Губы Серафимы Ильиничны дрогнули, исказив и состарив ее лицо.

— Вы думали увидеть молодую женщину, а застали старуху.

Его рука протестующе рванулась вперед:

— Нет. Это не так.

Мог ли он знать, как неудержимо захотелось ей, испугавшейся собственного чувства, погладить его серебристые волосы, произнести, как давным-давно, на уже забытом языке молодости: «Где же ты бродил так долго, милый?» Она старалась отбросить от себя эту нежданную волну чувств.

«Дурочками, оказывается, бывают не только девочки», — подумала Серафима Ильинична, подходя к раскрытому окну. Грустный запах роз с прежней силой хлынул на нее. Она жадно глотала медовый воздух.

Немного успокоившись, Серафима Ильинична окликнула мужа.

— Проводи, пожалуйста, гостя, — устало сказала она ему.

Степан Фомич раскраснелся, на лбу выступили капли пота, рубашка прилипла к телу — только что он колол дрова.

— Руки я вам не подам, — жестко сказал он гостю.

Когда Степан Фомич вернулся в дом, он застал жену у двери. Облизнув пересохшие губы, она произнесла:

— Пронесло. И слава богу.

Он спешно отыскал своей ладонью тонкие пальчики жены, нежно погладил их.

«Ну что же ты? Ну, накричи, вспыли… Иногда у тебя это получается», — с горечью подумала она. В комнату донесся плач — в спальне плакала их маленькая дочь. Вместе они кинулись к двери спальни. С удивлением Серафима Ильинична отметила, что слезы дочери не тревожат ее; наоборот, они все приводили на круги своя, возвращали ее к привычной жизни. Но муж, что стоял тут же, у кроватки, не стал ни дороже, ни ближе. Скорее, наоборот.