– Можете не рассказывать мне ваши печальные новости, – тихо произнес Франсуа. – Сам знаю, что вы в «коробочке». Мы тут тоже не сидели сложа руки. И, чтобы вы не мучились неизвестностью, спешу внести ясность: это именно те, на кого мы все думали. Ничего смертельно опасного здесь не вижу.

– Откуда же утечка? – спросил Мазур.

– Честно говоря, это не только не ваше дело – это и не мое дело, – ответил Франсуа. – Даже если завтра на далекой родине установят «крота» со всей непреложностью, чем это нам поможет? То-то. О нашей миссии знают – и не более того. Такой поворот событий заранее предусматривался, вы не забыли беседу в самолете?

– Вашими бы устами... – протянул Мазур.

– Глупости, – жизнерадостно осклабился Франсуа. – Как вы сами действовали бы на их месте? Ну-ка?

– Весьма вероятно, я и не пытался бы подсунуть членам их группы тарантулов за шиворот или отравить колбасой, – сказал Мазур. – Скорее уж я устроил бы засаду на месте, будь оно мне известно. И дождался бы, когда аквалангисты всплывут на поверхность с добычей... Так гораздо рациональнее.

– Вот видите. Почему же наши... оппоненты должны быть глупее нас? Место им известно. Логично ожидать именно таких действий, какие описали вы... – Он приостановился. – Дружище Влад, посидите пока здесь, а мы с Мигелем кое-что обсудим... – и он легонечко подтолкнул Кацубу ладонью к парадному крыльцу «Трес Крусес».

Мазур присел за столик, отчего-то выбрав тот самый, за которым сидел полчаса назад, начал уже к нему привыкать. Тут же беззвучно возник официант, разумеется, он неплохо владел английским, иначе и не попал бы в столь респектабельное заведение, – и Мазур без всяких лингвистических хлопот обрел пиво с местными жареными орешками. Краем глаза покосился на здешнего штатного топтуна – тот лениво цедил свою колу и Мазура словно бы не видел вовсе, а вот проходивших по площади сеньорит замечал мгновенно. На брусчатку уже легли длинные косые тени старинных зданий, укрыв заодно посвященную Кабрере мемориальную доску, и казалось...

Все мысли вдруг отлетели, Мазур ощутил нечто вроде солнечного удара. Проморгался, потряс головой. Казалось, он сходит с ума.

Лихорадочно прислушался к себе. Ничто вроде бы не изменилось, окружающий мир оставался прежним, исполненным вечерней беззаботной неги, – вот только каперанг Мазур, похоже, все-таки сошел с ума...

Потому что по площади, пересекая ее наискосок, легкой походкой – насквозь знакомой, летящей! – шла Ольга.

Ее не должно было здесь быть, ее вообще не было на этом свете, потому что год назад его молодая жена ушла туда, откуда не возвращаются. Она была мертва, похоронена в Шантарске, но сейчас, появившись вдруг на зыбкой границе между прохладной тенью и потускневшим дневным светом, покойная Ольга Мазур, Олечка Вяземская, знакомой походкой шагала по исторической брусчатке, легонько взвивался над коленями подол невесомого синего платья, постукивали каблучки...

Это ее золотые волосы рассыпались облачком по плечам. Это ее сине-зеленые глаза, ее походка, ее фигура, ее стать, и она, господи боже, живая...

Мазур задохнулся. Двое повес в белоснежных костюмах, которых Ольга миновала, не удостоив и взглядом, почти синхронно взмахнули руками, и каждый приложил левую ладонь ко лбу, а большой палец правой прижал к щеке. Мазур уже знал, что этим абсолютно приличным жестом истый кабальеро выражает свое неописуемое восхищение прелестью очаровательной сеньориты. Если они тоже ее видят, она живая... но что, если ему только кажется, что он их видит, а на самом деле... Нет, это же она, она, она!

Оттолкнув некстати оказавшегося рядом официанта, Мазур с маху вскочил, сделал несколько шагов на ватных ногах, так и заплетавшихся. Успел заметить удивленную физиономию штатного топтуна, успел услышать за спиной недоуменный, деликатный писк официанта, не осмелившегося беспокоить сеньора, но не сдержавшего удивления нежданной прытью гостя...

Он быстро шел, почти бежал на подгибавшихся ногах. Впереди, совсем близко, колыхалась копна золотистых волос, стучали каблучки, локти девушки слегка прижаты к бокам, а кисти рук отведены от талии – Ольгина манера! – и точеная фигурка до боли знакома, и знакома походка…

То ли он чересчур громко топал, то ли еще чем-то привлек внимание... Девушка чуть-чуть приостановилась, оглянулась через плечо – и Мазур вновь увидел Ольгино лицо, знакомо приподнятую в легком недоумении левую бровь, сине-зеленые глаза.

Замер как вкопанный, не зная что сказать и не понимая, что вообще говорить. Сердце колотилось, по спине бежали холодные струйки пота, он потерял себя, словно выдернули какой-то стержень, на котором все и держалось.

Девушка Ольга дернула плечом, чуть слышно хмыкнула и преспокойно направилась дальше. Мазур плелся следом, уже не чувствуя заходившегося в смертной тоске сердца.

Она свернула на авениду Сан-Августин. Мазур тащился следом, лишенный мыслей и чувств. Остановившимся взглядом смотрел, как она небрежно встряхивает черной коробочкой, извлеченной из сумочки – а Мазур и не замечал сумочки до этого мига! – как, на секунду мигнув огнями, коротко взмяукивает сигнализацией белый джип «Субару», как Ольга, бросив-таки на странного преследователя еще один недоуменный взгляд, садится за руль, как машина ловко вклинивается в поток на перпендикулярной улице, исчезает за углом...

Мазур стоял у самой кромки тротуара, глядя туда, где не было уже белого джипа. Он и сам не понимал, чего ждет, но не мог ни двинуться с места, ни собрать мысли хоть в какое-то подобие здравых раздумий. Такого с ним еще не случалось, видел однажды призрак убитой женщины – им и убитой, кстати, – но та встреча длилась какой-то миг, видение моментально растаяло, и с самого начала ясно было, что это не более чем видение. Зато теперь... Она была, и она была живая. Но в нашей реальности такого случиться ни за что не могло, мертвые не возвращаются.

Мазур вдруг поймал себя на том, что бормочет под нос:

– Если ты хотела вернуться, почему не пришла раньше?

И едва не заорал от переполнявшего его тоскливого ужаса.

Глава четвертая

Мужские игры в райских кущах

По прошествии какого-то времени он обнаружил, что стоит одной ногой на проезжей части, другой на тротуаре, нелепо скособочившись, – тротуар был довольно высоко поднят над отведенным для самобеглых колясок пространством, а за локоть его поддерживает рослый полицейский в белой форме и блестящих коричневых ремнях, что-то растолковывает, мягко, но решительно оттесняя на тротуар.

Мазур подчинился, уже немного овладев собой, начиная соображать, что выглядел со стороны то ли вдрызг пьяным, то ли идиотом. Огляделся, с некоторым страхом ожидая новых галлюцинаций, но все вокруг оставалось привычным, и старые дома, и прохожие, и кучки скучающих франтов, и вездесущие продавцы лотерейных билетов (лотерею здесь обожали вечной и пламенной любовью, Мавроди в этой стране чувствовал бы себя пресловутой щукой в реке)...

К ним уже спешили Кацуба с Франсуа. Подполковник с ходу выпустил длинную тираду на испанском. Бравый страж закона отозвался вполне мирно, Кацуба тут же смягчил тон, оба перекинулись еще парой фраз, полицейский, все еще бережно поддерживая Мазура под локоть, дружелюбно осклабился ему:

– Си, сеньор... – И добавил, коверкая английский: – Я понимаю, проклятый горячий жара, мистер неподходящий, Россия много белый прохладный... твердый дождь, си?

И потерял к ним всякий интерес, величественно зашагал вдоль тротуара, на американский манер крутя длинную коричневую дубинку.

– У тебя что, в самом деле солнечный удар? – шепотом спросил Кацуба, проворно направляя Мазура под тент. – Только мы вышли, смотрю, ты чапаешь куда-то в пространство хитрым зигзагом...

– А её ты видел? – спросил Мазур тихо, усаживаясь за прежний, обжитой столик.

– Кого?

– Ольгу. Она шла по площади...

– Какую еще Ольгу? – Кацуба смотрел непонимающе, с тревогой.