Не лучше обстояло дело и в других белых регионах. Все это происходило не в последнюю очередь в силу стремления белых правительств использовать военные диктатуры для проведения в жизнь идей Февральской революции, но, как указывалось выше, в силу объективных условий многовекового развития России попытка их осуществить на этот раз уже с помощью твердой власти потерпела неудачу и со второго захода. Победу смогли одержать те, кто сумел быстрее приспособиться к патриархальным особенностям страны и восстановить аппарат «слова и дела» для укрепления своего господствующего положения.

Другая причина — в стратегическом положении белых и красных сил.

Большевики, удерживая в своих руках в течение 1919 г. управление промышленным сердцем России с развитой сетью железных дорог, сходившихся к Москве, имели возможность свободного маневрирования резервами на угрожаемые направления, чего были лишены белые, разобщенные огромными расстояниями и обладая главным образом зернопроизводящими районами с крестьянским населением. Так, в докладе главного командования Антанты от 15 марта 1919 г., в котором шла речь о состоянии и боеспособности всех белых армий, положение в Западной Сибири оценивалось следующим образом: «…фронт в Западной Сибири пока оборонительный фронт, на котором не может быть предпринято никаких серьезных усилий и где союзники должны ограничиться сохранением достигнутого положения»{204}. Однако 4 марта началось решительное наступление Колчака от Урала к Волге, хотя соответствующая директива была отдана еще 6 января, а повторная — 15 февраля, то есть за два и за один месяц до составления доклада{205}.

Этот факт подчеркивает то обстоятельство, насколько трудно было координировать действия белых фронтов, когда даже в главном штабе союзников не знали о главной стратегической операции Колчака до ее фактического начала. Это приводило к тому, что, как правило, каждый белый фронт действовал самостоятельно, вне связи с другими белыми армиями, зачастую решая частные задачи в ущерб общим. Так, например, армии Колчака тянули к Вятке на Котлас, чтобы соединиться там с войсками союзников, оперировавших на Севере, и тем самым решить вопросы снабжения армий, остро стоявшие и являвшиеся головной болью штабов сибирских войск ввиду ограниченной провозоспособности Транссибирской железнодорожной магистрали. В свою очередь, Деникин углубился на Украину, не без оснований опасаясь за свой левый фланг в связи с неожиданным ухо дом французских войск с юго-западного района страны и быстрым развертыванием там большевистских и петлюровских войск. Эти обстоятельства привели к тому, что в решающий момент борьбы с большевиками белые армии действовали по расходящимся направлениям, сильно облегчая задачу красному командованию по сосредоточению резервов на угрожаемых направлениях.

Как ни парадоксально, но одной из причин поражения белого движения в годы гражданской войны стала его приверженность национальной идее. Политика общенационального объединения всех слоев российского общества была эффективной до тех пор, пока на европейском театре военных действий продолжалась мировая война и усиление эксплуатации России австро-германским блоком с целью мобилизации ее ресурсов для противодействия державам Антанты вызывало все большее неприятие в российском обществе. Однако окончание первой мировой войны в ноябре 1918 г. неминуемо изменило сам характер вооруженной борьбы с большевизмом, превращая войну за независимость России от «германского ставленника» в гражданскую с целью достижения определенных политических целей. Когда в докладе «Об отношении пролетариата к мелкобуржуазной демократии» 27 ноября 1918 г. В. И. Ленин заявил, что «история сделала так, что патриотизм теперь поворачивается в нашу сторону»{206}, то этим он показал, что большевики прекрасно учли в своей политической работе смену характера внутрироссийской борьбы.

Политика «непредрешенства», проистекавшая из такого упрощенного подхода к гражданской войне, привела к тому, что белые правительства потерпели неудачу в попытке реализации чаяний русского народа и разрешении ее вековых социальных вопросов. Умозрительный подход к земельному вопросу, выразившийся в провозглашении примата частной собственности и нежелании белых правительств, в силу этого, закрепить законом произошедший стихийный передел земель, привел к тому, что белые, встречаемые русскими людьми как освободители, на деле становились в глазах населения защитниками «обиженных» землевладельцев. Это давало повод к обвинению их в попытках реставрации и даже якобы в скрытом монархизме.

С формальной точки зрения, белые как будто были правы, демонстрируя свою приверженность праву и закону, но «по сути»? Законно ли династией Романовых российское население было низведено до положения рабов, законно ли было отобрание у крестьян земель, находившихся в их собственности, в пользу приближенных царедворцев? Защитившись от произвола властей в сельской общине, крестьянство в очередной раз было подвергнуто насилию благодаря неуемной энергии российского реформатора П. А. Столыпина. Укрепленные земли, хутора, отруба, поделившие вдоль и поперек общинную землю, крайне озлобляли крестьян. Не случайно, что первый удар стихийных самовольных захватов и насильственного возвращения в общину перенесли именно эти единоличные хозяйства. Таким образом, закон белых утверждал беззаконие династии Романовых по отношению к народу, имевшему полное основание требовать от государства расплаты по векселям, и даже, на первый взгляд, справедливая политика Колчака по возвращению земли хуторянам и отрубникам встречала озлобленное сопротивление деревенского «мира» и воспринималась как реакционная. Отсюда — крестьянское движение в тылу белых и, как результат, перерыв снабжения боевых частей, отсутствие пополнений на фронте в дни, когда там решалась судьба всего белого движения, общее недовольство политикой белых правительств, усилившееся в результате карательных акций белых против партизанских выступлений и вспышек недовольства в тылу. Этой нерешительности в немалой степени способствовала наивная убежденность руководителей белого движения в том, что Советская власть непопулярна, нестабильна, готова сломаться при первом же на нее натиске.

Приверженность высшего командования русской армии в годы мировой войны обязательствам, принятым правительством страны перед союзниками, заставляла их ожидать адекватного ответа со стороны западных демократий в деле восстановления в стране законного порядка и ее территориальной целостности. Обещания широкомасштабной помощи, причем не только материальным снабжением, но и войсками, приводили белых вождей к мысли о несвоевременности разрешения социальных вопросов и возможности отложить их до созыва Учредительного собрания. Таким образом, белые лишали себя широкой социальной базы, надеясь на военную помощь держав Согласия. Со своей стороны правительства союзных держав, может быть в первые дни после окончания войны и искренне желавшие помочь своему бывшему союзнику справиться с поразившим его недугом, держа при белых армиях миссии из сторонников интервенции, постепенно, под влиянием своих внешнеполитических ведомств, пришли к мысли выгодно использовать временное ослабление России для укрепления своего влияния в послевоенном мире. Таким образом, их политика в российском вопросе стала носить двойственный характер. С течением временем истинные друзья России, желавшие ей добра, ушли в тень большой политики и на передний план вышли люди, рассматривавшие сложившуюся послевоенную обстановку в мире как благоприятный исторический шанс раз и навсегда покончить с российской империей. Вот почему действия союзников по отношению к белому движению Деникин определил как носившие «своекорыстный» характер. В конце концов «русский» курс союзников, прежде всего Англии, свелся к отсечению от тела России возможно большего числа молодых государственных образований в Прибалтике и Закавказье под флагом образования так называемого «санитарного кордона». Нежелание белых правительств плясать под дудку «главного игрока», что выразилось прежде всего в их крайней неуступчивости по вопросу признания независимости лиминотрофных государств, постепенно привело к изоляции белого движения вне страны и, будучи лишенным материальной поддержки, оно неминуемо должно было «скончаться». Парадокс истории в том, что ведя борьбу с большевиками под лозунгом единой неделимой России и не давая тем самым им расправиться с националистическими движениями на окраинах страны, белые фактически помогли союзникам в их планах расчленения России.

И, наконец, главная субъективная причина. Она заключалась в морали. «Те высокие нравственные принципы, на которых была заложена Добровольческая армия, — писал в одной из своих статей эмигрантский писатель П. И. Залесский, — тот рыцарский дух, который она носила в себе в первые дни своего существования, постепенно исчез, испарился…»{207} Политические амбиции и неуемное честолюбие в штабах и белых правительствах оказывали разлагающее действие на белый тыл. Склоки, «зависть, обман, болезненная подозрительность, — как вспоминал А. К. Кельчевский, — интриги на почве честолюбия, неспособность поступиться своими личными выгодами и интересами в угоду общего дела…»{208}, вряд ли все это могло служить целям белого движения. Таким образом, как и в случае с правительством А. Керенского, падение морали в тылу стало, в конечном счете, мостиком к внутреннему распаду белого движения в годы гражданской войны.