двери в столовую хозяйка остановилась.

— Пойди, Мирочка, простись с отцом, пойди, сыночек, — попросила она.

Честмир колебался.

— Пойди, мой милый. Ты ведь сам когда-нибудь пожалеешь, если не выполнишь последнюю просьбу матери.

Рубеш младший открыл дверь столовой и, стоя на пороге, сказал учтиво и церемонно:

— Честь имею кланяться, господин архитектор!

Отец не ответил.

Честмир с матерью и сестрой вышли. Хлопнула входная дверь, и этот короткий и тупой звук болью отозвался в сердце Анны.

Она долго стояла в полутемной передней, и ей казалось, что мир опустел и в нем нет никого, кроме нее. Потом она ушла в свою каморку, опустилась на колени возле кровати, зарыла голову в подушки и заплакала.