Но нет, все оказалось совсем непросто и решительно неожиданно не только для меня, но и для Игоря.

Спустя два дня Игорь явился ко мне. Явился внезапно, не позвонив, что было решительно не в его правилах.

Я сидела дома, перепечатывала на машинке диссертацию некоего ученого мужа, пришедшего ко мне по рекомендации Сумского. Рукопись была трудная, все страницы исчерканы, множество помарок, кроме того, почерк неразборчивый, небрежный.

Я пыталась разобрать необычное слово, и тут в дверях раздался звонок. Должно быть, звонили не в первый раз, потому что звонок был долгий, настойчивый.

Я открыла дверь и увидела сына.

— Что, не ждала? — спросил он.

Прошел в комнату, сел в кресло напротив моего стола, вынул пачку сигарет, закурил.

Мне сразу показалось, что он явился неспроста и не знает, как начать разговор. Впрочем, подумала я, может быть, мне это только кажется…

Однако нет, мне это вовсе не показалось. Он выкурил сигарету, аккуратно погасил ее о дно пепельницы. Хотел было закурить другую, но я остановила его.

— Сделай передышку, не кури подряд.

— Хорошо, не буду, — покорно промолвил он, и вдруг эта покорность больно отозвалась в моем сердце. Я уже почти уверилась: что-то случилось, что, я еще не знаю, но ничего хорошего, это уж как пить дать.

И я не ошиблась.

Он посмотрел на меня и сказал негромко:

— Я только что от Милы.

— Вот как, — сказала я, — сам к ней решил пойти или она тебя вызвала?

— Не имеет значения, — ответил Игорь, и я мысленно согласилась с ним. В конце концов, в самом деле неважно, он ли пришел к ней по своей доброй воле, или она вызвала его к себе.

— Мила меня огорошила, — начал Игорь. — Можешь себе вообразить, она сказала, что Юрка не мой сын.

— Как не твой? А чей же?

Он не слушал меня.

— Не мой сын, может ли быть такое, посуди сама? Юрка, мой сын, оказывается, совсем не мой ребенок, а чужой навсегда и навеки!

Я подумала было, что Игорь шутит, потом глянула в его сильно побледневшее, словно разом осунувшееся лицо (и как это я сразу не заметила, что он изменился) и поняла: то, что он говорит, правда.

Нет, я не знала, не могла знать, сказала ли Мила правду, или это все было почему-то придумано ею. Но я поверила Игорю, что Мила произнесла именно эти самые слова.

— Она сошла с ума, — сказала я убежденно. — Честное слово, просто-напросто…

Он не слушал меня, хмуро сдвинув брови, барабанил пальцами по колену. Это была его давняя детская привычка: в минуты волнений хмуриться и барабанить пальцами по колену.

Потом он вынул новую сигарету, закурил, и я уже не пыталась остановить его. Пусть курит, пусть, если это может хотя бы в какой-то степени успокоить…

Машинально я выдвинула ящик стола, за которым сидела. И первое, что бросилось в глаза, Юрка, его лицо. Глядит на меня чуть исподлобья, губы полуоткрыты, между бровями залегла едва заметная складочка.

Эта карточка самая моя любимая. Сколько ему было тогда лет? Кажется, семь. Да, ровно семь и полтора месяца. В тот год он впервые пошел в школу.

До сих пор помнится мне день первого сентября, как бы пропахший ядреным, свежим запахом спелой антоновки и нежным ароматом цветов, которые несли школьники. И у нашего Юрки тоже в руках букет розовых гвоздик. Он держит букет крепко, слегка наклонив его, словно пику. Брови сдвинуты, глаза сосредоточенны и серьезны.

Он кивнул нам, провожавшим его, — мне, матери, отцу — и пошел к школе не оборачиваясь.

Мила сказала:

— Какой же он все-таки маленький…

— Ну, не такой уж маленький, — заметил Игорь.

— Нет, маленький, — упрямо повторила Мила, неожиданно слезы блеснули в ее глазах. — Наверно, он будет самым маленьким в классе, — с горестной убежденностью проговорила она. — Все будут обижать его, маленьких всегда обижают…

— Вот еще, — возмутился Игорь. — Уж ты скажешь…

Мне тоже захотелось плакать. Я представила себе на миг Юрку, самого маленького, беззащитного в классе, и силой заставила себя удержаться от слез.

А он все шел не оборачиваясь и скрылся в толпе школьников, которые, как и он, пришли в «первый раз в первый класс».

Потом случилось так, что все наши волнения и тревоги оказались напрасными. Уже с третьего класса Юрка начал безостановочно расти, к четырнадцати годам вымахал ростом чуть ли не выше Игоря, и я надеялась, что он не остановится: будет расти еще и еще.

Игорь говорил:

— Кем он станет, не знаю, но баскетболист, надо думать, получится из него отменный — радость команды и ее надежда…

Мила жаловалась, что не напасется на него рубашек, джинсов, обуви и трусов, почти мгновенно из всего вырастает.

…Игорь вынул новую сигарету. Я встала, открыла форточку. Мой немой, но в достаточной мере выразительный и красноречивый укор отрезвил Игоря.

— Прости, мама, — виновато сказал он. — Я тут надымил у тебя.

— Ты же обещал бросить курить. — напомнила я. — Где же твое слово?

— Брошу, — сказал он.

— Когда?

— Со временем.

Юрка обычно говорит: «Со временем или раньше».

Как хорошо, что Юрка не курит! Я знаю, он не обманывает меня, он бы признался, если бы курил. Но нет, не курит и не курил ни разу…

Он виделся мне в этот миг как живой, словно бы находился здесь, рядом, возле нас, знакомая до последней родинки — длинная, всегда загорелая шея, сильные мальчишеские руки, крупный рот, складочка между бровей, выгоревшая от солнца прядь надо лбом…

Казалось, он вплотную приблизился в этот миг ко мне, говорил что-то, хмурился я снова улыбался…

Рука об руку с Юркой я шла по дороге, ведущей назад, в прошлое. Я снова сидела рядом с ним за столом, он писал свои примеры и предложения, а я проверяла и находила ошибки, он злился и снова писал в тетради, и я опять проверяла то, что он написал.

Я провожала его на каток, кутала ему горло шарфом и знала, что, выйдя на улицу, он мгновенно сдернет шарф и быстро забудет все мои советы и наставления.

Он оказался превосходным баскетболистом — я ходила в спортзал тайно от Юрки поглядеть на него; и рыскала по всей Москве, искала ему подарок ко дню рождения; и навещала его, когда он болел, ставила ему горчичники на его сильную загорелую спину со знакомой, похожей на изюминку, темно-коричневой родинкой между лопатками; и кипятила ему молоко, а он незаметно выливал молоко в цветочный горшок.

Я спросила Игоря:

— Ты что, стал меньше любить своего сына?

— Меньше? — переспросил он.

— Ну да, меньше, после слов, которые сказала Мила?

— Я хочу знать правду, — ответил он.

— Правда одна, — сказала я. — Одна-единственная, справедливая и неделимая.

— Именно?

— Юрка был и остался твоим сыном, — сказала я. — Понял? Был и остался.

Он взял мою ладонь, прижал к своим губам, я кожей ощутила сухой, неровный жар век, шероховатость щек.

— Мама, — сказал Игорь, — что же мне делать? Скажи, что?

— Перестань! — строго заметила я. — Что это такое? Вдруг раскис, как желе, сам же учил Юрку никогда, ни при каких обстоятельствах не пищать! — Он опустил мою руку. Я повторила: — Юрка был и остался твоим сыном.

Он медленно покачал головой.

— Если бы это было так на самом деле…

— Это так, и только так и не иначе! — Я чувствовала, что голос мой звучит непререкаемо убежденно и строго. — Только так, и все! И хватит об этом. Слышишь?

— Слышу, — ответил Игорь. — Слышу, бабкин.

Он улыбнулся и вдруг, разом, в один миг стал казаться моложе. Много моложе.

— Конечно, бабкин, — сказала я. — Кто же я еще? Разумеется, бабкин, и никто другой…