В распоряжении Антонова было часа два с лишним, и он поехал не к привычным местам, где недалеко от рыбацкой деревушки купаются европейцы, а километров за десять за город, на дальний пустынный пляж — туда купальщики-иностранцы заглядывают редко. Он не раз бывал здесь с Ольгой. Приезжали воскресным утром, оставались тут почти до заката, и сиянии солнца и океана, в шуме волн, и чувствовали себя Робинзонами. Ольга лежака на теплом песке, мягком, как поролон, прячась в тени прибрежных пальм, и читала, а он бродил по берегу, собирал для Алены ракушки. Из песка торчали странные черные, похожие на звериные клыки скалы. Непонятно, откуда они взялись здесь, на ровном берегу, — кажется, выбрались из самого нутра планеты. Что-то таинственное чудилось в этих камнях. Антонов все собирался привезти сюда Камова, показать выходы скальных пород, но так и не хватило у обоих времени на поездку.

В это новогоднее утро океан был неярким, зеленовато-серым, горбился легкой, без пенного гребешка волной. Антонов поставил машину в тени пальмы, бросил рубашку, шорты и босоножки в кабину и в одних плавках отправился по берегу в поисках знакомой бухточки, отгороженной от моря скалами. Здесь, в каменистом дне, образовалось что-то вроде выемки, неглубокого бассейна, можно лечь в него и, блаженствуя в теплых, но все же освежающих струях, смотреть, как в небе плывут облака и высоко в невидимых потоках золотистого воздуха в задумчивой неторопливости парят большие серые птицы.

Он лежал в воде и чувствовал, как тело наполняется покоем. В конечном счете самое главное, как говорил Камов, не мельтешить, главное — сознавать, что существуешь на этом свете, видишь небо, птиц, слышишь звон волны в камнях — тихий и нежный, будто кто-то осторожно касается неведомых струн. Лежи и удивляйся миру, в который ты принят, каждому пустяку в нем. Ну хотя бы тому, что сейчас первое январское утро, а ты купаешься. Разве не удивительно? А в это время в Субботино уже одиннадцать утра. Мама позавтракала, сунула худые ноги в громоздкие, но такие легкие и теплые валенки и по хрустящему снежку отправилась в другой конец деревни к своей подружке Марии Алексеевне с новогодним визитом. Будут пить чай из самовара и говорить о близких и, конечно, о нем. Наверное, мать уже знает, что Ольга в Москве, чует, что дела у них неладны. Она давно это чует.

Отпуск Антонов записал на конец мая. Раньше не вырваться — нужно нового зава вводить в курс дел. В мае, когда все в цвету, он и войдет в Субботино: «Вот такие-то у меня дела, мама!» А она в ответ: «Всяко бывает, сынок. Самое главное, что мы с тобой живы и здоровы, а остальное приложится». «Остальное приложится». Было бы к чему прикладывать-то!

Ольга сегодня обходит знакомых вместе с Аленой, и все спрашивают: «Ну как там Африка? Не пытались тебя съесть?» А она в улыбке кривит губы: «Ничего особенного! Жара, комары…» С гордостью сообщит, что болела тропической малярией. И будут на нее смотреть либо как на героиню, либо как на мученицу.

Невдалеке послышались голоса, и Антонову пришлось подняться из своей прохладной ванны. За камнями на берегу он увидел женщину и девочку. Согнувшись, они что-то выискивали в прибрежном песке. Антонов пригляделся и понял: собирают мелкие, размером с пшеничное зерно, белые ракушки, из которых здесь делают белила довольно высокого качества. Стоят белила дорого, а сборщикам платят гроши. Труд тяжелый — целый день, не разгибаясь, ходят сборщики по берегу, увидят скопление ракушек — зачерпнут их ладонями и вместе с песком ссыпают на мелкую нейлоновую сетку, натянутую на круглую раму, песок просеют, а ракушки бросают в ведро.

Согнувшиеся, на длинных худых ногах мать и дочь издали похожи на двух тощих цапель.

Перенося ведро на новое место, девочка вдруг подняла голову и увидела Антонова. От неожиданности вскрикнула и выронила ведро. Мать разогнулась и тоже взглянула в сторону Антонова. Лицо ее казалось незрячим, застывшим, как маска. Повернулась к замершей в испуге дочери и вдруг с размаху дала ей оплеуху: работай, нечего смотреть на белых бездельников! Удар был сильный, жестокий, несправедливый, и девочка заплакала навзрыд.

Антонов содрогнулся: по его вине ударили ребенка! Люди работают, а он здесь бездельничает, ванны принимает, пугает людей своим нелепым и отвратительным для африканского глаза белым телом. Ему вспомнилась женщина, собиравшая окурки у холма на Агури, тоже наградившая его недобрым взглядом. Нельзя в Африке быть наедине с Африкой без ее бед и тягот!

Со стороны океана вдруг послышался нарастающий грохот. В следующее мгновение показался идущий на посадку самолет. Позолоченный лучами утреннего солнца, он напоминал елочную игрушку. Когда, сотрясая воздух турбинами, самолет промчался над берегом, Антонов различил на хвостовом оперенье красный околыш флага. Наш! Прилетел наш рейсовый!

Антонов бросился к машине. Он еще может успеть к самому началу высадки. Ничего, что в шортах, ехать домой переодеваться уже некогда.

С пляжа к шоссе вела грунтовая дорога, по сторонам которой росли колючие, в рост человека кусты. Дорога была плохонькой, с ямами и буграми; тянулась она почти на три километра, ехать пришлось на первой скорости.

Антонов миновал уже половину пути, как вдруг увидел впереди на небольшой полянке старенькое городское такси с желтым трафаретом на крыше. Что здесь может делать такси? Шофер сидел за рулем, кого-то ожидая. Антонов удивился еще больше, когда, проезжая мимо такси, разглядел в кустах двоих людей, стоящих к дороге спиной и даже вроде бы пытающихся поглубже спрятаться под защиту колючих зарослей. Это были белые, и один из них со спины показался знакомым: приземистый, полный, с округлыми плечами, плоским стриженым затылком. Так это же Мозе! Ну, конечно, Мозе. Но что здесь делает французский консул? В этих кустах? И почему приехал на такси, да еще таком обшарпанном? Поразительная встреча, ничего не скажешь. Но почему именно здесь? Почему? И вдруг догадался: как раз над этим районом проходит трасса идущих на посадку самолетов. В его цепкую, профессионально тренированную память впечатались четыре цифры 39-41, неброско проступавшие в черном квадрате под бампером.

Выехав на шоссе, он притормозил и, достав из багажника блокнот, записал номер городского такси, которое почему-то оказалось так далеко от города на проселочной дороге, среди колючего кустарника. На всякий случай!

В зале уже был Ермек. И как это ему удалось так быстро добраться из морского порта до аэродрома! Самолет прилетел почти неожиданно для посольства.

Гигант Ту-154 доставил в Дагосу всего пять пассажиров и три обещанные подмосковные елки, Ермек уже вызвал из посольства автобус для транспортировки дорогих, но запоздавших зеленых гостей.

— А куда отправлять? — поинтересовался Ермек. — Новогодняя ночь-то прошла.

— Одну в культурный центр, и побыстрее! — рассудил Антонов. — Там через два часа утренник для малышей. Ну о двух других — забота Малюты.

— А может быть, одну морячкам отвезти? — невозмутимое лицо Ермека вдруг оживилось. — Послезавтра «Арктика» как раз уходит в рейс. А еще впереди старый Новый год. Морячкам елка куда важнее, чем нам, посольским, которых ничем не удивишь. Здесь зелени своей полно, а там море кругом. Разрешите, Андрей Владимирович?

— Что разрешить? — не понял Антонов.

Ермек с нагловатой улыбкой взглянул в лицо своему шефу:

— Возьму елку и прямиком в порт. А?

— Да ты что! Малюта такое подымет! Елки — посольское имущество.

— Ну и наплевать на него! — Ермек еще больше распалялся, и Антонов знал, что, уж если он заведется, будет скакать на своем казахском шальном жеребце только прямиком и непременно галопом. — Зачем Малюте эти елки? Осыплются через три дня на жаре. А морякам радость. Ведь надолго уходят, Андрей Владимирович, в океан!

Антонов рассердился:

— Что ты ко мне привязался? Ни я, ни ты к этому делу отношения не имеем. Мы всего-навсего консульские работники. Разрешений я никаких давать не могу. Ты же отлично знаешь.

Ермек рубанул рукой воздух:

— Тогда я сам. Возьму и отвезу. И будь что будет. А?

Они взглянули друг другу в глаза. «А ведь у Ермека дикие, с чертиками, настоящие степные глаза, — подумал Антонов. — Трудно ему придется в жизни с такими глазами, но скучать не будет никогда». Антонов невольно улыбнулся:

— Черт с тобой! Давай! Но учти: никаких разрешений от меня ты не получал!

— Конечно! — Ермек чуть не плясал от радости.

Возле стоек паспортного контроля Антонову встретился Кротов в полной аэрофлотовской форме, даже при галстуке. Он иронически оглядел легкомысленный костюм консула, особенно задержавшись взглядом на резиновых шлепанцах, которые цепляются всего за один палец и предназначены исключительно для пляжа. «И это называется советский консул! — говорил взгляд аэрофлотчика. — Позор!»

— Вот этот пассажир ищет советского консула! — процедил Кротов уничтожающе официальным тоном, пропуская перед собой молодого человека. И, уже обращаясь к пассажиру, пояснил со спрятанной в углах губ усмешкой: — Вот он сам перед вами — консул Советского Союза!

Перед Антоновым стоял худенький черноволосый парень с небритым, помятым в дальней дороге лицом, растерянный от первых минут встречи с ошеломляющим, жарко-липким галдежным африканским миром.

— Простите, вы товарищ консул? — Молодой человек в некотором недоумении скользнул взглядом по мятой тенниске и заношенным шортам Антонова. И, получив подтверждение, продолжал: — Видите ли… В аэропорту, в Москве, ко мне вдруг подошла какая-то женщина. И попросила передать вам письмо. Именно вам, консулу.

Он раскрыл обшарпанный портфельчик, который держал в руке, извлек из него конверт.