5

Опустив голову, Евдокия Петровна медленно поднималась в учительскую. Осторожно переступала она со ступени на ступень по старинной чугунной лестнице — узорчатой, широченной, с ажурным ограждением и отполированным до черного блеска поручнем из мореного дуба.

Не торопилась Евдокия Петровна. Хорошо бы убежать от своих мыслей, да как? Это конь несется во всю прыть, когда ездок нахлестывает его, — бедняга надеется ускакать от кнута хозяина. Кнут, которым она стегала себя, тоже при ней: куда она — туда и он, нет избавления от него. Со стороны могло показаться, что Евдокия Петровна внимательно рассматривала тупые кончики своих новых лакированных туфель.

Утренняя размолвка с мужем разбередила в ней разное — жалость, обиду, негодование. Сердилась она не столько на него, сколько на себя: и оттого, что давным-давно, глупой девчонкой, мечтая выкарабкаться из трясины одиночества, вышла замуж, и оттого, что со многим в жизни малодушно соглашалась. Непосильный груз вывалила судьба на хрупкие плечи растерявшейся поповны, отца которой безжалостно раскулачили в год великого перелома…

Еще на лестничной площадке Коростенский понял, что жена где-то поблизости. Он обычно безошибочно ощущал ее присутствие. Перегнувшись через перила, Давид Исаевич увидел супругу. Больно екнуло сердце. Сверху видна была седая прядь волос в прическе Евдокии Петровны. Щемящее чувство вины резануло Давида Исаевича. Он стремительно, рывком кинулся навстречу жене, перепрыгивая через несколько ступенек. Остановился он на той же ступеньке, где стояла жена.

— Не обижайся, прошу тебя, — произнес он.

Она холодно посмотрела на него:

— Здесь не место и не время для такого разговора. Куда это ты опять опрометью?

— В театр. Выклянчивать реквизит для спектакля. Вечером даем представление.

— Хлебом тебя не корми, только позволь похвастать каким-нибудь отделением твоего факультета.

Давид Исаевич переминался с ноги на ногу.

— Хожу козырями.

— Да не той масти, — усмехнулась Евдокия Петровна. Взгляд ее скользнул по лицу мужа. «Какой все-таки некрасивый нос у него», — мысленно вздохнула она, но вслух заговорила совсем о другом, заметила, что галстук у Давида Исаевича совсем съехал набок.

Давид Исаевич торопливо поправил галстук.

— Илюшу уж тебе придется накормить, — произнес он тихо. — Очередь моя, да, как видишь, не получается. Не успею вернуться вовремя.

— Илюше давно пора самому управляться с едой.

— Он и так плохо ест.

— Потому что ухаживаем за ним, как за барчуком! Портим мальчика.

В учительской была лишь одна Норшейн. Анна Арнольдовна старалась, но не в силах была оторваться от простенького веселого платья Евдокии Петровны, которое с таким изяществом, так ловко охватывало ее фигуру, что совершенно скрадывало, облагораживая, и высокий бюст, и живот, и полнеющие бедра.

— Где вы такую прелесть достали, — проворковала Анна Арнольдовна.

— Сшила.

— Отличный вкус у вашей портнихи. Познакомьте меня с ней!

— Пожалуйста, — поклонилась Коростенская. — Вот она, перед вами.

— Что же вы таланты свои скрываете? Может, примете заказ у меня?

— Вот уж когда из института выгонят…

— Долго ждать, — взмахнула рукой Норшейн и подумала: «А ведь ее могут назначить заведующей кафедрой. У ректора она в фаворе. Верно говорят, что самые страшные враги вырастают из прежних лучших друзей». По спине побежали мурашки.

Но долго терзать себя Норшейн не умела. Прежде всего старалась освободиться от изнуряющих переживаний. Страдать некогда и неумно. Жизнь так хороша и так коротка, что тратить ее бесценные мгновения на разного рода муки — преступление.

— Что бы такое натворить? — неожиданно для себя произнесла Анна Арнольдовна.

Блеск ее глаз не понравился Евдокии Петровне:

— Что-то вы колючая сегодня, прямо вас не узнаешь.

— Ошибаетесь. Не колючая, а решительная. Мне бы капельку вашего счастья, Евдокия Петровна, и была бы я тише воды, ниже травы.

Коростенская ладонями погладила брови, одновременно и правую и левую:

— Чужой каравай всегда кажется толще.

— Ага, значит, правда, что у вас нелады с мужем! Давно поговаривают. Шила в мешке не утаишь!

— Сплетня обыкновеннейшая. Стоит ли ее повторять?

— Умные женщины, Евдокия Петровна, сплетни не повторяют. Они их выдумывают.

Быстрыми шажками Норшейн прошлась по учительской, у зеркала задержалась, повертелась, с наслаждением погладила бока:

— Ужасно полнею. Некоторые умеют держать брюхо в голоде, а я не могу.

Прикрыв руками порозовевшие щеки, зевнула, отыскала в зеркале глаза Евдокии Петровны и улыбнулась.

Вынырнувшее из облаков солнце позолотило пушистые черные волосы Анны Арнольдовны. Глядя на нее сбоку, Евдокия Петровна вдруг обнаружила в ее профиле что-то от хищной птицы. Виноват ли в этом был нос с горбинкой, или неожиданный поворот головы, или еще что-то смутное, неосознанное, но сходство, несомненно, существовало. Коростенской стало неприятно, и она отвернулась.

Между тем в самом низу лестницы, у доски объявлений, Давида Исаевича остановил плакат, который жирным шрифтом извещал, что репетиция хора отменена. Почему? Это Давид Исаевич узнал тут же. Парни индустриально-педагогического факультета и девчата с факультета учителей начальных классов на спевку не явились. Отчего бастуют они, тоже выяснилось. Ребята контрольную пишут: высшая алгебра. А у девушек — коллоквиум по естествознанию.

Давид Исаевич сжал кулаки: на каждом шагу помехи, и все — неожиданные. Осточертело такое отношение. Совсем не считаются основные деканаты с факультетом общественных профессий. Можно ведь было посоветоваться, в расписание заглянуть — не вторгаться агрессорами. А теперь что придумаешь? И почему непременно работать вразброд? Такое впечатление, будто многим в институте факультет общественных профессий кажется ненужной, даже вредной выдумкой. Впрочем, и Давид Исаевич на первых порах так думал. Педагогический институт готовит учителей, ну и пусть это делает подобру-поздорову. На кой черт учителю вторая профессия?! Ан нет, оказывается, нужна. Большинство молодых учителей посылают работать в деревню, а деревня ждет, что молодые специалисты — учителя, врачи, агрономы, механизаторы привнесут в деревенскую жизнь и духовные начала, высокую культуру. Во всяком случае, что касается учителя, то вовсе не лишне, если он, помимо прочего, еще и режиссер, и хореограф или музыкант. Нет, факультет общественных профессий — не пятое колесо в телеге. Он очень даже здорово помогает всестороннему развитию будущего специалиста.

Все это пронеслось в голове Давида Исаевича, пока он рассматривал объявление об отмене спевки хора. «Провалимся мы на городском смотре самодеятельности, — думал Давид Исаевич. — Хороший хор — половина успеха. А тут — свои же палки в колеса часто ставят». Он смотрит на часы: ничего, в театр успеет еще, не опоздает. Прежде всего надо добиться, чтобы ректорат что-нибудь предпринял для укрепления авторитета факультета общественных профессий.

Дверь приемной ректората, обитая черным, словно бы изъеденным оспой, дерматином, сверкала яркими строчками головок гвоздей по краям и диагоналям. Без стука открыл ее Давид Исаевич. Нарушая субординацию, он шел прямо к ректору. Он знал наперед, что проректор ему не простит такого небрежения к его персоне. Было бы лучше сначала толкнуться к проректору, но с ним Давид Исаевич уже несколько раз обсуждал вопрос, но так и не решил ничего. А хотел Давид Исаевич немного: чтобы выделили один день в неделю всецело в распоряжение его факультета. Не полный, разумеется, а его вторую половину, после окончания академических занятий, чтобы в эти считанные часы никому не позволяли, кроме отделений факультета общественных профессий, занимать аудитории, учебные кабинеты, актовый зал. Просьба Давида Исаевича всегда вызывала снисходительные улыбки. Горячась, как обычно в таких случаях, и не замечая, что он преувеличивает, Давид Исаевич старался сейчас доказать ректору, что это единственный выход из создавшейся ситуации. Молодой ректор почувствовал, что самолично не преодолеет упорства Давида Исаевича, и пригласил на подмогу проректора.

К концу разговора рубашка Давида Исаевича была мокрая от пота. В кожаных креслах Давид Исаевич каждый раз, приходя сюда, чувствовал себя неуютно. Нынешний же, экспромтный визит в ректорат оказался труднее всех. Хотя начальники и пообещали пойти ему навстречу и по возможности удовлетворить его требования. Давид Исаевич вдруг задумался: может, в самом деле факультет общественных профессий слишком много места занял в институте?..

…У стенда своего факультета Давид Исаевич немного задержался: его теперь интересовал учебный план этого необычного факультета, в разработке которого он, Давид Исаевич, принимал самое деятельное участие. Теперь, после сражения в кабинете у ректора, Давид Исаевич каждый пунктик в плане разглядывал придирчиво. Но план все равно выглядел притягательно, как всегда — и внешне, и по сути дела. На самом деле хороший план, густой. Работы вдоволь. Прежде Давид Исаевич не так явно замечал это — действительно, пожалуй, много отделений на факультете. Да ведь все нужно. Тут тебе и студия рисования, и студия художественного чтения, и хореографическое отделение, и автомобиль изучают, и техническое моделирование, и подготовка руководителей всевозможных спортивных секций, пионервожатых… Каждое из отделений факультета работает два раза в неделю. Много это или мало? Кстати, все предусмотрено: лекции, лабораторные занятия, практика. Иначе и быть не может. Человек ведь получает вторую профессию! Специальность! Хорошо это или нет? Наверно, все же это целесообразно, если в школу придет не только специалист-предметник, физик, математик или словесник, но и профессионал, который в состояний быть организатором пионерской или иной внеклассной работы. Наверно, все-таки не очень велика плата за все это.