Во время всей этой процедуры Якир, по свидетельству В.А. Захарченко, задал только один вопрос:
– А где решение Центрального Комитета партии?
– Приедете в Москву, – ответил старший, – там все решения и санкции покажут. (Якир с 1934 года, с ХVII съезда, являлся членом ЦК ВКП(б). – Н.Ч.)[553].
В дороге на пути в Москву были схвачены командующий Приморской группой войск командарм 2-го ранга М.К. Левандовский, заместитель маршала Блюхера по ОКДВА комкор М.В. Сангурский и некоторые другие крупные военачальники Красной Армии.
Интересные подробности о людях и событиях второй половины 30 х годов содержатся в воспоминаниях адмирала Н.Г. Кузнецова. В их числе наблюдения за поведением Ворошилова, его отношением к кадрам армии и флота в период разгула репрессий. В частности, к тем из них, кто был осужден и отбывал свой срок в исправительно-трудовых лагерях НКВД. На примере с корпусным комиссаром Я.В. Волковым, бывшим членом Военного совета Тихоокеанского флота, Кузнецов весьма убедительно показал, как нарком обороны всячески открещивался от своих бывших подчиненных, многие годы работавших вместе с ним. Фактически такое поведение равнозначно предательству. Яков Волков был арестован во Владивостоке в июле 1938 года и в мае 1941 года осужден на десять лет ИТЛ с последующим лишением на пять лет политических прав.
«…С упомянутым Я.В. Волковым связано еще одно воспоминание, которое говорит о том, как мало мы оказывали сопротивления творившимся безобразиям… В 1939 году (а может быть, в 1940 м), когда я уже был наркомом, я получил бумажку из НКВД, в которой говорилось, что арестованный Волков ссылается на меня, как хорошо знавшего его по Дальнему Востоку. Спрашивалось мое мнение. Происходило это уже тогда, когда многие были выпущены и когда массовые «ошибки» нельзя было отрицать, но машина еще вертелась в том же направлении. Подумав и не опасаясь за свою судьбу, я тут же написал ответ, в котором указал, что за время совместной работы с Я.В. Волковым на Тихоокеанском флоте я о нем ничего плохого сказать не могу. Несколько позже я узнал, что такая же бумага была послана и Ворошилову. Когда через пару дней мы встретились с ним, он спросил, какой я дал ответ, и очень удивился, что я, во-первых, его дал, а во-вторых, именно такого содержания, добавив, что он на подобные запросы не отвечает.
Теперь мне ясен и исход дела. Я, молодой, без всякого политического веса нарком, не смог оказать какого-нибудь влияния на судьбу Волкова, и он был осужден. Иное дело – Ворошилов. Он своим более решающим ответом смог бы спасти человека. К тому же Волков был подчиненный в течение многих лет и знакомый ему человек, и поэтому его обязанностью было сказать свое мнение. Его положение наркома обороны, у которого были посажены сотни больших руководителей, обязывало задуматься и сказать свое мнение…[554]
Надо особо отметить, что Кузнецов предельно честен перед людьми и самим собой, а каждое его слово легко поддается проверке. Всякий раз, читая его воспоминания, не перестаешь восхищаться высокими моральными качествами и гражданским мужеством опального адмирала. Как, например, в описанном случае с отзывом на Якова Волкова. В надзорном производстве по делу последнего указанный эпизод обозначен в виде справки за подписью военного юриста Дубасова о том, что он 29 декабря 1940 года беседовал с народным комиссаром Военно-Морского Флота адмиралом Кузнецовым о подследственном Волкове.
«Адмирал Кузнецов объяснил:
1) Что с Волковым Я.В. он, будучи командующим флотом, служил на Тихоокеанском флоте 6 месяцев в 1937–1938 гг.
2) О практической вредительской деятельности Волкова сказать ничего не может…»[555]
Из содержания данной справки видно, что Кузнецов в 60 х годах, работая над своими мемуарами, нисколько не стремится приукрасить положение дел и показать себя в более выгодном свете, нежели это было на самом деле. Чем нередко грешили (и грешат) на склоне лет некоторые из заслуженных военачальников.
Слова Ворошилова о том, что он на просьбы и заявления арестованных и осужденных командиров РККА не отвечает, звучат исключительно цинично. А подобных писем в его секретариат в 1937 м и в последующие годы поступало ежедневно десятками и сотнями. Обращались к своему наркому в последней надежде получить помощь и поддержку не только подследственные и осужденные командиры, но и члены их семей, родственники и друзья. Писали из камер тюрем различных городов СССР, из лагерей обширного Архипелага ГУЛАГа, писали из ссылки и поселений. Шли письма, написанные твердым мужским, неустоявшимся детским, округлым женским почерками. Исполненные на хорошей и плохой бумаге различного формата, все они содержали одну-единственную просьбу: «Дорогой Климент Ефремович! Помогите разобраться и доказать невиновность! Спасите от произвола органов НКВД!». Люди умоляли маршала, наркома и члена Политбюро: «Вы же знаете этого человека! Вы же можете помочь ему! Одно Ваше слово в защиту и дело будет пересмотрено!».
Итак, письма поступали в адрес «первого маршала» десятками и сотнями ежедневно. Шли они как от лиц, лично знавших наркома многие годы (высший командно-начальствующий состав), так и от тех, для кого Ворошилов представлялся недосягаемой величиной, а потому обладающим большими возможностями и влиянием. Однако, как известно, Ворошилов заявил, что он на подобные письма и запросы не отвечает. Высказался кратко и исчерпывающе. Но читал ли он сам эти письма, знал ли их содержание? Совершенно очевидно, что все приходящие письма, даже при самом горячем его желании, Ворошилов прочитать не мог – это даже физически было просто невозможно. А уж при нежелании, которое явно обозначено в приведенных словах наркома, о том и говорить не приходится…
Очевидно и то, что в секретариате Ворошилова поступившие письма хотя бы первично, но все же обрабатывались, известно, что о некоторых из них наркому все-таки докладывали. Как это было в случае с просьбами находившихся в заключении комкоров А.И. Тодорского, Н.В. Лисовского, С.Н. Богомягкова, коринженера Я.М. Фишмана, корветврача Н.М. Никольского, корпусного комиссара Я.В. Волкова. Однако ни на одном из них нет никаких резолюций и пометок, сделанных рукой Ворошилова. Имеются лишь пометки о дате регистрации в Главной военной прокуратуре, куда буквально мешками отправляли всю подобную корреспонденцию из секретариата наркома обороны.
Автор этих строк просмотрел в архиве Главной военной прокуратуры большое количество дел надзорного производства на арестованных и осужденных в 1937–1938 годах Маршалов Советского Союза, командармов 1-го и 2-го ранга, армейских комиссаров 1-го и 2-го ранга, комкоров, корпусных комиссаров и им равных. Это составляет несколько сотен толстых и тонких папок, в которых подшито множество документов, в том числе жалобы и заявления в различные инстанции. Характерно, что самое большое количество таких обращений со стороны арестованных военнослужащих и членов их семей было адресовано, по вполне понятной причине, именно ему, наркому Ворошилову. Но вот что удивляет: ни на одном из этих заявлений и жалоб (а их, напомним, сотни) нет ни единой пометки наркома. Имеются подчеркивания (карандашные и чернильные) различных цветов, но сделаны они либо рукой следователя, либо надзирающего прокурора. В лучшем же случае – в секретариате Ворошилова, но никак не его «державным» пером. Такое отношение вызывает удивление, недоумение и негодование. Как же так? Ведь речь идет о высшем комначсоставе, цвете армии и флота! Это люди, с которыми Ворошилов постоянно и тесно общался два десятилетия, начиная с революции и Гражданской войны. Неужели он был так безразличен и глух к чужой личной боли и боли РККА? Неужели, как и Сталин, он сразу и резко обрезал все связи с подвергнувшимися аресту людьми, вычеркивая их из своей памяти?
А как можно по-другому объяснить факты, когда, имея возможность защитить свои кадры, спасти их от верного ареста (а следовательно от физических и моральных истязаний), Ворошилов не делает ни единого шага к этому. Скорее наоборот, он полностью солидаризируется с карательными органами. Так было, например, 28 мая 1937 года, в самый разгар следствия по группе Тухачевского, когда НКВД представил ему для согласования список на 26 командиров РККА, намеченных к аресту. Многих из них нарком хорошо знал по службе, неоднократно выдвигал и поощрял в предыдущие годы. В данном же случае, совершенно не разобравшись в обстоятельствах дела, слепо доверяя клеветническим показаниям на них, добытым незаконными средствами в недрах НКВД, Ворошилов легко дает свое согласие на арест, начертав на документе резолюцию, безнравственную во всех отношениях: «Тов. Ежову. Берите всех подлецов. 28.V.1937 года. К. Ворошилов»[556].